Послевоенное время кажется нам сейчас временем глухим, в которое, вопреки ожиданиям советских людей на улучшение жизни после окончания Великой Отечественной войны, власть начала закручивать гайки. Казалось бы, по отношению к сталинскому времени нельзя говорить о каких-то людях, сопротивлявшихся режиму, однако они были — прежде всего молодежь, которая пыталась воплотить в жизнь те идеалы, которым их учила советская школа. Сейчас известно уже несколько десятков молодежных групп, оппозиционных сталинскому режиму. Об одной из таких групп рассказывает узница сталинских лагерей, член общества «Мемориал» Сусанна Печуро в интервью исследователю молодежного оппозиционного движения, сотруднику НИПЦ «Мемориал» Алексею Макарову.
А в подвалах и полуподвалах
Ребятишкам хотелось под танки.В. Высоцкий
— Расскажите, как все начиналось?
— Наша группа возникла на основе литературного кружка при городском Доме пионеров. Через некоторое время старших участников кружка перестали устраивать занятия, идеологический контроль руководительницы; мы хотели больше знать, больше заниматься теорией литературы. Всего этого Дом пионеров дать не мог, и зимой 1950 года мы ушли, создав на квартире у одного из старших ребят, Бориса Слуцкого (тезки и однофамильца известного поэта), самостоятельный кружок. Мы стали читать стихи поэтов Серебряного века, с которыми нас познакомил Борис Слуцкий.
Боря был среди нас самым образованным, и его влияние на нас было очень велико. Читая этих поэтов, мы начали задаваться вопросами, почему их не изучают в школе, например Блока, не дают в библиотеках; размышляли об их судьбах, например, о расстреле Гумилева. Довольно быстро мы перешли от поэзии к политической теории и начали серьезно читать и обсуждать Ленина и Маркса.
Группа создавалась на основе общей идеологии, но мы все были подростками, и нас связывали дружба, взаимное доверие и готовность сделать все друг длядруга.
— Когда возникла подпольная группа?
— В августе 1950 года ребята (Борис Слуцкий, Евгений Гуревич, Владилен Фурман и его друг Владимир Мельников) предложили мне объединиться в подпольную группу для борьбы за идеалы революции. Я согласилась. Себя мы назвали Организационным комитетом, а группу — «Союз борьбы за дело революции» (СДР). По всем канонам подпольной организации мальчики написали программу. Мы понимали, что мы невежественны и для того, чтобы понять, что и почему происходит, надо заниматься самообразованием. В общем-то, вся наша деятельность заключалась именно в этом.
Мы практически ничего не успели — мы начали разговаривать на политические темы с нашими друзьями-сверстниками и, если они с нами соглашались, предлагали им вступить в нашу подпольную группу. Прочитав воспоминания Веры Фигнер, мы сделали гектограф, использовав для этого игрушечные утюжок и кастрюльки. С его помощью мы напечатали несколько коротких статей на различные темы и несколько экземпляров программы.
— Пытались ли вы найти каких-то единомышленников, слышали ли вы о других группах?
— Мы понимали, что мы не одни, и пытались наладить какие-нибудь контакты. В частности, Борис Слуцкий ездил в Ленинград, чтобы найти единомышленников среди тамошних студентов. Мы слышали об аресте в 1949 году Юрия Айхенвальда в МГПИ им. В.П. Потемкина за какие-то высказывания и пытались узнать об этом подробнее.
— Насколько долго существовала группа?
— К сожалению, наша совместная деятельность довольно быстро кончилась: мы разошлись после спора на одной из встреч. На этой встрече обсуждалась допустимость применения в исключительных случаях индивидуального террора. Наша группа — Слуцкий, Фурман и я — выступила категорически против террора, ссылаясь на Ленина. Тогда Гуревич и Мельников сказали, что уходят от нас и создадут собственную группу. Необходимо заметить, что ни о каких реальных террористических планах у Гуревича и Мельникова речи не шло.
Мы знали, что обречены, что нас арестуют, а Боря и Владик знали, что будут расстреляны. Каждая наша встреча была как праздник, а каждое расставание — навсегда.
— А кто вас сдал?
— Нельзя сказать, что нас сдал кто-то конкретно, было много разных «сигналов»: сразу после ухода из кружка при Доме пионеров мы оказались под наблюдением МГБ. Я помню, как выходила из дома в школу, а у подъезда стояли два человека — безликие, в одинаковых пальто и шляпах. Я говорила им: «Пошли, ребята», — и мы шли в школу, а после конца занятий говорила: «Ну, пошли теперь обратно».
