Для русской ментальности смерть — это запредельная практика. Предполагается, что простые люди не способны объять и осмыслить слабым умом мрачную метафизику, скрывающуюся за этим словом. А потому им предлагается: причитать, креститься и лишний раз не думать о смерти. Чёрный цвет, салат «Мимоза», конфеты на поминках, экстатически рыдающие старухи и уменьшительно-ласкательные мертвецы: «А Боренька-то так любил манную кашку с молоком. А как он, наш Боренька, напевал „Смуглянку“, когда по субботам собирался на рынок».
В интеллигентских кругах тема раскрывается подобным образом. Смерть по-прежнему — эсхатологические потёмки души, непознаваемый ужас, но отныне невежественные мужи пытаются прозреть её слепыми глазами. Обычно это приводит к закономерному наказанию. Интеллектуальные конструкции рушатся, соприкоснувшись с бесформенным Абсолютом, человек становится безумен. Если подумать, это даже не столько встреча смертного со смертью, сколько мыслящего с хтоническим и народным. Наверное, поэтому тот же Мамлеев, например, изображает смерть неотрывно от уродливого восприятия своих героев. Или, допустим, поэт Борис Рыжий, выдающийся певец умирания, с нежностью и заботой выписывает не смерть, но потерю жизни. Нет ничего, кроме сожаления. Это сожаление почти божественно, потому что люди не способны так размашисто сожалеть.
Мне кажется, что русская смерть — в своей высшей философской трактовке — это величайшая национальная традиция.
На Востоке всё совершенно иначе. Умирание для восточного человека — прижизненная практика. Её необходимо совершить, чтобы двигаться дальше в счастливом путешествии духа. Всё ложное, отягчающее, иллюзорное в человеке — питаемо от смерти, от конечности опыта, восприятия и конструкции Эго. Человек страшится смерти и сам же её создаёт. Чтобы обрести свободу — он должен превзойти коренные заблуждения. Вот почему вира (герой) живёт так, словно весь мир — это огромное кладбище, а самурай тяготеет к ритуальному суициду. Однако данный подход, как и многие вещи на востоке, не стоит понимать примитивно. Это не единичная лобовая победа над смертью, но честное восприятие собственных ограничений.
Если для русского человека смерть — национальная традиция, то для восточного — важная составляющая этики. Смерть — это скромность, осознание собственных пределов.
Подобное осознание не заключает нас в рамки страха перед чем-то бесформенным и огромным, чем-то, о чём запрещено говорить. Нет, подобное осознание, напротив, дарует свободу. Мы учимся день за днём принимать непостоянство мира, риски внезапных смертей, срок годности мяса и костей, которые соотносим с собственным «я».
Тибетский йогин Миларепа хорошо сказал о смерти:
«Человек боится трупа, не зная, что носит его на себе всю жизнь».
Западному человеку нелегко даётся эта концепция. На моём первом ретрите в январе, посвящённом предварительным практикам, геше подробно разбирал с учениками «Четыре размышления» в буддизме. Одно из размышлений касалось непостоянства всех явлений. Нам раз за разом предлагали думать, что счастье и горе — мимолётны, что наши друзья и враги покинут нас однажды, что родителей не станет и что мы сами в любой момент можем прекратить своё существование. Планета — огромная братская могила, повсюду кладбища. У людей, похороненных там, были свои мечты, свои мелкие бытовые драмы, своё мнение о Боге и человеческом предназначении. Никто не выжил, ни для кого смерть не сделала исключение. Однако в глубине души — мы продолжаем обманывать себя, мы надеемся на какое-то нелепое бессмертие, на собственную исключительность. Буддизм помогает избавиться от этих иллюзий.
Следует сказать, что многих учеников сильно напугала такая позиция. Они находили её упаднической и пессимистичной. На меня тоже обрушилась ночная тревога. Я старался с благодарностью наблюдать за новыми процессами, будоражащими ум, но в груди то и дело перехватывало дыхание. Чем яснее становилась мысль о собственной конечности, тем сильнее набухало Эго. Эго, в котором так много тёплых воспоминаний, так много сложных решений, так много поводов для радости и самолюбования и так много несовершённого, ожидающего впереди. Смерти, как я ранее говорил, не существует за пределами человеческой концептуализации. Это не процесс перехода в новое измерение, это процесс утраты Эго, утраты привычного «я».
Все фантазии относительно умирания, загробной жизни, бардо, адских мук и райских садов — лишь одномерные интерпретации. Мы боимся фантомной смерти. С реальностью она сопоставима не более, чем наскальная живопись относительно настоящего мамонта из мощи и бивней. Однако осознать это, опытным путём признать собственную конечность, хотя бы на мгновение отделиться от Эго — крайне нелегко.
Нужна практически фанатичная смелость, постоянная практика, свободное время и лёгкая голова.
Лично я, пока что, не смог полностью закрыть этот вопрос, но буду рад поделиться практическими наблюдениями в следующем тексте.
Продолжение в следующем тексте
Дмитрий Орёл
Иллюстрации: 1 — Unsplash by Ivan Stepanov, 2 — Unsplash by Aaron Staes.
