Люди пишут книги о психических расстройствах — хотят помочь.
Но единственная ли это мотивация?
Почему автору может быть интересно исследовать такую тему?
Беседа с автором, возможно, даст ответы.
Фёдор Проходcкий, редактор 1001.ru
В издательстве «Альпина Паблишер» вышла книга журналистов Дарьи Варламовой и Антона Зайниева «С ума сойти! Путеводитель по психическим расстройствам для жителя большого города», в которой авторы, сами пережившие клиническую депрессию, в доступной форме рассказывают о самых распространённых психических расстройствах: депрессии, тревожном и биполярном расстройствах, шизофрении и других. По сути, у Варламовой и Зайниева получилось создать первую в России научно-популярную книгу, которая помогает неискушённому читателю разобраться в непростой теме. Это важно, учитывая врождённый ужас многих россиян перед психиатрами и возможностью получить от них диагноз. The Village поговорил с Дарьей и Антоном о боязни лечения и массовой ипохондрии, а также о том, что мешает нам адекватно воспринимать психические расстройства у себя и окружающих.
— ПОЧЕМУ ВЫ ВЗЯЛИСЬ ЗА РАБОТУ НАД КНИГОЙ О ПСИХИЧЕСКИХ РАССТРОЙСТВАХ?
ВАРЛАМОВА: Так случилось, что в разное время мы с Антоном свалились с клинической депрессией. Первой она случилась у меня. Антон сначала не верил, что это именно депрессия, как, впрочем, и многие умные люди вокруг: меня утешали, что это просто хандра, что нужно взбодриться или сменить обстановку. А потом Антон и сам столкнулся с теми же симптомами. Мы стали изучать вопрос — мы в принципе очень любопытные люди — и поняли, что в Рунете очень мало полезной и грамотно изложенной информации на эту тему. А походив по врачам и почитав форумы, мы обнаружили, что методики российских психиатров часто бывают далеки от передовых методик западной психиатрии. Тогда мы решили, что вокруг нас наверняка есть куча таких же растерянных людей, страдающих от разных психических расстройств и не очень понимающих, что с ними происходит и как с этим бороться.
Масштаб бедствия действительно велик. По данным Всемирной организации здравоохранения, каждый четвёртый человек в мире в той или иной степени когда-нибудь страдал от психического расстройства. При этом у многих российских больных нет доступа к современным и качественным информационным материалам по теме, потому что они не читают научные статьи на английском. А мы читаем и успели насобирать для себя столько информации, что решили сделать на её основе ликбез, который поможет людям разобраться с причинами своих проблем. А если проблем нет, то хотя бы познакомиться с миром психических расстройств и понять, что это не какая-то маргинальная среда, что грань между нормой и расстройством очень тонкая, что ты сам или твои друзья и коллеги могут с этим столкнуться.
Нужно понимать, что мир психических расстройств не чёрно-белый, у каждого из них широкий спектр проявлений. Например, человек в более лёгкой стадии депрессии способен ходить на работу, а в тяжёлой будет всё время лежать в кровати и не найдёт сил добраться до душа. Даже люди с заболеваниями, которые считаются «жёсткими» — вроде шизофрении или биполярного расстройства, — далеко не всегда сталкиваются с психотическими проявлениями, а в периоды хорошего самочувствия и вовсе могут нормально функционировать.
— В КАКОЙ МОМЕНТ ПОЯВИЛОСЬ ПОНЯТИЕ ПСИХИЧЕСКОЙ НОРМЫ?
ВАРЛАМОВА: Различные классификации психических болезней пытались разработать начиная с эпохи Просвещения. Но о понятии нормы стали задумываться лишь в конце XIX — начале XX века, когда психиатрия расцвела как отдельная наука. До этого сумасшедших в основном просто изолировали в лечебницы, где держали, мягко говоря, в не очень хороших условиях. Поскольку никто толком не знал, как помочь больным, их «внутренних демонов» пытались усмирить через жестокое обращение — например, приковывали к стенам цепями и били. При этом внимание привлекали только буйные, а людьми с лёгкими степенями депрессии или тревожного расстройства никто особо не интересовался. Поэтому в те времена контраст между нормой и патологией в глазах людей был более ярким. Уже в конце XIX века, когда психиатры стали изучать такие явления, как истерия и неврозы, то есть более тонкие состояния, стало складываться понятие нормы.
