На экраны выходит самый титулованный российский фильм года — «Дорогие товарищи!» Андрея Кончаловского, удостоенный спецприза жюри в Венеции, и с большой долей вероятности именно его Россия отправит на «Оскар». Фильм о расстреле рабочих в Новочеркасске в 1962-м парадоксальным образом срифмовался с событиями в Белоруссии, но внешней рифмой сравнение исчерпывается
Пятьдесят три года назад фильм Андрея Кончаловского «История Аси Клячиной», по бюрократической глупости не допущенный до широкого проката, завершался символической сценой придорожных родов героини. Роженице помогало случайно проезжавшее мимо подразделение Советской армии. А за кадром отчетливо звучала мелодия государственного гимна.
В одну и ту же реку Кончаловский вступил дважды. В прологе «Дорогих товарищей» под звуки гимна завсектором Новочеркасского горкома Людмила Семина (Юлия Высоцкая) вынырнет из койки первого секретаря горкома Логинова (Владислав Комаров). Армейцев тоже ждать долго не придется, но их роль символически противоположна роли в «Асе Клячиной»: от их пуль, возможно, погибает Светка (Юлия Бурова), ненаглядная единственная дура-дочь героини, увлекшаяся стихией народного протеста.
Дело происходит 1 и 2 июня 1962 года, в дни самого трагического эксцесса в послесталинском СССР, вошедшего в историю как Новочеркасский расстрел. Повышение закупочных цен на сельхозпродукцию вызвало повышение розничных цен на масло и мясо и наложилось на идиотское повышение норм выработки и понижение расценок на Новочеркасском электровозостроительном заводе, чуть ли не на треть укомплектованном своевольным судимым элементом. Разговаривать с народом разжиревшее начальство разучилось. Истерию нагнетала комиссия во главе с членами Президиума ЦК КПСС Козловым и Микояном, смертельно боявшимися, что адекватно отмечено в фильме, повторения кровавого бреда Будапешта-1956.
Протесты неумолимо перерастали в погромы, у армейцев сдали нервы. По официальным данным на мостовой остались 24 убитых и около ста раненых. Правда, по версии Кончаловского, дублирующей непроверяемые слухи, стреляли не солдаты, а снайперы КГБ, таскавшие на крыши винтовки в футлярах от виолончелей. А армейцы в отместку якобы вели себя с офицерами КГБ в жанре «лицом к стене». Но все это, конечно, от лукавого. Все это, конечно, реминисценция новейших историй о снайперах от Бухареста до Киева.
Позор Новочеркасска заключался, как ни ужасно это прозвучит, не в стрельбе по толпе: за восемь месяцев до того на улицах Парижа полиция забила насмерть две сотни алжирцев, и ничего. Позор был в том, что «рабоче-крестьянская власть» стреляла по рабочим. И — еще больше — в засекречивании самого факта расстрела (о котором, впрочем, узнал весь мир), в тайных похоронах погибших. Истерические поиски Людмилой на пару с сочувствующим и, кажется, влюбленным в нее сотрудником КГБ Виктором (Андрей Гусев) могилы дочери придают, по замыслу режиссера, экранной истории величие античной трагедии. Людмила — новочеркасская Антигона.
Конфликт чувства и долга — трагическая коллизия. Вот и товарищ Семина, фронтовичка, мать-одиночка, дочь белоказака и упрямая сталинистка, разрывается между долгом, призывающим ее требовать расстрела для подстрекателей мятежа, и чувством к дочери. Но у этого конфликта есть два странных момента.
Во-первых, идеологический: фильм получился отнюдь не антисоветским, а антихрущевским. Ведь при товарище Сталине и цены снижали, и «текли куда надо каналы», и в рабочую толпу не стреляли. При этом контрастным лейтмотивом к хрущевским зверствам звучит «Весенний марш» Дунаевского: «Товарищ, товарищ! В труде и в бою храни беззаветно Отчизну свою». Контрапункт между оптимистической музыкой и жестокой реальностью — общее место постсоветского кино. Но при чем тут Дунаевский? Гораздо сильнее было бы наложение сцен расстрела на мелодии, звучавшие с экрана не в 1947-м, а в начале 1960-х: молодая еще героиня наверняка ходила на кинохиты, не довольствуясь слепым телевизором. Например, «Идут хозяева земли, идет рабочий класс» из «Битвы в пути». Или «Жила бы страна родная» из фильма «По ту сторону». Да хотя бы «Старый клен» из «Девчат». Вот тут был бы реальный контраст между оттепельным оптимизмом и новочеркасской кровью.
Во-вторых, товарищ Семина, даже в постели разговаривающая с любовником на языке пропагандистских брошюр, изначально пребывает в истерике, с каждым эпизодом только усугубляющейся. Этакий режиссерско-актерский садомазохизм. Ни о каком развитии характера, ни о каком переломе речи даже не идет. Вечная жертва, она напоминает зверька, раздавленного бездушными колесами на проселочной дороге. Никакой эмпатии — хочется только глаза в сторону отвести.
На античный архетип накладывается эстетика, ассоциирующаяся с политическим кино 1960-х, хотя бы с фильмами Франческо Рози. Черно-белое изображение, формат 1,33:1. Сочетание частной трагедии с эпизодами с участием реальных фигурантов. Правда, неповиновение приказу на экране пытается проявить генерал Плиев, командующий Северо-Кавказским военным округом, хотя применять оружие отказался его заместитель — генерал Шапошников. «Членский билет отдашь!» — угрожает Логинову секретарь обкома. «Членские билеты» — это, извините, у членов Союза кинематографистов или писателей. В советскую эпоху страшной угрозой было: «Партбилет на стол положишь!» А вот заблокированный бунтарями в подвале заводоуправления бюрократ сетует на жару: «Бангладеш какой-то!» Окститесь: слово и страна Бангладеш появились через десять лет после Новочеркасска. Пустячки, но неприятно: как можно верить фильму в целом, если ему невозможно верить в мелочах — что исторических, что психологических.
Михаил Трофименков
