Кумир — навсегда!
Когда мне было 15 лет я сотворила себе кумира… И даже, когда узнала библейскую заповедь «Не сотвори…» — не пожалела. Наоборот, почти 30 лет я живу его творчеством, счастлива тем, что дышу с ним одним московским воздухом и что его слово питает мою душу, мое сердце, мой разум — да все, что есть во мне человеческого… Когда я знаю, что он
Неотправленное письмо
Несколько лет назад я задумалась вновь над тем, какую созидающую, позитивную роль сыграл мой кумир в моей судьбе — и захотелось изложить это в стихах, и положить их в конверт, который до сих пор лежит без адреса, неотправленный…
Когда я напишу кумиру –
Мне это новых сил придаст.
«Настрой на восхищенье лиру!» -
Прикажет властно сердца глас.
Когда я подойду к кумиру –
Моя душа войдет в зенит.
И расскажу потом я миру,
Что он по праву знаменит.
Когда я в нем разочаруюсь –
Мне будет очень нелегко:
Его сама я сотворила –
Зачем же отвергать его?
Как на вопрос такой ответить?
Как свои чувства разгадать?
Как в его искренность поверить? –
Его, что смог известным стать?
«Не сотвори себе кумира!» -
Как эта заповедь мудра,
Но если у кумира ЛИРА –
Тогда не властны уж слова.
Так назывались воспоминания поэта о знакомстве и дружбе с великим Борисом Пастернаком, который во многом определил его жизненный путь, путь архитектора и поэта. Поэзия в шестидесятые годы стала нервом времени. «Архитекторы — в стихотворцы!» — призывал мой кумир.
Я обращусь еще к этой теме, и не раз (см. главу «Рапира»)…
Дружба ли соперничество?
Погружаясь в историю литературы, я нередко нахожу некоторые параллели или доказательства того, что взаимоотношения по схеме «учитель-ученик» между писателями, поэтами, да и вообще людьми творческими существуют. И пишу об этом стихи, например, о том, как встреча Пастернака с Райнером Марией Рильке изменила его судьбу: он решил стать поэтом…
Однажды на Курском вокзале
Поэту был явлен поэт:
Приехал к нам тот, кого знали,
Встречавшему мало так лет.
Да, был Пастернак тогда юным
И с Рильке лишь грезил дружить,
Но встреча тем пасмурным утром
Сумела судьбу изменить.
Поэтом стал юный философ,
Что в Марбурге Когена знал:
Не множество вечных вопросов
Учитель ему отвечал.
Решил музыкант стать поэтом:
Не ноты – слова рассыпать!
Он жизнью заплатит за это –
Изгоем здесь гению стать.
Та встреча на Курском вокзале
Знамением стала в судьбе:
Решения время настало,
А выбор был сделан уже.
А взаимоотношения Блока и Белого! Их дружба — и присутствие в обоих судьбах Любови Дмитриевны Менделеевой, Прекрасной Дамы Александра Блока… Сколько книг об этом написано!
Два поэта, два оркестра, две стихии –
Блок и Белый, Питер и Москва…
Дружба иль вражда их разделили?
Люба иль любовь их развела?
Где ответ найти? Он очень нужен!
Надо две Галактики понять!
…У обоих цвет лица недужен:
Трудно дружбу и любовь терять.
Два поэта и профессорских два сына –
Две столицы, два сознанья, две звезды…
На лице у Блока вдруг застыла
Маска скорби… Иль пророчество Судьбы?