Самый знаменитый метод лечения истерии привёл к изобретению вибратора
— НАСКОЛЬКО Я ПОМНЮ, ТУ ЖЕ ИСТЕРИЮ СПЕРВА ПЫТАЛИСЬ ЛЕЧИТЬ ДОВОЛЬНО РАДИКАЛЬНЫМИ МЕТОДАМИ.
ВАРЛАМОВА: Самый знаменитый метод лечения истерии привёл к изобретению вибратора. Я бы не бралась утверждать, что это жестоко по отношению к пациенткам. Хотя были и менее приятные способы — например, холодные ванны. Так или иначе, до 1960-х годов психиатрия была достаточно суровой. Практиковали искусственное понижение или повышение температуры тела, шизофрению пытались лечить, заражая пациента малярией, применяли лоботомию. Но не стоит думать, что все тогдашние психиатры были садистами — просто они располагали очень малым объёмом информации. У них не было МРТ или ЭЭГ, они часто тыкали наугад, ставя своей задачей выпилить самые жёсткие симптомы. Поэтому и палили из пушки по воробьям, что приводило к неприятным побочным эффектам. Мы можем прочесть об этом, например в романе «Пролетая над гнездом кукушки».
Но в 1960–1970-х годах — во многом благодаря Мишелю Фуко, Дэвиду Куперу, Рональду Лэйнгу, Кену Кизи и другим писателям и учёным — психиатрия стала гуманизироваться. Возникло антипсихиатрическое движение — интересно, что его возглавили сами психиатры. Если вкратце, главная идея движения заключалась в том, что люди с расстройствами не так уж сильно отличаются от нормальных, что безумие может быть не патологией, а особым взглядом на мир и что существующая система психиатрического лечения слишком репрессивна и нарушает интересы больных. Адепты антипсихиатрии призывали к тому, чтобы пациенты были менее изолированы от общества, а стационарное лечение заменялось более гибкими амбулаторными формами. В каких-то случаях больных просто выпускали из клиник. Случались и более занимательные инициативы — например, в тех же 1960-х психопатов пробовали лечить с помощью ЛСД, но безуспешно. Естественно, во всём этом были идеалистические перегибы: некоторым больным с тяжёлыми диагнозами, опасным для себя и окружающих, действительно лучше находиться на стационарном лечении.
Но благодаря антипсихиатрическому движению психиатрия в целом стала гуманнее. А в 1990-х, по мере развития генетики и нейронаук, появилась концепция нейроразнообразия — это подход к психическим расстройствам как к проявлениям нормальной вариации человеческого генома. Снова встал вопрос о том, что вообще такое норма и можем ли мы утверждать, что расстройства только снижают качество жизни и не дают никаких преимуществ. Люди с психическими расстройствами сами становились врачами, изучали собственные заболевания и показывали, что всё не так однозначно. Самый известный факт — биполярное расстройство многие исследования связывают с креативностью.
— А СЕЙЧАС АНТИПСИХИАТРИЧЕСКОЕ ДВИЖЕНИЕ ЕЩЁ АКТИВНО?
ВАРЛАМОВА: Да, но сейчас, к сожалению, оно по большей части дискредитировано поддержкой сайентологов, у которых не очень хорошая репутация и к тому же какой-то личный зуб на психиатров. Ещё есть сайт antipsychiatry.ru, но там заметная часть пользователей, судя по текстам, мягко говоря, нерационально мыслящие люди.
Так что в большей степени движение ушло в теорию заговора.
ЗАЙНИЕВ: Антипсихиатрическое движение вполне себе активно, просто оно распространено внутри психиатрической среды, и это антипсихиатрия в кавычках. Оно не про то, чтобы отменить психиатрию совсем, а про то, чтобы бороться с перегибами и критически оценивать происходящее в науке.
ВАРЛАМОВА: Но есть и воинствующие параноидальные товарищи, то и дело раскрывающие бесчеловечные заговоры психиатров. Их слушать бессмысленно.
