Часть первая. Плацкарт в Татарстан
Часть вторая. Сезонное
Казань действительно — татарская Москва. Не такая громкая, не такая прожорливая и не такая хамоватая, но всё же Москва. Улицы высечены с размахом, здания помнят шаг позапрошлого века. Здесь нет ничего от северной столицы, нет петровской неметчины, нет метафизических балконов из чёрного мрамора и павловского классицизма. В Казани жили ремесленники и купцы, не инфанты. Говорили о деле, о мясе, о земле. Здесь чувствуется столичная суета, но с этническим акцентом. Вывески на татарском, а не на английском, из уличных кафе разносится аромат чак-чака. Казань — маленькая Москва, Москва, которая не обезумела от собственных размеров, не разменяла уют. Это сложно объяснить.
Казань говорит в той же тональности, что и Москва, у них похожие голоса, но говорят они совершенно о разном. Под красным Кремлём в зиккурате лежит труп в костюме. В сердце белого Кремля сияют шпили Кул Шарифа.
Разумеется, я говорю не о каком-то этическом превосходстве, это лишнее. Речь о индивидуальном звучании, жанровых особенностях. Москва — культурный плюрализм, образец постмодерна, тысяча расходящихся плато. С неё легко пишет тексты, например, Владимир Сорокин. Казань — другое дело, там всё ещё правит модернизм, там мог бы родиться, скажем, татарский Бабель.
***
Я ехал в Казань на поэтический турнир. Творческий вызов посреди ноябрьской рутины, далёкий город, чувственные стихи со сцены — звучало неплохо. Однако я пребывал не в лучшей форме для подобного путешествия. Во-первых, физическое состояние. Бесконечное курение, о котором упоминал в предыдущих текстах, разумеется, определяло моё восприятие реальности в те дни. Пожелтевшие глаза, опухшее лицо, вечная сухость во рту, этот ломовой туберкулёзный кашель, в моменты особенно удачных соло — переходящий в свист, старая рабочая куртка, насквозь пропахшая дымом, и подкожное бессилие. Я резко ощущал трагедию, в которую сам себя загнал. Вот он дивный мир — лишь руку протяни, но я не могу полноценно им насладиться. Я не могу вкладываться в собственные действия. Думаю, лучшим примером послужит эпизод с эклерной.
Эклерная располагалась напротив наших апартаментов. Наших — это меня и друга моего Ивана, который тоже приехал покорять казанскую публику. Мы ходили в эклерную завтракать, причём всегда раздельно — графики отличались. Я проделывал стометровое путешествие духа сквозь грязную дорогу на четыре полосы и оказывался в уютной забегаловке со стеклянными стенами. Там заказывал пасту карбонара и вишнёвый Rich. Пока готовилась еда — выходил покурить.
Пошатывался, глядя то в серое осеннее небо, то на прозрачную витрину магазина парфюмерии рядом. Думал преимущественно о том, как эта хроническая жалость к себе проникает в каждую секунду моего досуга. Как не выходит хоть немного романтизировать далёкую поэтическую Казань. Возвращался, садился за столик, наливал сок, отслеживая дрожь в руках. После еды (кормили там хорошо) мне становилось сносно, и я спешил пресечь на корню любые улучшения новой сигаретой.
***
Когда пришло время покидать Казань — я, разумеется, снова заглянул в эклерную. До поезда оставалось ещё пара часов, можно было спокойно поесть и закурить. Следуя привычному ритуалу — я заказал пасту и вышел на улицу. В тот день стояли особенно мерзкие погоды — дождь, скрещенный с туманом, эдакие барханы влаги, осыпающие твоё лицо мелкими уколами. Я жался под навесом, когда напротив эклерной припарковался белый Гелендваген. Из Гелендвагена вышла женщина в шубе и энергично прошествовала в магазин парфюмерии, между делом окинув меня безразличным взглядом. Хорошо помню её образ — крайне кинематографичная женщина. Я бы дал ей лет сорок, замаскированных под филлерами и подтяжками лица. В купе с дорогой шубой, свадебно-белым Гелендвагеном, этой агрессивной походкой и скучающей надменностью — она походила на трофейную жену воровского авторитета. Знаете, не девчушку, заигравшуюся с криминальным миром, а матёрую матрону, прошедшую серьёзный путь, удержавшуюся на крутых поворотах.
Удар пришёл оттуда, откуда не ждали.
Я и подумать не мог, что меня пристыдит её взгляд. Никогда в жизни я не мечтал о джипе, никогда не хотел трофейную жену в шубе, с бесконечной иронией относился к такому проявлению элитарности, но в тот момент, признаюсь, эго моё ей удалось прожечь насквозь.
Я увидел себя со стороны — оплывший, хилый, в растянутых синих трениках, спрятавшийся покурить под навесом.
Какой-то безликий работяга на пути у этой фактурной дамы, сошедшей в наш мир прямиком из ментовских сериалов.
Вот послушайте. Я забыл взять зубную щётку в Казань и поэтому чистил зубы пальцем. Вот это, наверное, описание, которое лучше всего тогда подходило ко мне — человек, чистящий зубы пальцем глядит на мадемуазель в соболях.
Меня взбодрила, ошпарила эта встреча. Скорее всего прекрасная женщина не имела абсолютно никакого отношения к криминалу и в целом была куда скучнее и адекватнее за скобками моей романтизации, но я-то увидел другое, увидел персональное оскорбление. Конечно, оно не вызвало моментальных изменений, ум мой в принципе тогда был далеко не моментален, но всё же пробудилась сложная эмоция. Какой-то внезапный, полузабытый уличный стыд.
Продолжение в следующем тексте.
Дмитрий Орёл
Фото: 1 — Unsplash by Aleksei Nikolaevskii, 2 — Unsplash by Lev Pereulkov
