Читать Часть 1
Читать Часть 2
В порядке ментального жизнеутверждения всё вроде бы у нас в порядке: полнота и гармония! Где матушка — там батюшка; царь — царица, поп — попадья…
Даже географически: Ростов-папа и Одесса-мама! И если у уголовников «пахан» персонифицирован, то мать — сама тюрьма. Соблюдён и воровской обет безбрачия, и матрица не страдает. Тюрьма – образ мистический, пограничный, сакральный. Заповедная черта. Воистину родителей не выбирают.
То, что у России женская душа — априори любого спора. Тут и философская мысль потрудилась, и народное самосознание, и творцы новых мифов не отступили от этой догадки ни на шаг. Россия не просто женщина, она русская баба: очень ярко эту мысль живописал, например, самобытный мыслитель современности Георгий Гачев. То есть Родина — как субстанция от веку битая, причём смертным боем, баба при самодуре-муже. Мазохистское начало в нас, быть может, и не врождённое, но старательно вскультивированное. Муколюбие, культ смерти, да ещё «красной», показной — это архетип сугубо русский. Отсюда почитание мучеников, страдальцев, блаженных, неудачников — жаление! — и прочее, на почву коего идеально лёг христианский институт святых. Можно сказать, что великомученики у нас по смерти обречены на равноапостольский чин.
Это оттого, что наша крещёная культура — пасхальная, в отличие от рождественской западной. Девиз нашей — смертью смерть поправ.
И для того, чтоб остаться в памяти народной, у русских предпочтительней не умирать в постели, своей смертью, а погибнуть как-нибудь на стороне. Возраст неважен. Лев Толстой и на исходе жизни поспешил прочь из обжитой Ясной Поляны, дабы не отступать от русской традиции и пасхального архетипа. Матрица сработала.
О сакраментальном противостоянии женской России и мужской Германии тоже написано немало. Германии брачная миссия выпала геополитически, отсюда парадокс российского самодержавия. Русские императрицы несут в себе немецкую кровь Брунхильд и Кримхильд: по природе вроде женщины, по статусу в русле архетипа — «немецкие мужи». Российское самодержавие, скреплённое фаллической идеей, таким образом и тою же природой естественно переросло в большевизм. В слове «большевик» куда больше смысла, чем как просто в политическом термине. Как не вспомнить вновь о славянском прабоге Роде. Большевистский вождизм Россия восприняла на чисто фаллическом, растабуированном, уровне.
А. Клименко, «Берегиня», фрагмент
Славянская парность, как природа, не терпит пустоты. Из ущербного вакуума поднялся самый всепроникающий культ — культ Матери. Настолько сложный, что ни с мерками Эдипова комплекса, ни с проблемой какого-нибудь инцеста, пестуемой западными фрейдистами, тут не подойти. Пресловутый русский мат, не имеющий аналогов в мире — это ли не рудимент затерянной во времени Атлантиды по имени Культ Русской Матери?
Сонм мачех, наделённых в ментальном искательстве чертами одной праматери, так прочно перетёк в явь, что преобразил, по-видимому, саму матрицу, и попробуй теперь разобрать: где изначальное, где привнесённое, что есть имя, а что псевдоним? Но если форма переменчива (от скорби до воинственности, от безымянных рожениц до девы Одигитрии), то содержание — едва ли.
Как культ Отца своей мнимостью должен был восполнить в душе нации недостающие черты отцов земных, будучи фантомом, идеалом, усиленно материализуемым массами, в том числе из-за инстинкта неразрушения матрицы, так культ Матери из-за соображений того же душевого равновесия, законнорождённости, требовал адекватных средств реализации.
Собственно, он создавался из тотемных обломков, которые никуда не делись в фольклоре, в житейском укладе, в обрядовой стихии… Он как бы максимально приближён к оригиналу, по мере его понимания, что отнюдь не узаконивает его статус. Это всего лишь рак на безрыбье, когда из щеп, увы, не собрать прежнего идола.
В итоге мы имеем что имеем. Родину-мать, что неласковее мачехи. Или вообще мать-кукушку. Кроме того не жертвующую, а требующую бесконечных жертв — чужую кровожадную бабу. А в её сени — антипод из жизни: русская женщина (не столько жена мужу, сколько «мать» своему «ребёнку»). Когда материнское прежде женского — это от древней утраты, ответ на тайное сыновнее требование, будто застывшее в глазах пеплом язычества, сиротством сугубо пантеистического порядка. И этот мертвенный, угрожающе монументальный культ матери-Родины, девы-амазонки, бабы-солдата есть мольба беззащитных к каменному подобию, призванному оберегать. И плащаница Пречистой Девы, якобы распростёртая над российскими пределами, опять же олицетворённая воля женщины-заступницы. Её земные лики-иконы Иверская, Казанская, Владимирская — вековые щиты русского воинства, духовные святыни нации.
В слове «патриотизм» мужской суффикс, но в годы войны за независимость Отечества опять же звала с плакатов и просила защитить она — мать-икона, вызванная атеистической пропагандой из сакральных бездн народа, из иных верований — доматериалистических. Интуиция в минуты смертельной опасности открывает самые заветные тайники самосознания, ибо всё ненадёжно, лишь одно действует наверняка — код. И такой харизматик как Сталин почуял это нутром.
Читать Часть 4
Сергей Парамонов