ЗАЙНИЕВ: С сайентологами отдельная история, потому что многие из тех, кто приходит к сайентологам, — депрессивные больные, которым обещают излечение. Церковь сайентологии — это чистый бизнес. У них есть свой интерес в лоббировании антипсихиатрии, потому что за счёт этого они увеличивают свою долю рынка. В целом же необходимость в антипсихиатрии того воинствующего вида, в каком она существовала в 1960-е годы, отпала. Ведь если 50–70 лет назад психиатрические заведения были чем-то вроде лепрозориев, где всех просто запирали подальше от приличного общества и делали вид, что этих людей не существует, то сейчас даже средняя псковская психбольница предлагает не такие жуткие условия. Но следить за соблюдением прав пациентов всё равно важно, и тут есть над чем работать.
ВАРЛАМОВА: Сейчас спор превратился в дебаты сторонников психотерапии с одной стороны и сторонников таблеток с другой. Например, распространена страшилка, что фармацевтическое лобби пичкает людей колёсами по поводу и без, подтасовывает результаты исследований — и в этом есть некоторая доля правды, хотя лекарства действительно помогают многим людям (например, нам). С другой, у большинства видов психотерапии пока довольно слабая позиция с точки зрения доказательной медицины. Только пара-тройка методов воспринимаются всерьёз. В том числе так происходит потому, что не у всех видов психотерапии есть формализованные критерии, по которым можно определить, насколько эффективно прошла сессия. Психоаналитик может бесконечно копаться в твоём детстве, снах, видениях, образах, но это сложно формализовать и понять, в какой момент пациенту стало лучше — и стало ли. Многие ходят не ради результата, а ради процесса, потому что им нравится говорить о себе. Но у пациентов всегда есть выбор: каждый должен взвесить за и против и решать сам, какой способ лечения предпочесть. Мне лично кажется, что идеально сочетать и то и другое. Хотя я не врач и не могу давать советы.
— В НАЗВАНИИ КНИГИ ЕСТЬ СЛОВО «ГОРОД». ПОЧЕМУ ИМЕННО ОН?
ВАРЛАМОВА: Честно говоря, это отчасти маркетинговый ход: как правило, именно люди из большого города чаще интересуются такими вещами. Наша книга нацелена на любознательную аудиторию, которая склонна к рефлексии и самообразованию. К тому же в большом городе уровень конкуренции и стресса выше. Психиатрические и психологические баги на этом фоне проявляются особенно остро. Хотя объективной статистики, доказывающей, что люди в европейском мегаполисе сильно депрессивнее, чем в африканской деревне, нет. И вряд ли в ближайшее время она появится: это было бы слишком трудоёмкое исследование. Но в большом городе люди более требовательны к качеству жизни, к личной эффективности, они больше склонны копаться в себе, ходить к психотерапевтам и вообще пытаться понять, как устроена психика
— ПРИ ЭТОМ ДАЖЕ СРЕДИ ОБРАЗОВАННОГО КЛАССА В РОССИИ СУЩЕСТВУЕТ ПРОБЛЕМА СТИГМАТИЗАЦИИ ЛЮДЕЙ С ПСИХИЧЕСКИМИ РАССТРОЙСТВАМИ.
ВАРЛАМОВА: Это правда. Люди стесняются говорить о том, что у них есть психологические проблемы. И это забавно, ведь вообще-то в России принято жаловаться на жизнь, а при ответе на вопрос «Как дела?» вздыхать, кряхтеть, ругать Путина или вываливать на собеседника ещё какой-нибудь негатив. При этом люди очень боятся обнаружить в себе какие-либо психологические патологии: им кажется, что это прямой путь в Кащенко, в одну палату с ребятами, которые считают себя Наполеонами и Сталиными. Когда начинаешь открыто обсуждать эту тему, становится понятно, что подобные коллективные кошмары далеки от истины. Мы лично знаем достаточно много людей с разными психическими расстройствами, и это милые, умные и креативные товарищи с высшим образованием, отличные собеседники на любой вечеринке. Глядя на них, никогда не скажешь, что с ними что-то не так. Они умудряются работать над классными проектами, но часто чувствуют себя неуверенно и нуждаются в помощи.