«Антимиры»
Много лет в Москве в Театре драмы и комедии на Таганке шло поэтическое представление по книге Вознесенского «Антимиры». Поставленный Юрием Петровичем Любимовым в 1964 году — в год основания театра — спектакль шел до середины
Как мне хотелось его увидеть! Как трагично осознавала я невозможность этого счастья! Мне казалось, что в тот день, когда идет этот спектакль, дух, идеи и образы поэзии моего кумира витают над Москвой. Я брала программку спектакля, сборник «Антимиры» — и переносилась на Таганку… В первой части программки перечислялись исполняемые стихотворения, а во второй — фамилии артистов, всегда в алфавитном порядке. Я пыталась представить, как Высоцкий, Демидова, Додина, Славина, Золотухин, Щербаков, Полицеймако, Смехов, Хмельницкий, Смирнов, Шацкая, Шлыков, Филатов читали стихи… «Стриптиз», «Тишина», «Лобная баллада», «Осенебри», «Монолог Мэрилин Монро», «Бьют женщину», «Баллада-диссертация», «Римские праздники», «Сидишь беременная, бледная…», «Ода клеветникам» , «Песня Офелии», «Живет у нас сосед Букашкин…», «Сибирские бани», «На плотах», культовое «Прощание с Политехническим», отрывки из поэмы «Лонжюмо»… Исполнялись и стихи Вознесенского, не вошедшие в «Антимиры»: «Монолог актера», «Песня акына», «Роща», «Деньги», фрагменты поэмы «Оза»…
Остановимся на некоторых из них.
«Монолог актера», начинающийся словами «провала прошу, провала…», завершается актуальными строками: «когда земле твоей горестно, позорно иметь успех».
«Песня акына»: в ней лирический герой просит: «пошли мне, Господь, второго…»
Этот второй ему нужен, чтобы «вытянул песнь со мной» и чтобы «не был так одинок», причем сам акын готов погибнуть от рук соперника, но вновь молит:
Пошли ему, Бог, второго
Такого, как я и он.
В «Лобной балладе» поэт приближает читателей к трагической истории любви Петра Первого и Анны Монс — «их любовницы — контрразведчицы англо-шведско-немецко-греческой». Фантасмогорична картина, когда царь целует «в уста» отрубленную голову Анхен, а та с нежностью обращается к нему: «мальчик мой государь великий» — и говорит:
я дрожу брусничной кровиночкой
На державных твоих усах.
А потом уже слышен в ее вопросе голос самого поэта:
в дни строительства и пожара
до малюсенькой ли любви?
ты целуешь меня Держава
твои губы в моей крови…
До сих пор для меня загадка — этот неувиденный мной спектакль: режиссура Фоменко, оформление Стенберга, музыкальное оформление Хмельницкого, Высоцкого и Васильева…
Важные повторы
Для меня важно все, что связано с жизнью и творчеством моего кумира. Собираю сборники его стихов, диски с записью песен на его стихи, программки спектаклей по его творчеству (это не только «Антимиры» на Таганке, но еще, конечно «Юнона и Авось» в Ленкоме), статьи о нем из газет, журналов и электронных СМИ.
Однако сборник «Антимиры» мне особенно дорог. Часто листаю его — и задумываюсь…
Например, почему два стихотворения в нем напечатаны дважды? Наверное, им автор придавал особое значение, наверное, они концептуальны. Первое «Монолог рыбака»: сначала напечатано как первое вступление, затем в разделе «Снег пахнет антоновкой». Вообще жанр стихотворений-монологов очень важен для этой книги: «Монолог битника»,
посвященный Эрнсту Неизвестному, «Монолог Мэрилин Монро». Последнее — тоже напечатано дважды. Сначала как втрое вступление к книге, а затем в разделе «Поэты и аэропорты». И еще одно наблюдение: дважды повторенные в сборники стихи и «Рублевское шоссе» во вступлении напечатаны курсивом. И это тоже, конечно, не случайно. Помните у Достоевского в «Преступлении и наказании» ключевые слова «проба», «дело», «тогда» — тоже напечатаны курсивом?
Такт
Меня всегда поражало сочетание такта и интеллигентности Вознесенского, когда он обращался к религиозным темам. «Есть русская интеллигенция!» — эти слова поэта с полным правом можно отнести и к нему самому.
В ранней лирике, в вышеупомянутой книге «Антимиры», есть стихотворение «Рублевское шоссе», которое уже первыми строчками задает тон всей книге. Он проявляется, как сочетание мотивов святости любви и достижений технического прогресса:
Мимо санатория
Реют мотороллеры.
