Читать Часть 1
Читать Часть 2
Читать Часть 3
От долгого употребления (вездесущ архетип) и мачеха-матушка станет матерью, накрепко войдёт в образ. Так желаемое облачается в хитон действительного, ибо капля камень точит.
Наше посттоталитарное сознание ждёт ещё своих исследователей. Советскую пропаганду впору назвать грудью кормилицы, низведшую до инфантилизма слепо сосавших её. В недрах архетипизированного тоталитаризма могли производиться лишь зомби. Вся наша нынешняя свобода поверхностна и декларативна. Вериги же внутри, в подкорке, их так просто не сбить и не расковать, им ржаветь долгие годы. И кодировал нас, по большому счёту, святой и неприкосновенный образ матери — как орудие вернее верных.
Нагая свобода, она же Дева-Революция, умела защищаться. Сойдя с боевого коня, как скифская девка, она облеклась в более домашние одежды: войне — одни дары, миру — другие. Новаторство не в изобретательстве, а в ином угле зрения. Образ традиционной матери претерпел те же кардинальные изменения, что и в романе М. Горького (по мнению исследователей, весьма слабом в художественном отношении, но трижды экранизированном отечественным кинематографом). И что для нас Родина, как не бедная Ниловна, докочевавшая до эпохи рыночных отношений.
Долгое время лицом Родины было для нас лицо Веры Марецкой, которая на советском экране то разбрасывала листовки по материнской солидарности с сыном-революционером, то членствовала в правительстве, «мужем битая, врагами стреляная», то защищала на танке Родину, то мирно преподавала в деревенской школе, оставленная революцией в старых девах…
Вера Марецкая и Нонна Мордюкова
Потом Марецкую сменила Мордюкова: время мягчело, а образ суровел! Эта мать воплотила ярче всех образ кукушки в аскольдовском «Комиссаре» и реабилитировалась лишь в михалковской «Родне» и фильме Дениса Евстигнеева «Мама», по-русски отболев за всю распятую по коммунистическим шпалам Россию.
Кроме державного культа матери, от вчерашне-недавнего до нынешнего (впрочем, последнего и вовсе нет: недосмотр!) существует множество бытовых. От упомянутого антикульта из области ненормативной лексики до детсадовской игры в дочки-матери. И оба они важны и определяющи, оба нормируют, формируют и направляют. Поэтому пока мы нация.
Чечня породила культ солдатских матерей (корни, конечно, глубже), он слаб, его замалчивают, но поскольку это идёт снизу, стихийно и несанкционированно, то не останется бесследным. И пусть забыты фильмы «Сердце матери» и «Верность матери» — тоже ведь предлагаемый эталон, хотя М. А. Ульянова так и не доросла, всеми стараниями советского киноискусства, до Богородицы, — пусть канули (а жаль) в Лету матери-героини и матери-одиночки как предмет заботы государства, а заодно перепрофилированы под VIP-залы комнаты матери и ребёнка на вокзалах и в аэропортах, пусть плохо действует программа защиты материнства и детства, — архетип жив! Он вечен. Самодержец (царь, вождь, генсек, президент) не может в сознании масс вековать бобылём или вдовцом, а народ маяться сиротой.
Отыщется наша мать или снова ждать тётку с повадками мачехи? Но оплоты шатровых конструкций с иконостасами и меч волжской Одигитрии на Мамаевом кургане говорят нам: дом формально не без хозяйки. И есть кому дать подзатыльник и вытереть сопли: вместо семи нянек одна как-никак присматривает за этим пространством. А имя её обычно дети не называют — мамка и всё. Ведь на то воля отца, с отцом-то по крайней мере всё тут предельно ясно, безотцовщиной мы сроду не были.
Сергей Парамонов