— ПРИ ЭТОМ ОНИ ЧАСТО БОЯТСЯ ОБРАЩАТЬСЯ К ВРАЧАМ.
ВАРЛАМОВА: У нас люди не вполне понимают, как устроена российская медицина. Они не видят разницы между психологом, психоаналитиком, психотерапевтом и психиатром. Они не знают, в каком случае к кому идти. Многие боятся, что как только они сунутся в психоневрологический диспансер, их сразу посадят в машину с мигалками и увезут куда следует. Люди полны суеверного ужаса, ну или просто не могут структурировать свой запрос, понять, о чём они хотят поговорить — о жизни, о семье или о проблемах, связанных со страхами и навязчивыми действиями. В крайних случаях идут к психологу, который может поговорить с пациентом, что называется, за жизнь, посочувствовать, помочь решить проблему вроде несчастной любви. Но психолог не может назначить лекарства, а его знания о психических расстройствах ограниченны, и он не имеет права ставить диагноз. В этой ситуации нужен психиатр или психотерапевт — это тот же психиатр, но овладевший методиками психотерапии. Тут придётся выбирать между государственными и частными врачами. Но я слышала от психиатров, что некоторые сильные лекарства можно получить только в госучреждении, поэтому в совсем жёстких случаях, наверное, имеет смысл обращаться туда.
Кстати, многие тревожные расстройства население «лечит» водкой.
Ведь алкоголь и транквилизаторы имеют схожий способ действия
ЗАЙНИЕВ: Вообще, не совсем правда, что некоторые лекарства можно достать только в ПНД. Их разрешено использовать и частникам. Просто некоторые препараты находятся под строгим контролем. Частный психиатр, возможно, просто не будет запариваться со всеми этими формами и специальными сейфами, необходимыми по закону, чтобы выписывать сильные лекарства. А вот в ПНД это делать просто обязаны. В принципе, спектр лекарств, которые может выписать частный психотерапевт и психиатр в ПНД, — более-менее одинаковый.
Кстати, многие тревожные расстройства население «лечит» водкой. Ведь алкоголь и транквилизаторы имеют схожий способ действия. И то и другое воздействует на рецепторы гамма-аминомасляной кислоты. Классическая история — человек пошёл глушить водку, да так и остался в запое. И он реально получает облегчение, как если бы выпил транквилизаторы: уходит тревога, поднимается настроение. Но когда пациенту назначают транквилизаторы, его предупреждают, что препарат вызывает привыкание и им нельзя злоупотреблять. А водку продают без рецепта и предупреждений. И человек попадает в ловушку.
— ТО ЕСТЬ ОКАЗЫВАЕТСЯ, ЧТО КАКИЕ-ТО ПСИХИЧЕСКИЕ РАССТРОЙСТВА СКРЫВАЮТСЯ ЗА СОЦИАЛЬНЫМИ ФЕНОМЕНАМИ ВРОДЕ АЛКОГОЛИЗМА?
ЗАЙНИЕВ: Скорее наоборот. Многие расстройства вызывают зависимости. Это такая бытовая медицина.
ВАРЛАМОВА: При этом народ водки боится меньше, чем лекарств.
— А В ПРИНЦИПЕ, ДЛЯ ВСЕГО МИРА ХАРАКТЕРНА ОДНА И ТА ЖЕ КАРТИНА ЗАБОЛЕВАНИЙ ИЛИ ЕСТЬ КАКИЕ-ТО КУЛЬТУРНЫЕ ОСОБЕННОСТИ?
ВАРЛАМОВА: Есть так называемые культурно обусловленные синдромы. Это специфические заболевания, которые зафиксированы только в определённой географической области, и они проявляются довольно экзотично. Например, в Юго-Восточной Азии существует синдром коро — это когда человеку кажется, что у него патологически уменьшаются половые органы, и он начинает сильно переживать на эту тему. С одной стороны, это специфический синдром, но с другой — можно предположить, что в его основе лежит тревожное расстройство, которое проявляется таким образом именно в силу культурного контекста.
