Персональная выставка знаменитого художника Юрия Купера откроется в рамках Санкт-Петербургского культурного форума. В Юсуповском дворце на Мойке будут представлены живописные полотна, графические работы, а также эскизы декораций и костюмы к спектаклям Никиты Михалкова, Александра Сокурова и других выдающихся режиссеров. В разгар подготовки экспозиции «Театр Купера» с мастером встретился обозреватель «Известий».
— Выставка посвящена в первую очередь вашей работе в сфере театра. Декорации каких спектаклей мы увидим?
— Там будет акцент на российские постановки. Оперы «Борис Годунов» Мусоргского в Большом театре, «Кармен» Бизе в Ростове, «Отелло» Верди в Перми, балет «Щелкунчик» Чайковского в Большом театре Беларуси (Минск). Из драматических спектаклей упомяну «Двенадцать картин из жизни художника» в МХТ имени Чехова и цикл «Метаморфозы» в Академии Никиты Михалкова. Правда, «Метаморфозы» сделаны практически без декораций — в основном там используется видео, демонстрируемое на экране.
— Давно вы начали работать с видео?
— Только на этом спектакле, и то вынужденно. Там очень много эпизодов, и если к каждому делать реальные декорации, перевозить это было бы невозможно. Количество одних занавесов было бы под 50.
— Как вы относитесь к тому, что в театре все активнее используют видео? В чем причина этого?
— В том, что ремесло строительства декораций практически умерло, некому их делать. В Большом еще есть мастерицы, которые сидят на полу в декорационном цехе, пришивают синтепон. Но в большинстве других театров этим никто не занимается, все стараются как можно дешевле сделать спектакль. Всё идет к тому, что искусство декоратора вообще перестанет существовать. Или же будет вытеснено дешевой живописью бездарных художников.
— Но всё же есть, наверное, новые художники, которые талантливо работают с декорациями?
— Думаю, это просто не востребовано. Так же как не востребована сейчас в изобразительном искусстве собственно живопись, всем нужно что-нибудь эпатажное. Когда ты молодой и амбициозный, тебе необходимо, чтобы твое существование заметили. Если будешь делать бездарные картины, тебя не заметят, а вот если разденешься в храме или прибьешь мошонку к Красной площади...
Те, кто устраивает подобные акции, — смышленые ребята, в их положении это логичный ход, правда, неновый. Я считаю, что первый пример этого эпатажного искусства — в частушке «Мимо тещиного дома я без шуток не хожу...», поэтому назвать наших современников авангардистами не могу. Вот автор и герой той частушки был авангардистом, но, к сожалению, его имя осталось неизвестным.
— Как современное искусство влияет на театральное оформление?
— Так называемое актуальное искусство в театре предполагает «джентльменский набор». Если, например, это «Отелло», то должны быть современные костюмы: рубашка, галстук, пиджак, брюки. И обязательно надо поставить где-нибудь настольную лампу. Новый элемент, который был внесен в театральную моду, — голыми ходить по сцене, потому что в одежде, даже в современной, никого сейчас уже не удивишь.
С другой стороны, дело не в видео и не в том, голыми ходят артисты или в современных костюмах. Вопрос в том, кто это делает. Когда человек талантливый, то почему бы нет, но когда как в советском лозунге «кто был ничем, тот станет всем» — это грустно. Если мы создаем бездарные видеообразы только для того, чтобы шокировать условную тетю Дусю, это грустно.
— Это касается только русского искусства или такова общемировая тенденция?
— На Западе это тоже существует. Понятия «актуальное», «авангард» стали настолько расхожими, что везде актуальщики и авангардисты. Это удобная зона, потому что в ней нельзя сказать, что у тебя нет мастерства. А зачем оно? Его и не надо! Думаю, дороги назад нет. Если кто-то хочет вернуться — забудьте.
— Вернуться к мастерству?
— Да. Потому что все места уже заняты: есть, например, премия «Инновация», которая была однажды выдана людям, нарисовавшим неприличное изображение на мосту. За что дали? За классную идею. Не за мастерство же.
— Как вы думаете, продолжится ли традиция классического искусства — работ на холсте масляными красками?
— В истории искусства так происходило: после абстракции снова становилась актуальной реалистическая живопись. Возможно, и теперь это когда-нибудь вернется, но я не думаю, что при моей жизни. Пока же будет продолжаться шабаш бесов, которые неплохо преуспевают.
— Вы провели юность в Советском Союзе. Была ли у вас тогда художественная свобода?
— Свободы было меньше, но жизнь от этого не казалась ужасной. Нам было весело. Если из сегодняшнего дня посмотреть на то время, надо признать, что и Москва была другой. Сейчас она становится похожа на западный город, а была таким захолустьем, когда я эмигрировал...
— Есть мнение, что во многом благодаря той особой среде, атмосфере появился ряд художников, имена которых мы все знаем.
