Мостра когда-то считалась самым эстетским фестивалем. Теперь здесь стартует предоскаровский марафон американских картин, а новость нынешнего сезона — политическая, или социальная ангажированность режиссеров. Казалось, ты находишься не на острове Лидо, а на «Берлинале».
Мир сошел с ума. И не вчера. Но только сейчас в программу «Горизонты» попала картина французских антропологов Верены Паравель и Люсьена Кастэн-Тейлора «Канниба» о японском каннибале, живущем припеваючи. Иссей Сагава, сын преуспевающих родителей, изучал в 80-е годы литературу в Париже, где прельстился студенткой-голландкой, отказавшей ему во взаимности. Он ее убил и съел семь кг плоти под сенью Люксембургского сада. Богатый родитель вызволил несостоявшегося филолога из французской психушки на родину. Спустя годы Сагава доверяет камере свои признания о тактильной связи поцелуя с укусом. Сагава успел за эти годы сочинить манго, не забыть уроки Шекспира, которого цитирует назубок, но главное — не предать каннибальскую страсть подлинных чувственников, а то и философов телесности.
Политпросвет
Турбулентная политическая реальность — сегодняшняя и давнишняя — главный мотив Мостры, центральная интрига, а также фон для камерных и фантастических сюжетов, для зрительских поделок, попавших в основной конкурс, и для кино, претендующего на статус арта. Вопрос о том, считать ли политическую ангажированность режиссеров мейнстримным трендом, превращающим ее в товар, вообще-то очевидный. Однако Мостра-2017 объявила триумф такого положения дел: неизбежного, востребованного и тревожного.
Сказке Гильермо дель Торо «Форма воды» «Золотой лев» достался, вероятно, за постмодернистскую зрелищность. Фильм о немой уборщице тайной лаборатории, влюбленной в человека-амфибию, которого готовят в конце 50-х для войны с Советами, реновирует эпоху холодной войны (многие в зале ощущают ее собственной кожей) с карикатурными двойными агентами и кэгэбэшниками.
Побочная интрига прихотливой любовной истории — не случайный акцент в программе. Итальянский режиссер Паоло Вирци снимает коммерческую мелодраму «В поисках праздника» с преклонными героями (бенефисные роли Хеллен Миррен и Дональда Сазерленда убедили отборщиков включить фильм в конкурс). Они отправляются в путешествие по Америке в Ки Уэст (дом Хэмингуэя), а на самом деле в «последний путь», чтобы умереть в один день и тем самым закончить жизнь и фильм хэппи-эндом. Но по дороге они упираются в демонстрацию поклонников Трампа с ксенофобскими кричалками — такую же примету повседневности, как бензоколонка или туристический шабаш в гостях у Хэма.
Джордж Клуни, взявшийся за сценарий братьев Коэн «Субирбикон», создал отвратный чистенький ретрогород 50-х, в котором впервые рядом с белыми соседями поселилась черная семья. Обыватели, озабоченные великим прошлым и будущим Америки, чьи потомки выберут Трампа, травят смельчаков упоенно, инстинктивно. Плакатная картина с доморощенными белыми преступниками подтвердила социальную позицию Клуни, которая и так была известна. Впрочем, Джулиана Мур украсила красную дорожку и порадовала публику в роли роковой блондинки.
Звезда арт-мира иранка Ширин Нешат, проживающая в Нью-Йорке, имеющая проекты по всему миру (на последнем Зальцбургском фестивале она срежиссровала «Аиду»), показала фильм «В поисках Ум Кусум». Героиня — режиссер-иранка в изгнании, в прошлом рабыня режима — снимает фильм о народной (вроде нашей Зыкиной) певице всего Ближнего Востока, которую почитали простолюдины, принц Фарух и президент Нассер, а хоронили четыре миллиона человек. При этом спекулятивный конфликт заключается в решении режиссера фильма в фильме прервать (к ужасу западных продюсеров) съемки и вернуться в Иран, где пропал ее сын, которого она многие годы не видела. Она реализует творческие, свободолюбивые амбиции, а не материнские обязанности. Аплодисменты в зале.
Суперзвезда арт-сцены и политический активист Ай Вейвей — персона нон грата в родном Китае — снимает документальную эпопею о переселении народов. В сущности, «Человеческий поток» — фильм о третьей мировой войне, жертвы которой (беженцы из 23 стран) исчисляются уже 65 миллионами — каждый день насиженные места покидают 35 миллионов человек. Сухая статистка, как и поверхностная драматургия, выдают в этом проекте не знаменитого художника, а вменяемого регистратора катастрофы без претензий. Хотя Кристофер Дойл впечатляюще запечатлел новую, так сказать, карту планеты с размножающимся муравейником лагерей беженцев. При всем том Вейвей не отказался от саморепрезентации. Например, обменялся в кадре паспортами с иракским бедолагой в знак солидарности…через несколько секунд свой китайский паспорт отобрал. С одной стороны, эта хроника, инициированная художником, а не ЮНЕСКО, необходима. С другой, она вписана в имиджмейкерский талант Вейвея, идеально выстраивающего автобиографию.