Очень сложно отделить суть болезни от её частного проявления. А ещё не во всех культурах принято жаловаться на свои расстройства. Например, в Японии люди достаточно закрыты. Так что сложно опросить людей по всему миру и привести эти данные к общему знаменателю: кто-то промолчит, кто-то не посчитает своё расстройство расстройством, кто-то пойдёт лечиться к знахарке.
— КАКИЕ ФАКТОРЫ ОГРАНИЧИВАЮТ УСПЕШНЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ
В ПСИХИАТРИИ?
ВАРЛАМОВА: Было бы очень круто взять и заглянуть человеку в мозг, чтобы понять, что там работает, а что нет, что нужно подкрутить. Но сейчас возможности нейробиологии сильно ограниченны. Мы для простоты говорим, что допамин — это нейромедиатор, который отвечает за драйв и мотивацию, а серотонин — нейромедиатор, который отвечает за счастье. Но всё это очень условно. Нам приходится говорить примитивным языком об очень тонких вещах. Ведь не всегда понятно, являются ли какие-то симптомы разными проявлениями одного и того же заболевания или это отдельные расстройства. Но сейчас развивается много больших проектов по исследованию мозга, и хочется надеяться, что все проблемы будут преодолены.
ЗАЙНИЕВ: Можно набирать бесконечную выборку людей и ставить им диагнозы, но это всё равно будут субъективные впечатления специалистов. Есть такая шуточная поговорка «У двух психиатров на одного и того же человека найдётся три разных диагноза». Даже один и тот же врач может в разное время поставить разные диагнозы по одним и тем же симптомам. Это не проблема конкретных врачей, просто сложно отделить субъективное восприятие человека от того, что на самом деле происходит в его мозге. Последнее мы никак не можем исследовать.
ВАРЛАМОВА: Нет градусника, который засунул пациенту под мышку и понял, что у него тревожное расстройство. Нужно расспрашивать человека, говорить с ним. На Западе существуют формализованные тесты, а у нас психиатр спрашивает по старинке: «Ну, на что жалуемся?» Формализованный тест для постановки диагноза более надёжен, но это всё равно общение человека с человеком, а не суперточное компьютерное диагностирование, так что сохраняется риск перекосов. В диагностике есть даже региональная асимметрия. Например, в России в любой непонятной ситуации ставят диагноз «шизофрения», а в Америке — «биполярное расстройство». Просто такая мода среди врачей.
— ПРИ ЭТОМ КЛАССИФИКАЦИЯ РАССТРОЙСТВ ПОСТОЯННО МЕНЯЕТСЯ.
ВАРЛАМОВА: Да, например, некоторые расстройства сливаются в одно. Вот мы писали про синдром Аспергера как про отдельное расстройство, потому что оно до сих пор так воспринимается населением, да и в такой формулировке проще объяснять. Но сейчас его добавили в спектр аутизма как мягкий вариант заболевания. К тому же появляются новые расстройства, о которых ещё спорят, являются ли они заболеваниями, нужно ли внимательно за ними присматривать или нет. Например, интернет-зависимость.
ЗАЙНИЕВ: Самый хрестоматийный кейс — гомосексуальность, которая считалась расстройством до начала 1990-х.
ВАРЛАМОВА: Слава богу, с этим уже разобрались.
ЗАЙНИЕВ: Просто это показывает, что некоторые вещи иногда зависят от политических условий.
ВАРЛАМОВА: К тому же существуют разные способы классификации. Есть классификация по внешнему виду расстройства, есть попытки классифицировать по его природе. Тут мы опять упираемся в то, что природа расстройства не всегда понятна, и не всегда ясно, где причина, а где следствие. Поэтому происходят постоянные пересмотры и обсуждения. Психиатрия — достаточно молодая наука, и ей ещё предстоит устаканиться.
— ДЛЯ РОССИИ ХАРАКТЕРЕН НИГИЛИЗМ В ОТНОШЕНИИ ЗНАНИЙ О ПСИХИКЕ, НО ВОЗМОЖНА ВЕДЬ И ДРУГАЯ КРАЙНОСТЬ ВРОДЕ МАССОВОЙ ИПОХОНДРИИ. КОГДА Я ЧИТАЛ КНИГУ, У МЕНЯ ВОЗНИК ИМЕННО ТАКОЙ ЭФФЕКТ.