— То, что мы называем шестидесятничеством, — такой же миф, как сегодня актуальщики. Просто тогда никому в голову не приходило делать акции на Красной площади. Большинство шестидесятников были профессионально непригодными, поэтому их и не принимали в Союз художников.
— С чем же связан успех нонконформистов на Западе?
— В том-то и дело, что успеха не было. Рассказывали байки, что выставка Анатолия Зверева, которую делал во Франции дирижер Игорь Маркевич, имела какой-то грандиозный успех. Я не знаю точно, может, оно и было, но сомневаюсь в этом. Обратите внимание: художники, которые участвовали в «Бульдозерной выставке» (несанкционированная экспозиция 1974 года в Москве, разогнанная с помощью бульдозеров. — «Известия»), уехали на Запад, но ничего там не добились.
— В СССР были ограничения, связанные с официальным стилем живописи. Затем появились коммерческое ограничения. Когда художнику комфортнее? Против какой конъюнктуры ему проще бороться?
— Я думаю, это зависит от возраста. В моем уже бессмысленно бороться против любой конъюнктуры, остается только быть самим собой и делать то, что ты делаешь. А когда ты молодой, приходится задумываться, как привлечь к себе внимание.
— Многие художники эпохи застоя занимались книжной иллюстрацией. Для вас это было лишь заработком, как для Ильи Кабакова, или художественным самовыражением тоже?
— И то, и то. Бывали забавные истории, связанные с художественностью. Однажды мой близкий приятель Дмитрий Лион, придя ко мне в мастерскую, посмотрел на мои работы и спросил: «Ты давно в издательстве не работал?» — «Месяца четыре». — «Это видно. Не пойдет». — «Почему?» — «Слишком хорошо сделано».
Самое смешное, что он оказался прав. Когда главный художник издательства, для которого я делал суперобложку поэтического сборника, увидел мою иллюстрацию, он до такой степени разозлился, что сказал: «Я буду возражать, пойду в литературный отдел». Я переделывал работу несколько раз, уже слушая Лиона. Он приходил и говорил: «Стало лучше (то есть хуже), но всё равно еще не пойдет». Я дождался, когда он сказал: «Ну, это кошмар». Так и принес. Тогда приняли.
А что касается Кабакова, то его утверждение про заработок, конечно, поза. Он был мастером книги. Если спросить его про живопись, он тоже скажет, что делает это только для денег, хотя на самом деле это не так. Даже когда он писал шрифты, это тоже была своего рода художественная концепция. Когда я Илью однажды спросил, почему он не хочет сделать какой-нибудь офорт, он ответил: «Ты с ума сошел, это же красиво будет». Его эстетика, концепция — создать что-то некрасивое, скажем, просто цветным карандашом нарисовать, не делать искусство.
— А у вас концепция в каком-то виде присутствует?
— Она у меня обратная. Хочу, чтобы красиво было. В живописи меня трогает атмосферное состояние. Когда всё серое, туман... Для Ильи это смешно. Он всегда говорил: «У тебя была выставка недавно?» — «Да». — «Ты им показал кузькину мать?» — «Нет». — «Плохо. Жлобов надо учить». Для него вся эта вернисажная публика — «жлобостан». Чем больше ты ей кузькиной матери покажешь, тем лучше. А если ты незаметный, скромный, то зачем тратишь время на всё это?
— Кабаков уехал, вы уехали... На вас эмиграция, новая среда повлияла?
— Конечно. Но здесь надо, пожалуй, говорить о влиянии конкретных людей, а не среды в целом. Когда я приехал, то подружился с фотографом Джоном Стюартом. Мы вместе ужинали, общались, а работ моих он не видел. Однажды Джон попросил меня показать, что я делаю. И придя в мою мастерскую, сказал: «Ты меня поражаешь: вроде ты тонкий, умный, а занимаешься какой-то ерундой. Почему ты не изображаешь простые вещи — то, что ты видишь в ателье?»
А еще до отъезда я сделал небольшую картинку: на фанере написан обычный старый стул, из которого гвозди торчат. Джон увидел эту работу и говорит: «Ну, вот же! Зачем тебе каких-то баб рисовать?» Я задумался и после этого стал делать то, что делаю и по сей день.
— Общались ли вы за рубежом с другими художниками?
— Да, я встретил там немало мастеров, но для меня самыми большими профессионалами были советские художники, такие как Гелий Коржев. Именно они для меня являлись образцом — не шестидесятники. Я не хотел принадлежать к нонконформистам, стремился быть сам по себе. Я был одним из самых молодых членов Союза художников. Поэтому на шестидесятников, за несколькими исключениями, я смотрю с легкой иронией.
— Если говорить о нынешней художественной традиции, она за кем пошла — за нонконформистами или за Коржевым?
— За глянцевыми журналами.
— Нынешнее российское искусство интересно на Западе?
— Нет.
— Почему? Ведь русские музыканты очень востребованы на Западе.
— У наших музыкантов есть мастерство и традиции, а у художников — одни бесы. На Западе этими бесами никого не удивишь, там полно своих
Сергей Уваров
