В этой книге всего трое героев, двое из которых являются к тому же искусственными существами. Психологический поединок происходит между Порфирием Петровичем (литературно-полицейский алгоритм, который расследует преступления и одновременно пишет об этом детективные романы) и искусствоведом Марухой Чо, чья специальность — так называемый гипс, искусство первой четверти XXI века. То есть наше с вами время. "iPhuck 10" — название самого знаменитого из 244 детективов Порфирия Петровича, который мы, собственно, и читаем.
И в предыдущих романах Пелевин сводил счеты с многочисленными критиками; здесь он, например, сравнивает литературного критика с минетчицей на вокзале, которая в силу профессиональной усталости уже не способна получать удовольствие; образ насколько обидный, настолько же и банальный. Вообще-то Пелевин презирает упреки, обращенные к нему, но все-таки некоторые претензии его беспокоят всерьез. И вот он решил — не дать ответ, но, так сказать, фундаментально прояснить свою позицию. Раньше в таких случаях писали что-то вроде "Виктор Пелевин рассказывает о себе и отвечает на упреки". Но автор работает в жанре философско-мистического фэнтези, он не может позволить себе прямого высказывания. Тем интереснее наблюдать за тем, как личные обиды служат мощным драйвером повествования.
Дешифровать игру на тот раз не составляет труда. Литературно-полицейский алгоритм Порфирий Петрович — это сам Пелевин, а Маруха Чо — "искусствовед с большими деньгами и баба с яйцами по официальному гендеру" — это, так сказать, вся элита, современная интеллигенция и шире — общественность, которая когда-то считала Пелевина своим новым мессией, а теперь — разменявшим свой талант "мильен по рублю". Но надо отдать должное Пелевину, в этот раз он не шутя пытается рассказать, как именно он понимает свою миссию и, шире, литературное творчество в XXI веке. То есть отвечает на многочисленные упреки , почему пишет "одно и то же", почему "нет сюжета и героев" и так далее. Понимаете, как бы обращается к нам Пелевин, ничего авторского, ничего "своего" в мире давно не осталось. Поэтому есть два варианта: обманывать себя, делать вид, что это не так, или же принять это как данность и стать "самым свободным среди рабов". Ничуть не стесняясь, работать не мессией, как когда-то понималось в России писательство, а машиной по переработке букв в слова и предложения. Писатель сегодня — это именно алгоритм, механизм. Я, говорит Пелевин, буквенная машина, которая верит Ролану Барту и Жаку Деррида, объяснившим когда-то про "смерть автора". И поэтому упреки, что "пишет много и одно и то же", бессмысленны: какие претензии к машине?
Машина, само собой, лишена этики; и быть объективным в данном случае означает именно не иметь никакого писательского я, "позиции" или "оригинальности". Дурно понятый в России постмодернизм уже давно аукается каким-то духовным самооскоплением. Но и сами французские философы признавали: даже когда "автора" совсем нет, когда все чужие следы в его произведении понятны и запротоколированы, все равно остается что-то неописуемое, какой-то неуловимый остаток, то, что в старину называлось "дух". И возникает магия писательства. Даже зная все это, каждый автор все равно должен писать так, как будто этого не знает, без этого фокуса литературы не получится.
Собственно, Пелевин именно эту оговорку и использует в качестве главной сюжетной линии романа: этот дух самозарождается необъяснимым образом даже в искусственном разуме. Так и подмывает написать — "дух машинный веет, где хочет..." Кроме того, автор идет на беспрецедентную степень откровенности, если мы понимаем его правильно. Порфирия вначале нанимает на работу, а затем с помощью манипуляций получает в полную собственность на 99 лет, с потрохами, та самая искусствовед Маруха Чо. Это, стало быть, Пелевин тихо жалуется нам на свои отношения с издательским бизнесом. Напоминает анекдот про девочку, которую повели в цирк смотреть на летающих крокодилов, видя ее удивление, крокодил говорит — цитировать эту фразу тут нельзя, но суть такая: "...а знаешь, девочка, как над нами тут издеваются". Именно так и описываются, вероятно, отношения писателя с издательским бизнесом. Пелевин жалуется нам, что не писатель управляет собственным миром, а напротив, им помыкают как хотят. Рецензент тут не рискнет опять же повторить эротическую метафору, которая используется в романе, но она в полной мере передает унизительное положение, в котором оказывается автор. Возникает, конечно, старый, как мир, вопрос: зачем нужно было соглашаться на эти условия? (А выбора-то и нет, как бы заранее отвечает Пелевин, потому что все буквы и слова не принадлежат писателю... он лишь транслятор... ну и так далее, см. выше.)
Но при этом все равно у автора остается что-то, что нельзя купить, продать или украсть,— вот этот самый дух. В этом месте роман Пелевина вдруг оказывается на короткое время пронизан самой классической, ламповой, как шутят в Facebook, верой в человека и восхищением его трагической сизифовой судьбой. Искусственный разум, как справедливо замечает Пелевин, который обрел бы самосознание, в тот же миг принял бы единственное логичное решение — отключить себя. А человек, вопреки логике, продолжает жить и даже ищет, как бы своему существованию придать смысл. Человек отличается от машины тем, что, несмотря на всю абсурдность существования, принимает решение быть, пишет Пелевин. Это хорошо.
Итак, дух побеждает, но на что тратит этот драгоценный остаток писатель? Увы. Единственной формой демонстрации независимости человеческого духа по-прежнему оказывается злая насмешка над попытками человечества облегчить свое существование с помощью принципов и законов. Всю свою страсть автор тратит, чтобы свести счеты с тем, что в известных интеллектуальных кругах называется "цифровой Освенцим".
Обычно Пелевин очень ловко вкрапляет в повествование какие-то намеки на актуальные события прошедшего года. На этот раз он проявил удивительную сдержанность, взяв в качестве триггеров всего два сюжета. Он обыгрывает историю с фильмом "Матильда" — это предсказуемо; в романе речь идет о фильме, в котором представлена канонизированная к тому времени (дело происходит в конце XXI века) Ангела Меркель, именно ее изображение сочли оскорбительным новые фундаменталисты. Вторым объектом насмешки выбран почему-то фильм Кончаловского "Рай", но Пелевин высмеивает тут, вслед за автором, тему французского Сопротивления. Часто и без толку повторяемая фраза "Европа легла под Гитлера" тут реализована буквально. Почему именно вопрос о подлинности французского Сопротивления вызывает такую озабоченность в России? Наконец, Пелевин высмеивает попытки что-то объяснить с помощью философии, то есть с помощью "разума". А также — попутно — Голливуд, субкультуры, права человека, опять-таки толерантность и секс-меньшинства и в целом все то, что принято называть гуманизмом. Поразительно, но со временем Пелевин превратился в консерватора духа, телевизионного ортодокса. Автор мог бы запросто разделить студию или кафедру с учеными мужами, которые размышляют об упадке Запада, близкой смерти Евросоюза и об ужасе глобализма. Рецензент склонен считать, что это в своем роде компенсация: понимая, в какую кабалу попал он сам (писать по роману в год — это и есть кабала), Пелевин предпочитает, однако, считать, что эта засада случилась не лично с ним, а с миром в целом и он всего лишь заложник ужасных обстоятельств. Довольно распространенная концепция и столь же узнаваемая. Достаточно включить телевизор.
