В российский прокат выходит историческая драма Авдотьи Смирновой «История одного назначения». Фильм основан на реальном случае из жизни Льва Толстого: в молодости русский писатель вступился за ротного писаря воинской части, размещенной неподалеку от Ясной Поляны. На трибунале провинившемуся грозила смертная казнь. Лев Николаевич взял на себя функции адвоката и попытался переубедить судей в знаменитой «Речи в защиту рядового Василия Шабунина». В преддверии премьеры Авдотья Смирнова рассказала «Известиям», почему решила взяться за сугубо мужской сюжет и как отнеслись к проекту потомки классика.
— Приступая к работе над фильмом о Льве Толстом, вы обсуждали сценарий с наследниками писателя?
— Конечно. Написав сценарий, я сразу же дала его почитать Владимиру Толстому. И когда он дал благословение на съемки, у меня камень с души свалился. Он еще произнес дорогие для меня слова: «Слава богу, что хоть кто-то вступился за Софью Андреевну». Как выяснилось, семья Толстых очень переживает из-за того, что у нас стало общим местом видеть ее в образе обезумевшей старухи, которая подслушивает под дверью кабинета мужа, взламывает ящики его стола или бегает топиться в пруд. На самом деле она была великая женщина, замечательная. Даже эта болезнь у нее была незаурядная, не как у всех.
Софья Андреевна прожила после смерти мужа еще девять лет и умерла в 1919 году от пневмонии. Но тогда пневмония была последствием истощения организма — то есть голода. Так вот, после смерти Льва Николаевича она немедленно «законсервировала» его дом и даже в самое страшное время не продала оттуда ни одного документа, ни одной книги, вообще ни одной бумажки. Именно ей мы обязаны тем, что музей «Ясная Поляна» вообще существует. Чтобы так поступить, надо было сохранять здравый рассудок. Очевидно, что ее душевная болезнь закончилась, и, главное, после смерти Льва Николаевича всё, что было предметом их войны, она ему простила. И выполняла последнюю волю мужа.
— Вы снимали в главном доме усадьбы?
— Нет, разумеется. Дом Софья Андреевна сохранила в том виде, в каком он был в 1910 году. А у нас действие происходит почти на полвека раньше. С тех пор он неоднократно перестраивался, назначение помещений менялось, Лев Николаевич работал в разных комнатах... Каким особняк был в 1866-м, точно не известно, сохранился только облик фасада на фотографиях. Поэтому мы всё построили в павильонах «Ленфильма».
Но в Ясную Поляну нас пустили без проблем — терпели всю нашу съемочную группу, такой табун с огромной тяжелой техникой…
— Почему вы взялись за эту тему? Костюмную историческую драму снимать затратнее и сложнее, чем сюжет из нашего времени.
— Меня поразила эта история. Самое удивительное в деле рядового Шабунина, которого защищал в суде Толстой, что, хотя эти события произошли в августе 1866 года, весь процесс выглядит так, словно всё случилось в наше время. Кстати, историческое кино я уже снимала — делала телеэкранизацию романа «Отцы и дети».
— Акцент в фильме сделан на героев-мужчин. Почему?
— Это в первую очередь мужская, очень жесткая история. Мир рядового Шабунина — армия, рота, там женщинам не было места. Мне как раз и хотелось снять мужское кино про мужской мир. Я никогда прежде этого не делала. У меня в картинах раньше всё время дамы были главными героями. Тогда как в «Историю одного назначения» удалось втиснуть хоть каких-то женских персонажей с большим трудом. И Соню Толстую, и ее сестру Татьяну... Они решительно туда «не помещались».
Всю жизнь семьи Толстых мы снимали в павильонах «Ленфильма» уже в последний съемочный период. И когда я впервые туда вошла, после всех этих съемок в армейской роте, и встретила Ирину Горбачеву, Анну Михалкову, я просто бросилась их целовать, потому что уже не могла больше видеть на площадке исключительно мужские лица. Это было такое счастье — увидеть женщин!
— Ваш писарь Шабунин напоминает скорее персонажей Достоевского, а не Толстого. Например, князя Мышкина или Сироткина.
— Есть единая ткань русской классической литературы и культуры. Любой человек, выросший на этой культуре, своим существом состоит из Толстого, Достоевского, Тургенева, Пушкина, Лермонтова, Чехова, Бунина, Блока… Образ забитого «маленького человека» вывел не только Достоевский, это вообще такой наш национальный типаж. С тем же успехом его можно назвать и гоголевским — пожалуйста, Акакий Акакиевич в «Шинели». А можно увидеть в нем вариацию Платона Каратаева из «Войны и мира».
Я хотела показать Шабунина человеком, который был мал, ничтожен, даже противен, но вдруг взял и просиял перед лицом смерти. Как и было в реальности — настоящий Шабунин был сильно пьющим мужиком с завиральными идеями, но он поразил всех тем, с каким достоинством встретил казнь. Русский человек способен просиять перед лицом смерти, и лучше всего это показано именно в книгах Толстого. В «Войне и мире» есть момент, где перед опасным боем солдаты стирают рубахи, чтобы пойти на смертельный подвиг в чистом. Это потрясающая деталь. Собирательный образ достойной встречи последней своей минуты — «воздух» нашей литературы
Анастасия Рогова
