Катастрофичность современного мира, одолеваемого коронавирусом, удивительным образом рифмуется с рассказами Людмилы Петрушевской. Гротескность её прозы ––лишь фон для демонстрации глубокой человеческой разобщённости, как, например, в рассказах «Гигиена» и «Новые Робинзоны» (1977 г), или наступающего Апокалипсиса в новом рассказе «АЛЛО» (2019). Писательница, драматург, художник Петрушевская рассказала «МК» о мистических совпадениях, самых страшных сценариях будущего и трагедиях прошлого, которые никогда не стоит забывать.
- Ваш рассказ «АЛЛО», который был написан ещё в октябре прошлого года, поражает своим пророческим пафосом. Для писателя вообще характерно чувство надвигающейся катастрофы?
- Я в своё время – 43 года назад - написала рассказ «Гигиена» об эпидемии в городе, который оцепили войска. Сейчас его все кинулись читать. Всё дело в том, что сорок три года назад у меня были какие-то очень странные и мистические предчувствия. В январе 1977 года мы с детьми – маленьким Федей, который тогда ещё в коляске был, и старшим Кирюшей – пошли гулять. Зима стояла очень тяжёлая и ледяная. Просто Арктика! Холод собачий. Нам навстречу, близко к тротуару, выехал грузовик – посыпать песком обледеневшие тротуары, и из него, которого прямо на нас сыпался песок, но песок этот тоже уже слипся и превратился в ледышки, которые грохотали по асфальту. Это так страшно, когда приближается к тебе и твоим детям смерть. И спрятаться негде. Бомбардировка, как в войну. Даже если ляжешь, спасения нет. Я остановилась, пригнула Кирюшу за коляску и накрыла детей собой, как курица цыплят, но в нас мало попало. Видимо, грузовик увидел мать с детьми и свернул подальше от тротуара. Когда я вернулась домой и уложила детей спать, ночью начала писать рассказ под названием «Гигиена». О том, как город, куда пришла страшная эпидемия, оцепляют войска, выход закрыт. Люди грабят магазины, бьют стекла. А у нас теперь посты на дорогах. Вы знаете это? Теперь нельзя из района в район переехать, и из Москвы нельзя выехать, задерживают даже дачников. В «Гигиене» я рассказываю об одной семье, которая дико боится голода, людей начинают грабить, убивать, бьют витрины. Думаю, нам ещё это предстоит. Да, уже в Москве у супермаркетов начали вырывать из рук сумки с продуктами…
- В «Гигиене» ещё поразительно точно показано сумасшествие людей в закрытом пространстве. Тоже схожая с сегодняшним днём история?
- Да, и представляете себе, в рассказе девочку, которую считали заразной, вместе с кошкой загнали в комнату и забили дверь гвоздями, но пробили топором отверстие, и туда кидали ей еду, какие-то куски, и опускали воду в банке, которая проливалась. Девочка чудом выжила, как всякий праведник. Так вот, вскоре после публикации «Гигиены» в 1988 году – там же, в журнале «Огонек», - появилась заметка о пятилетней девочке, которая жила в детском доме в провинции, она тяжело заболела, и ей надо было сделать операцию на почках. Её повезли в больницу, и медсёстры заразили там её СПИДом. Ребёнка забрали в московский антиспидовый медицинский центр, продержали там несколько месяцев, тогда никаких лекарств не было. Затем с огромными предосторожностями её отвезли обратно в детский дом, а детский дом с такими же предосторожностями отдал её в больницу. Там девочку заперли в какое-то техническое помещение и проделали в двери дыру. Бросали ей куски – не тарелки же тратить. Может быть, банки с водой спускали, не представляю себе. На веревочках? Абсолютно как в моём рассказе. Где-то месяца два спустя за девочкой приехали люди из антиспидового центра и, увидев это всё, забрали её обратно в Москву. Она была уже истощена до предела, боялась света, разучилась говорить и плакать. Её удочерила семья молодых врачей. Они сменили квартиру, чтобы соседи ничего не заподозрили, потому что, если бы они узнали, что в одном с ними доме живёт ребёнок со СПИДом, они бы эту семью сожгли. Такая была паника, та же самая эпидемия, как сейчас. Я заплакала, читая этот очерк, я до сих пор благословляю этих молодых ребят, взявших в дом опасно больного (считалось, что заразного) и истощенного ребёнка, потому что девочка спаслась - повторилось то, что было у меня в рассказе.