ВАРЛАМОВА: Мы, работая над книгой, находили у себя все заболевания, которые описывали, хотя свои настоящие диагнозы мы знаем. Действительно, так бывает — например, есть не очень хорошая ситуация с детьми в США. Американские родители любят отвести проблемных или гиперактивных детей к психиатру и попросить выписать таблеточку в тех случаях, когда можно было бы бороться с проблемой педагогическим методом. Но тут скорее не столько ипохондрия, сколько жажда простого решения.
А ещё есть люди, заточенные не столько на то, чтобы решать конкретную проблему, сколько на то, чтобы копаться в своём внутреннем мире и смаковать переживания. Такой человек заводит себе психотерапевта и годами с ним что-то обсуждает. Возможно, его жизнь становится от этого субъективно лучше, но вот решает ли он при этом какие-то реальные проблемы или нет — вопрос.
ЗАЙНИЕВ: В России всё равно остро стоит проблема недодиагностики. Да и не только в России. В тех же Штатах, где чуть ли не каждый пятый житель пробовал антидепрессанты, психиатры говорят, что многих людей не диагностируют. Больные не доходят до врачей. В лучшем случае доходит половина. В лучшем случае треть из этой половины получает правильное лечение. Поэтому ипохондрии бояться рано.
ВАРЛАМОВА: По крайней мере, на Западе люди больше информированы о том, какую помощь они могут получить. Несмотря на то, что и там есть стигматизация, практика психиатрического лечения больше вписана в картину мира среднего западного гражданина. У него нет ужаса перед этой темой, как у многих россиян.
ЗАЙНИЕВ: В западных странах нет опыта карательной психиатрии, как в России, что тоже накладывает свой отпечаток.
ВАРЛАМОВА: У нас, правда, реальный опыт уже сложно отделить от городских легенд.
ЗАЙНИЕВ: Понятно, что карательной психиатрии было намного меньше, чем нам сейчас кажется.
ВАРЛАМОВА: Но человек привык ассоциировать психиатра с таким страшным человеком, который может его запереть ни за что, начать пичкать странными таблетками за политические взгляды или что-то в этом роде. Поэтому у нас в обществе много паранойи. Многим кажется, что если ты придёшь в ПНД, то тут же кто-то нажмёт на красную кнопку, приедет спецбригада, загрузит тебя и увезёт. Из-за этого люди, конечно, боятся намного больше. На Западе тоже бытует разное отношение к психиатрам, но в целом оно более лояльное.
— И ПОД КОНЕЦ ПРАКТИЧЕСКИЙ ВОПРОС. ЧТО ДЕЛАТЬ, ЕСЛИ ВЫ ПОНИМАЕТЕ, ЧТО БЛИЗКИЙ ИЛИ ПРОСТО ЗНАКОМЫЙ ЧЕЛОВЕК ВДРУГ ПОМЕНЯЛСЯ, ЕМУ ПЛОХО, НО ОН ОТКАЗЫВАЕТСЯ ПРИНЯТЬ ПОМОЩЬ И ПОЙТИ К ВРАЧУ?
ВАРЛАМОВА: Вопрос в том, насколько ему плохо. Если он уже собирается идти убивать соседей, потому что они в заговоре с марсианами, — это одно «плохо». Если человек в депрессии, потерял работу, лежит на диване и питается чипсами — это немножко другое «плохо». При острых симптомах, опасных для человека и окружающих, есть смысл вызвать специалистов. Если же человек просто лежит на диване, но при этом ему явно плохо, имеет смысл подсовывать ему какую-то информацию — например, истории людей, оказавшихся в похожей ситуации, но переживших это и вылечившихся. Может быть, стоит попробовать водить его куда-то осторожно и под ручку, потому что людям в такой ситуации порой сложно совершать телодвижения. Депрессивные люди часто думают, что они сами виноваты в своих проблемах и не заслужили того, чтобы кто-то с ними возился. Тут, наверное, имеет смысл уговаривать методично, но спокойно, чтобы не выбесить человека. Всё равно насильно никого не вылечишь. Если больной не настроен говорить с психиатром, то такая коммуникация ничего не даст. Остаётся только развивать осознанность в самом человеке.