Зато менее заслуженные авторы показали на Мостре более глубокие работы. Ливанец Заид Дуейри осложнил драматургию фильма «Оскорбление»: бытовая стычка между ливанцем-христианином и палестинским гастарбайтером перерастает в глобальное и, возможно, неразрешимое противостояние между местным населением и беженцами. Бейрут — мультикультурный ад, перенаселенный палестинскими, а теперь и сирийскими беженцами. Локальная коллизия (оскорбления и физический ущерб) приводит героев фильма в суд, где борются не только «произраильские» ливанцы (гневные палестинцы рисуют на воротах ремонтной мастерской одного из героев, мечтающего, чтобы Шарон их выдворил из страны, шестиконечную звезду) с униженными палестинцами, но и отец с дочерью, и адвокаты враждующих сторон. Неуступчивость в самоидентификации героев вскрывает (характерно, что в судебном процессе) не зализанные травмы длящейся агрессии, замирающей в жестком приговоре: ни у кого нет монополии на страдание. Точнее, на преимущественное страдание. На образ жертвы.
Полусвет
Умышленный и просчитанный фильм Самуэля Маоза «Фокстрот» — образчик фестивального арт-стрима (Гран-при жюри). Получив семь лет назад «Золотого льва» за фильм «Ливан», израильский режиссер начал подготовку к новым победам.
Возомнил себя Набоковым, которого, возможно, не читал.
Трехчастная композиция про «иронию судьбы», которая отомстила герою картины, вызвала в Венеции восторг и неприятие. Герой Маоза случайно выжил, когда воевал. Он получает ложное известие о смерти сына на другой войне. Но в угоду сценария сын все-таки гибнет в аварии, тоже случайной. Между дизайнерским кино (его жаждет культурная публика), где любая деталь не останется бед надзора и обязательно отзовется «эхом дальнего взрыва», и — настоящим, по видимости «простоватым», лежит пропасть, которую не желают замечать фестивальные отборщики и оценщики.
Просто свет
Мостра показала и бескомпромиссные картины. Многочасовой элегантный эпос гениального документалиста Фредерика Уайзмена «Ex libris: нью-йоркская публичная библиотека» (приз критики). Безупречную по размаху, отделке, диалогам, характерам драму и детектив (без развязки) Мартина Макдонаха «Три билборда близ Эббинга, Миссури». Радикальную феерию Абделатифа Кешиша «Мектуб, моя любовь: песнь первая».
Уайзмен традиционно снимает портрет институции как серию портретов многоликого американского сообщества и как собрание индивидуальностей. Среди них — работники цехов (библиотечных отделений в разных районах Нью-Йорка), анонимные, запоминающихся на всю жизнь лица, пластика читателей, посетителей лекций. Поистине скульптурная галерея. Эти микросообщества предельно и непредвзято индивидуализированы. Волшебник загадочного монтажа голых фактов побуждает вслушиваться во фрагменты лекций или в рассказы библиотекарей, всматриваться в не особенные, казалось бы, мизансцены, в ритмические рефрены городского пространства, словно на экране триллер. Уайзмен провоцирует тебя «вострить ухо и зрение». Вот кто по-честному реализует девиз нынешней Биеннале (Мостра только ее часть) «viva arte viva».
В фильме Макдонаха (приз за сценарий) свою лучшую после «Фарго» роль грандиозно сыграла Фрэнсис Макдорман, хотя и все другие роли прописаны, сыграны с позабытой в современном кино свежестью. Бесстрашная фурия, мстящая полицейским, терроризирующая обывателей в выдуманном городке южного штата за изнасилование и убийство дочери, сочетает несовместимые свойства шекспировской героини и «простой» американки (она продавщица в сувенирном магазине). Чего только в этом выверенном и спонтанно развивающемся фильме нет — от самоубийства до коктейлей Молотова, от переменчивости характеров до отточенных, как опасная бритва, и совсем ненарочитых диалогов.
Наконец Кешиш, семнадцать лет назад открытый в Венеции (за фильм «По вине Вольтера» он получил «Льва будущего»), позволил себе фильм, идущий больше трех часов, практически бессюжетный, но обвораживающий первозданным напором, угаром, виртуозным монтажом. Все это смастерить невозможно. Молодой человек, начинающий сценарист, приезжает в рыбацкую деревню на каникулы. На южном побережье проживают, работают, пьют, занимаются сексом, танцуют, влюбляются, ревнуют, показывают попки («поп»-арт — здесь отдельный сверхсюжет) его тунисские родственники, старые и новые знакомцы. Действие первой части задуманной трилогии происходит в середине 90-х. Каникулярное вожделение, опьянение молодостью, солнцем, морем, головокружительно снятая болтовня ни о чем и про все, очень долгие сцены, которые ни унять, ни укоротить привычным монтажом, заставляют вне всяких наград и премий признать Кешиша лучшим режиссером, отпустившим себя на волю после свободной «Жизни Адель».
Зара Абдуллаева, для «Новой газеты»