- У вас есть объяснение, отчего ваши, на первый взгляд, фантастические рассказы находят подтверждение в реальности?
- Я не хочу сказать, что я предсказательница, но Россия – это такая страна, где могут осуществиться самые жуткие из твоих фантазий. Самое страшное не эпидемия, а безумие властей. Сколько расстрелянных и погибших. У меня в семье трое расстрелянных в 1937 году, а прадедушку, старого большевика Илью Сергеевича Вегера, бросили под машину, ему было 84 года. Бабушка спаслась только тем, что пошла к психиатру, а женщина она была выдающаяся, работала с сестрой Ленина в Кремле, делала советскую энциклопедию, знала наизусть «Войну и мир», «Мёртвые души» и «Портрет» Гоголя. Она пошла к доктору и говорит: «Что-то странное. Ночами мне чудится машина, которая останавливается возле дома и люди идут к моей двери, но не стучат». Умный доктор сказал: «Оставайтесь-ка вы у нас», и ей поставили диагноз – шизофрения. А в лагерь, вообразите себе, с шизофренией не брали.
- Я ничего не забываю…
- Кстати, в детстве я зимами лежала у бабушки под боком (голодающие ведь лежат), и она мне рассказывала и «Мертвые души», и «Портрет» Гоголя. В «Мертвые души» она вставляла описание борща со шкварками, кстати… А я запомнила «Портрет» и летом ходила рассказывала его по дворам, просила кусочек хлеба. И я недавно написала свой портрет на листе по копоти, он оказался чем-то похожим на портрет Гоголя в профиль. Я назвала этот автопортрет «Дочь Гоголя». И только год спустя я обнаружила, что за моим носом в глубине рисунка виднеется другой нос, какой-то размытый большой угол, след копоти…
- Вы ведь ещё пережили страшные годы эвакуации. Сегодня многие политические лидеры, даже королева Великобритании, говоря о коронавирусе, вспоминают Вторую мировую войну. Это вообще сопоставимые вещи?
- Вы знаете, нет. Сейчас, как ни странно, пока первый период пандемии, люди добры друг к другу и помогают. Во время войны и после неё был голод и не помогали. Каждый был за себя. В эвакуации я просила милостыню. Я была маленьким ребёнком, который протягивал прохожим руку ложечкой…. С пяти до девяти лет голодала, с 1943 до 1947 года. Мы ещё были враги народа, жили в Куйбышеве. Тогда это была запасная столица. Мы жили с бабушкой и с тётей, и я маленькая. Мы жили в квартире богатых людей, и знаете, чем мы спасались? Их помойкой. На ночь меня посылали на кухню, всё это мы ссыпали на газету. Ах, Боже мой! Бабушка доставала какие-то черные капустные листья, шелуху от картошки, тогда её не чистили, как сейчас, а скоблили, и эта скоблянка шла тоже в воду, в суп на примусе, какие-то селёдочные кости глодали. Так и остались живы.
- Преодолев такие испытания, как вы смотрите на вызов, с которым сегодня столкнулось человечество?
- Это огромная психическая травма для каждой нации. Для немцев, для французов для американцев. Особенно для китайцев, потому что их по всему миру проклинают, а это достойная и древняя культура. Нельзя никого проклинать, никто не виноват. Мы не знаем, откуда совершенно безобидные мышки сотворили такой страшный урон для всего человечества, и не послано ли это нам кем-то злобным. Я верю в мистические совпадения и в то, что наша жизнь тоже мистическая. Мы перестали верить в Господа Бога. Государство послало нашего Гундяева полить святой водой асфальт из машины. А я всё время вспоминаю человека, польского писателя, врача Януша Корчака, который со своим детским домом, со своими воспитанниками ушёл в концлагерь, в Освенцим, а там в газовую камеру (его не собирались казнить, но он воспротивился немцам) - и погиб вместе с детьми, обнимая их. Если знаешь, что есть Господь, то надо знать, что есть и тёмная сила, и всячески от неё отказываться. От Господа идёт всё светлое, что есть в нашей жизни: помощь, великое искусство, но сейчас, похоже, правит чёрная сила. Всё, что сегодня происходит, напоминает Бал Сатаны – и чем дальше, тем хуже. Но мы будем верить в лучшее.
