Одна из самых ударных выставок американского летнего выставочного сезона — экспозиция «Европа Казановы: Искусство, удовольствия и власть в XVIII веке» в бостонском Музее изящных искусств. 250 картин, скульптур, предметов декоративного искусства, костюмов, рисунков, гравюр, музыкальных инструментов и прочих вещественных доказательств существования мира розовых маркиз, собранных в собственной коллекции и других музеев США и Европы, рассказывают историю не столько человека, сколько целой культуры. В чем соблазн, а в чем слабость такого подхода, объясняет Кира Долинина.
Двенадцать томов «Истории моей жизни» Джакомо Казановы (1725–1798), конечно, уникальный памятник культурной и социальной истории Европы XVIII века. С этим не поспоришь. Но реконструировать уникальный мир открытых границ, великих правителей, строгой социальной иерархии (разбиваемой влет такими безбожными перекати-поле кавалерами, как Казанова), томных поз, тысяч правил и ужимок качественного флирта исходя прежде всего из этого текста — затея, чреватая коварными обобщениями. Зато азартная. Именно этому азарту поддались кураторы выставки в Бостоне, выстроившие свою напудренную Европу по мотивам и по карте путешествий великого соблазнителя.
Эта выставка пахнет. Зал за залом, то сиренью, то туберозой, не сильно, но внятно, не то чтобы тошнотворно, но одурманивающе. Розовые стены бьют по глазам, запах — по носу. Из нескольких декорированных и костюмированных сцен венецианской, парижской, лондонской жизни доносятся звуки музыки и невнятных разговоров на соответствующих географии языках. Торжественный обед из десятков перемен блюд вы можете ощутить буквально под собственными руками — интерактивный стол будет с вами играть до полного одурения. Хрестоматийные шедевры Тьеполо, Каналетто, Буше, Фрагонара, Гудона и Хогарта ласкают глаз и самолюбие: первый — утонченностью, второе — узнаванием. Есть и скрытые сокровища вроде автопортрета хроникера итальянских интеллектуалов и художественных достижений Иоганна Цоффани. Предметный ряд исчерпывающе богат: от мебели до презервативов (правда, нарисованных, но факт остается фактом), от рисунков с азбукой любви до обязательных табакерок.
Казанова соблазняет, философствует, попадает в неприятности и путешествует. Иногда по своей воле, иногда спасается бегством. Выставка следует за ним. Три главные точки притяжения — Венеция, где Казанова родился и куда всегда стремился вернуться, Париж, где он встретил самую, может быть, сильную любовь своей жизни Генриетту, и Лондон, который, несмотря на склонность к либертинажу, Казанову не принял, наградил венерической болезнью и служил ему домом недолго. Вся Италия, Дрезден, Кельн, Штутгарт, Барселона, Антверпен, Варшава, Москва, Петербург, Константинополь, Вена и далее везде вплоть до последних лет жизни в богемском замке отмечены на карте, но показаны прежде всего через друзей, покровителей и встреченных скандальным путешественником властителей. Екатерина Вторая, Бенджамин Франклин, Вольтер, маркиза де Помпадур, Руссо и Даламбер, пара римских пап, Менгс — все тут собственными персонами. Тюрьмы, дуэли, финансовые махинации, то каббализм, то розенкрейцерство, то церковное служение, то организация государственных лотерей — показать все, чем занимался сын актеров Казанова, невозможно, но выстроить ряд основных понятий вполне реально.
Искусство не было главным увлечением Казановы, он был умен и неплохо образован, но учиться предпочитал врачеванию и юриспруденции, а не эфемерным художественным профессиям. Главная страсть Казановы (и через него всего галантного века) на этой выставке — чувственные развлечения. Главный способ выживания — отношения с власть имущими. Поиск покровителей занимал Казанову куда больше, чем поиск новой любовницы. А терял их он так же часто. Триада, заявленная в названии выставки, красива, но не слишком убедительна в отношении ее героя. Но, выстроив свою экспозицию, ее кураторы позволили себе порассуждать на тему человека и общества. Казанова и его мемуары тут оказались как нельзя кстати.
«Эпоха #MeToo» учит нас тому, что одинокий голос человека может затмить собой тысячи возгласов из толпы. Давно уже вставший с колен в Америке феминизм предлагает прочитать мемуары Казановы со своей точки зрения. Социальная история воспевает Казанову как отличный пример игры с общественными статусами человека, который всю свою жизнь пытался дотянуться туда, куда по рождению ему и взглянуть было не положено. Выставка о целом веке, построенная на мемуарах одной, пусть и очень одиозной, личности, конечно, сплошное преувеличение. Но ведь и сам Казанова, рожденный, как назло, на Виа де ля Коммедиа, был сплошным преувеличением радостей и пороков своего времени. Живая маска, не любовник, как Дон Жуан, а робот-соблазнитель, как у Феллини, не герой, а сюжетная рамка. Героем он стал в большой литературе — у Цветаевой, например (даром что полного текста мемуаров до середины XX века никто не видал). Главный сюжет в жизни Казановы — «портрет Дориана Грея», старость. Одно из последних его описаний современником красноречивее всех наших домыслов о нем: «Он был бы красив, когда бы не был уродлив: высок, сложен как Геркулес, лицо смуглое; в живых глазах, полных ума, всегда сквозит обида, тревога или злость, и оттого-то он кажется свирепым. Его проще разгневать, чем развеселить, он редко смеется, но любит смешить; его речи занимательны и забавны, в них есть что-то от паяца Арлекина и от Фигаро».
