Режиссер Сергей Бодров: Наш «национальный» феномен — публичная любовь к власти

Думаете в других странах проблемы взаимоотношений интеллигенции и власти не существует? У нас, конечно, она традиционно особенно остра. Но, с другой стороны, насколько остра? Любопытно посмотреть социологические исследования. Кого тема эта вообще интересует? Какой процент населения заряжен на размышления о «судьбах родины»? Конечно, любого просвещенного человека это волнует. Знаю, как не хотели мои приятели, французские режиссеры, чтобы к власти пришел Саркози. Они участвовали в демонстрациях, писали петиции. Я видел, как просвещенная Америка билась за Обаму. Не только Голливуд — оплот либералов — волонтерами стали 16-летние дети, осознавая важность выбора. Мои итальянские коллеги страшно удручены политическими манипуляциями Берлускони. Воспринимают происходящее со страной как позор для левых. Но что влезать в их дела — у нас своих достаточно.

У нас «красной лампочкой» периодически вспыхивает сигнал «сильной руки». Мол, такой уж здесь народец, не может без этой самой «руководящей, направляющей, карающей»... На мой взгляд, это абсолютная глупость. Все как раз наоборот. В отличие от прочих, русскому народу никогда и не давали разгуляться. Крепостное право отменили меньше чем 150 лет назад — с точки зрения истории, считай, вчерашним днем. Да недолго музыка играла, пришли большевики и схватили этой самой железной рукой за горло и стар и млад. Народ обманули. Потом снова обманули — в «оттепель». Потом в 90-е, когда перераспределяли национальные богатства — народ уже привычно кинули. Бандитский сленг здесь уместен. Потому что это «чисто-конкретные» отношения паханов и лохов. Конечно, страна у нас большая — в этом ее не только беды, но и счастье. Вопреки всем обстоятельствам — так было во все времена — отыскиваются способные пробиваться сквозь асфальт системы. Но это же ненормально, когда система не позволяет выбиваться наверх, сквозь накипь, талантливым людям. И все же какая-то кучка людей делает настоящее. У меня есть друзья в Пермском крае. Мужики, которые любят те места. Патриоты. Делают дело. Заработали деньги. Но не живут для себя. Покупают земли. Оборудование. Хотят, чтобы предприятия работали. Заботятся о детях. Есть среди них изобретатели. Да ведь это «Сколково»! Не надо ничего сочинять умозрительного, поддержите то, что уже создано. Не потеряйте этих людей. Они строят клиники, создают интеллектуальную собственность. Им это интересно. Пока... Их зовут во власть, они не идут. Хотят жить на своей земле. Печальнее всего, что жить на своей земле и работать можно только вопреки. На сколько их сил достанет? В каждом регионе есть такие люди, но у нас все отдельно: идеи — сверху и люди — внизу.

Возьмем ученых. Поговоришь — у каждого своя драма: люди хотят что-то делать и не могут. Недавно наши крупные чиновники поехали в Америку, посмотрели, что делается в области науки, обратились к соотечественникам, которые успешно работают в США: «Возвращайтесь». Им ответили письмом: «Мы внимательно наблюдаем за тем, что происходит в стране, в которой могут посадить любого, в том числе за идею, в том числе ученого...» Люди не хотят ехать обратно в страну, где не чувствуешь себя безопасно. И это главное. Не умея создать людям для работы и творчества условия, власть сильно проигрывает.

Есть у нас еще один «национальный» феномен — публичной любви к власти. Слово «публичной» в данном случае можно понимать во всех коннотациях. Когда я прочел письмо со множеством подписей известных людей, ратующих за приговор Ходорковскому, — был поражен. Это позор. Такое могло быть в сталинские времена. Это — соучастие. Все-таки русская интеллигенция всегда призывала к милосердию. В том числе к узникам. И Чехов ездил на Сахалин, остров ссыльных и каторжан. Никто из этих подписантов на Сахалин не поехал. Чем это рвение вызвано? На мой взгляд, тем, что Антон Павлович называл рабской кровью. Генная формула меняется до неузнаваемости даже у тех, кто именует себя аристократами. Можно бесконечно цитировать Пушкина, отказывавшегося именовать себя аристократом: «У нас нова рожденьем знатность...» — и дальше: «Я не богач, не царедворец, я сам большой: я мещанин».

Сегодня охотных «квасить царские сапоги» — целая очередь. Особенно в кинематографе. Он же больших денег стоит. Ситуация непростая. С властью надо и необходимо иметь дело. Но на своих условиях. Продюсер Сергей Сельянов строит этот диалог взвешенно, профессионально. Большинство наших продюсеров предпочитало легкие обходные пути, в результате получаем кино, которое сегодня имеем. Сельянов работает по правилам: с партнерами, с государством, с инвесторами. Оказывается, необязательно прогибаться. Но нужно быть профессионалом, чтоб «уважать себя заставить».

Слишком близко подступать к властной крепости тоже опасно. Пропагандистское кино делать бесперспективно и скучно. Оно уже не работает ни с коммерческой, ни с идейной точек зрения. Наверное, кто-то будет это делать в связи с новым госсказом. Но дело им предстоит трудное. Вообще, мы преувеличиваем свое значение. С момента, когда Ленин назвал кино «важнейшим из искусств», мы сильно раздулись. И сегодня Ленин посвящал бы тексты интернету и телевизору. Но впереди планеты всей — зрелище. И зрелища мы пока делать не умеем. Эту «науку» блестяще освоил Голливуд. Может, это и не искусство, но это тоже кино. Совершенно иное, чем то, о котором говорил В.И. А то кино, на которое власть рассчитывала, получилось лишь у Эйзенштейна в «Броненосце Потемкине». Но фильм этот делал искренний Человек, влюбленный в революцию. «Чапаев», который рассматривался как госзаказ, со временем превратился в лубок, объект шуток и источником анекдотов. Это судьба даже талантливого пропагандистского кино. Судьбы страны и судьбы кино — хоть и связанные, но разные вещи. Судьба страны важнее удела отечественного кинематографа, карьеры отдельного кинематографиста. Во все времена было непросто оставаться искренним: ловчить, приспосабливаться легче, да и честолюбие направляет по окольным путям... Но надо приложить усилие и не врать хотя бы самому себе. «Честного человека можно преследовать, можно оболгать, но нельзя обесчестить». Кажется, так писал Вольтер.

Лариса Малюкова