- Считается, что затворничество – естественное состояние писателя. В этом смысле, как вы себя чувствуете, находясь в самоизоляции?
- Вы правы, я-то раньше из дома выходила только на выступления и каждый день гуляла по нескольку километров. Сейчас это всё для меня закрыто. Впрочем, в квартире велосипед на балконе, несколько хороших тренажёров, занимаюсь гимнастикой, но настроение уже давно, с осени, подавленное. Поэтому такой рассказ –«Алло» получился. Мне позвонило будущее. Реально – позвонили и заказали рассказ о том, что будет через 30 лет. Я в октябре стала его писать, изумилась, что выходит у меня из под руки, позвонила и отказалась. Но то, что уже начато, свербит в душе, и в ноябре я закончила этот рассказ. Отправила редакторам. И мне сказали, что это слишком страшно. Публиковать не смогут. А вскоре все это же самое и началось в мире. И у нас. Но я написала о том, что произойдет после всего, и какой нам предстоит путь. Не дай Бог. Это было предупреждение.
- С каким жанром, по-вашему, можно сравнить современную действительность: трагедия, комедия, трагифарс?
- Это сериал, типа «Улиц разбитых фонарей», точнее его нулевые серии, пока ещё не осуществленные в действительности, потому что настоящие «Улицы разбитых фонарей» начнутся где-то через месяц, когда люди начнут голодать. Вот чего больше всего я боюсь. Денег-то нет. Закрыты все частные предприятия. Каждая деятельность закончилась. Сейчас вся надежда на Интернет, но долго ли он продлится? Начнутся криминальные разборки в верхах. То, как поступил Китай, закрыв своим гражданам для зарубежного контакта Интернет, может произойти и у нас. Дай Бог, чтобы не закрыли между своими, потому что для многих людей это – единственная сфера общения, когда они сидят дома. Так бы все сошли с ума. Началось бы коллективное помешательство, и люди бы уже не стали сидеть дома, а вышли бы на огромные демонстрации, отчаянные и безнадёжные, потому что у нас хорошо кормят Росгвардию.
- Вы часто экспериментируете с языком. Цикл сказок «Пуськи бятые» практически полностью состоит из новых слов. Сегодня можно говорить о новом языке, который рождается вместе с пандемией?
- Язык, по моему мнению, живое существо. Есть ноосфера – это то, что концентрирует в себе все мысли, все слова, все изобретения, все находки, самое употребляемое и самое значительное. «Ноосфера» по Вернадскому – это область разума, независимая от реальности. Над нами существует духовный мир, в котором копится всё, и из него мы черпаем очень многое: решение задач, искусство, а я вообще считаю, что язык – это Бог. Наш живой язык берёт от нас слова и бережёт их. Он теряет очень много, как мы теряем очень много в русском языке. Но каждый раз, когда я пишу, я знаю, что Он мне диктует.
И это не самонадеянность. Многие люди знают об этом. Многим является новая информация – самый яркий пример это полученная Менделеевым во сне таблица химических элементов. Поэтам приходят стихи. Математикам – решение проблемы какого-то Гилберта. Анекдоты, такие частые раньше, приходили ниоткуда в головы людей. Сейчас идет время подавленности. И все освобождаются от нее, пишут в соцсетях. Единственная возможность обменяться мыслями, освободиться с помощью смеха от страхов, демонстрация пришедших на ум стихов, исторических исследований, песенок, всего нарисованного и снятого на телефон, клипов и симфоний.
Следующим актом властей – той же Думы - может стать запрет на Интернет. Он им-то зачем? В их охраняемых с собаками и автоматами дачных комплексах с запасами, бассейнами, кинотеатрами, кортами, обслугой, банковскими счетами и парком автомобилей. И с детьми за бугром. И с постоянным страхом. А, нет: а как тогда им играть с соседями в танчики? Несколько лет назад мне пришел в голову стишок (я не виновата, пришел и все). Он опубликован в книге «Про нашу прикольную жизнь. Сти-хи-хи»:
Насекомые жужжат что хотят,
Без смысла и не подумав.
Когда саранча одна, она не вредна,
Но у нас есть Дума.
Александр Трегубов
