Травелог-антиутопия Владимира Сорокина «Доктор Гарин» — подробный и размашистый сиквел повести 2010 года «Метель», в которой уездному доктору Платону Ильичу Гарину так и не удалось доехать сквозь снежную равнину в село Долгое с антивирусной вакциной. Критик Лидия Маслова оценила новые приключения старого героя специально для «Известий».
Владимир Сорокин. «Доктор Гарин»
Потерявший отмороженные в «Метели» ноги и клацающий титановыми протезами 52-летний доктор Гарин — волшебник современной психиатрии, светило санатория «Алтайские кедры», где лечатся электрошоковой дубинкой blackjack бывшие лидеры мировых держав, приобретшие гротесковый облик: от них остались одни задницы.
По ночам к доктору Гарину приходит с бутылочкой красного «чернобровая и быстроглазая» сестра-секретарша Маша, в характеристике которой так часто встречается эпитет «презрительный», что больше почти ничего о ней и не запоминается. Взрыв ядерной бомбы вынуждает пациентов и персонал бежать из «Алтайских кедров» в сторону Барнаула, где Гарин и презрительная Маша теряют друг друга после бомбардировки аквапарка.
Дальше осиротевший доктор пилигримствует по фантастическому постапокалиптическому миру, погружаясь в несколько разных реальностей и сексуальных переживаний с разными женщинами, одна причудливей другой, но не переставая верить, что его возлюбленная жива.
О том, что «Доктор Гарин» — это прежде всего love story, предупреждает цитата в эпиграфе « — Я люблю вас, доктор, — прошептала она» из чеховской повести «Цветы запоздалые». Чехова Гарин потихоньку продолжает косплеить не только своим золотым пенсне: чем дальше в лес, куда всё больше углубляется действие во второй половине романа, тем чаще доктор ищет утешения в чеховской псевдолатыни, бормоча: «Реникса…»
Москва: Издательство АСТ: CORPUS, 2021. — 544 с., фото: vk.com/Книжный магазин «Подписные издания»
Упрек в явной условности и небрежной психологической прорисовке любовной линии Сорокину предъявлять смешно: давно понятно, что настоящие его герои — не люди, а слова и идеи. Сколько бы его персонажи ни совокуплялись в самых физиологичных подробностях, главный половой акт тут происходит между автором-концептуалистом и его любимыми концептами — языковыми и идеологическими. Вполне можно отнести к Сорокину цитату о Бетховене из дневника неизвестного, который Гарин случайно вылавливает в аквапарке: «По отношению к своим темам он настоящий садист: пока не изнасилует тему во всех возможных позициях, не отпустит. Изнасилованная, она с финальным стоном валится к ногам слушателей под аплодисменты».
В «Докторе Гарине» одна из таких измочаленных тем, достойных разве что нескольких жиденьких читательских хлопков, — судьба бумажных книг, то и дело подворачивающихся герою в самых разных местах и выполняющих самые разные функции, в том числе и магические. В одном из эпизодов книга используется вместо дров, тем самым отсылая к предыдущему сорокинскому роману об искусстве жарки шашлыков и стейков на горящей букинистике — «Манарага». Кроме того, сама вычурная любовная история Гарина и Маши вызывает в памяти эпизод из «Манараги», где герой пересказывает душераздирающий польский сериал «Новая семья»: «Это история двоих. Он — польский француз, майор, потерявший обе ноги в «бухарестском котле», герой, брошенный женою, петух, плейбой, алкоголик, дебошир и бильярдист; она — французская иранка, беженка, красавица, потерявшая под английскими бомбами в один миг пол-лица и всю свою семью, устроившаяся в массажный салон, ходящая в маске, живущая прошлым, тщетно собирающая деньги на новое лицо».
«Доктор Гарин» не менее щедро, чем «Новая семья», нашпигован членовредительством, сексом и избавлением от ненужных продуктов жизнедеятельности («Как писал великий Арто, где пахнет говном, пахнет жизнью», — философствует петербургский филолог, сосед Гарина по концлагерю, где доктору приходится задержаться на полгода). В изобилии представлена в романе еще одна неотъемлемая часть омерзительного «джентльменского набора» Владимира Сорокина — испускание газов. В новой книге нашлось место и для бородатого, как сам доктор Гарин, анекдота с панчлайном «Нервы ни к черту» — про неуместно пукнувшего джентльмена, и для трогательных детских воспоминаний: «Мамины пуки, они всегда со мной».
Фото: ТАСС/Геодакян Артем
Доведенной до отвратительного совершенства точностью в описании физиологических отправлений, граничащей с патологией, трудно впечатлить бывалого сорокинского читателя, для которого всё это давно превратилось в такую же рутину, как для персонажей «Доктора Гарина» — очередной взрыв ядерной бомбы («Ядерный гриб стал частью земного пейзажа», — сетует одна из гаринских пациенток, Ангела).
А читателю начинающему, если такой вдруг откуда-то возьмется, стоит лучше порекомендовать для максимальной остроты ощущений «пробировать» (как выражаются сорокинские персонажи, слова не говорящие в простоте) что-то из ранних вещей, например «Норму». Впрочем, о ее аромате напоминает сам же автор «Доктора Гарина», когда перед скитающимся героем чуть ли не посреди леса вырастает — какая неожиданность! — деревянный нужник, где на гвозде висит страничка из «Нормы». Точнее, одно из знаменитых писем Мартину Алексеевичу — то, где автор сетует на прохудившуюся крышу, вовремя не покрытую из-за легкомысленных Николая и Веры. Теперь письмецо подверглось небольшому апгрейду: Николай и Вера играют не в русского дурака, а в китайского («Им бы пива напиться да в шагуа поиграть»), а шифер стал живородящим: «Если бы покрыли живородиком два года назад, так бы и стояло всё давно».
Жаль, не существует никакой живительной субстанции, которой можно было бы покрыть и сторонника безнадежно застывших форм Владимира Сорокина, о котором прагматичный герой «Манараги», наверное, сказал бы, как и о докторе Чехове: «В свое время он был массовым писателем и выходил на недорогой бумаге средней толщины».
Лидия Маслова