— Когда вас взяли?
— 18 января 1951 года начались аресты. Всего было арестовано 16 человек. Некоторые из нас не имели никакого прямого отношения к группе, а были знакомыми кого-то из участников группы (брали преимущественно тех, у кого были репрессированы родственники — они могли быть озлоблены на советскую власть, — и евреев). Последних брали в марте, видимо, для придания группе масштабности. Некоторых своих «однодельцев» я впервые увидела на суде.
— Как проходило следствие?
— Первые несколько месяцев нам не предъявляли обвинений в измене Родине (58-1) и терроре (58-8), речь шла об антисоветской агитации (58-10) и создании антисоветской группы (58-11). Следствие шло на высоком уровне, нами заинтересовался сам министр госбезопасности Абакумов!
Я помню свою встречу с Абакумовым. Он спросил: «Вы там чего, дружили? Господи, что за детский сад!». Затем, обращаясь к следователю: «Вот какой детский сад привели! — И ко мне: — Выпороть бы вас дома. Уведите!».
Этим мальчикам и девочкам (старшему — 20, младшему — 16 в момент ареста) не повезло. Факт существования «молодежной еврейской террористической организации», да еще в центре Москвы, да еще в разгар антисемитской кампании был использован для подковерных интриг.
2 июля 1951 года подполковник МГБ Рюмин пишет донос на своего начальника, министра государственной безопасности Абакумова. Среди прочего Рюмин обвинял Абакумова в том, что он — по терминологии тех лет — «смазывает» дело СДР, считая, что группа не представляет реальной угрозы, а является просто «детским садом». Рюмин же в своем заявлении утверждал, что группа носит террористический характер: планировалось покушение на одного из «руководителей партии и правительства» (в разное время следствие «назначает» «террористам» в качестве будущих жертв Сталина, Маленкова — как главного антисемита — и даже Берию).
В обвинительном заключении, которое было послано Сталину, группа предстает мощной подпольной организацией — лишь своевременная ликвидация этой группы спасла страну от гибели. Я нисколько не преувеличиваю: согласно материалам МГБ, группа пыталась создать филиалы в Рязани, Ленинграде, Львове, в армии, намеревалась установить связи с ОУН и «представителями враждебных Советскому Союзу государств» — Югославией и США. Кроме того, от следователей арестованные узнают о своих планах взорвать депо Московского метрополитена и совершить теракты путем взрыва правительственного поезда или стрельбы по трибуне во время парада на Красной площади.
Рюмину нужны были доказательства своих слов, и они начали появляться: револьвер (который был неисправен, но в обвинительном заключении об этом предусмотрительно не говорится), гектограф (заметим, что чернила сотрудники МГБ не нашли) и протоколы допросов арестованных (по материалам дела видно, как с июля резко увеличивается количество допросов). По воспоминаниям членов СДР, с июля следствие стало намного жестче и интенсивнее, применялись пытки.
Следствие длилось еще полгода, обвинительное заключение было подписано 4 января 1952 года. Ребят судила Военная коллегия Верховного суда СССР в помещении Лефортовской тюрьмы. 13 февраля был оглашен приговор: Борис Слуцкий, Владилен Фурман и Евгений Гуревич были приговорены к смертной казни и расстреляны 26 марта 1952-го. 10 человек были приговорены к 25 годам лагерей, а трое, которые не имели никакого отношения к группе, — к 10 годам.
— Расскажите о своей судьбе после приговора.
— За 5 лет, проведенных в заключении, я была в нескольких лагерях (в том числе в Минлаге (Инта и Абезь) и Дубравлаге (Мордовия) и во многих тюрьмах и пересылках, включая знаменитую Владимирскую тюрьму.
В апреле 1956 года дело было пересмотрено: расстрелянным мальчикам высшую меру наказания заменили на 10 лет (!), нам снизили срок до 5 лет, а те, кто получил 10 лет, были реабилитированы. Обвинения в измене Родине и терроре были сняты, и 25 апреля 1956-го мы вышли на свободу. После освобождения я поступила в Историко-архивный институт. Потом работа, дети, чтение самиздата и общение с диссидентами. В конце 1980-х годов я приняла активное участие в создании «Мемориала».
Реабилитировали нас в июле 1989-го но надо сказать, что я считаю эту реабилитацию унизительной, так как тем самым государство признает нас невиновными перед ним. Получается, что мы ничего не делали и сидели ни за что; между тем именно осознание того, что мы сидим за дело, давало силы выжить. Власть должна не прощать нас, а просить у нас прощения!
Алексей Макаров