За рулем влюбленные —
Как ангелы рублевские,
Фреской Благовещенья,
Резкой белизной
За ними блещут женщины,
Как крылья за спиной!
И это начало
В «Балладе-диссертации» о постоянном росте носов у людей появляется образа соседа бухгалтера Букашкина. Он олицетворяет мир обывателей и мещан во многих стихах поэта. В этом сатирическом стихотворении, овеянном личностью великого Гоголя, поэт пытается соединить высокое и низкое, обыденное и возвышенное, когда пишет:
«К чему б?» — гадал он поутру.
Сказал я: «К Страшному Суду.
К ревизии кредитных дел!«
В «Лирической религии» поэт пишет о том, что
Человечество
увеличивается
в прогрессии
лирической!
В этом стихотворении есть очень яркие и запоминающиеся образы, символы и культурные коды: «горе мальтузианству», «Сигулда вся в сирени», «лирическая прогрессия», которая выводит свои законы «в орешнях, на лодках, на склонах», сама эта прогрессия, «смущающаяся, грешная», рушащиеся Риммы и Греции… Эту мозаичность образности гармонизирует ответ поэта на вопрос:
Ты спросишь: «А правы ли данные,
что сердце в момент свидания
сдвигает 4 вагона?«
Законно! Законно!
Этот трехкратный повтор заставляет задуматься читателя о том, что в нашей жизни есть место и лирической религии.
В стихотворении «Как всегда перед дорогой…» поэт-архитектор отождествляет великие архитектурные сооружения с чувствами и образами людей (это станет традицией). Печальная сцена прощания завершается летяще-легким образом возлюбленной:
как Собор
Парижской
Богоматери —
Безрукавочка твоя!
В знаментиом «Бьют женщину» поэт восхищается современной женщиной и говорит:
Но чист ее высокий свет,
Отважный и божественный.
Религий — нет,
Знамений — нет.
Есть
Женщина!..
Дополняет эту тему в «Антимирах» юмористичекси-ностальгичексая «Загорская лавра». В ней раскрывается на вид размеренная, а внутренне драматичная жизнь «бедного служки» из Загорского (ныне Сергиево-Посадского) монастыря. Лирический герой говорит молодому монаху:
Тебе б дрова рубить,
На мотоцикле шпарить.
Девчат любить!
Ответ монаха не ханжески-лицемерный, а горько-искренний:
Он говорит: — Вестимо… —
И прячет, словно вор,
Свой нестерпимо синий,
Свой нестеровский взор.
Два распятия
«Распятие» Анны Андреевны Ахматовой — это идейный и композиционный центр ее поэтического цикла «Реквием» (
: оно и по счету десятое стихотворение цикла. «Распятие» Ахматовой — двучастное. В нем личное горе матери — арест единственного сына — сливается с горем общечеловеческим и вечным. Отсюда образы Матери, Богородицы и Магдалины. Заставляет задуматься о вечном и эпиграф из Священного писания:
Не рыдай Мене, Мати,
Во гробе зрящи
В «Распятии» Андрея Вознесенского, написанном в начале
бремя креста отражает сама графическая композиция стиха. В нем чередуются короткие стихотворные строки-строфы с прозаическим абзацами. И в каждой из трех частей эта графика просматривается, причем с самого начала:
В минуту сегодняшней скверны —
Не плоскость с двухмерных холстов —
Явился мне многомерный
Христос.
Поэт о поэтах
Мой кумир не прошел и мимо темы судьбы поэта. Впервые он заговорил об этом в 1957 в стихотворении «Русские поэты», которое начинается с отрицательного параллелизма:
Не пуля, так сплетня
их в гроб уложила,
не с песней, а с петлей
их горло дружило.
Затем появляется образ пуль, которые «свистали» в пробитые головы лучших поэтов.
Если первые две строфы заставляют вспомнить трагические судьбы Пушкина, Есенина, Маяковского, то третья строфа возвращает читателей к современности:
Их пленумы судят —
Намек на судьбу Пастернака, который метафорически разворачивается в прелпоследней строфе в строчках:
А я подмастерье
В его мастерской.
В дальнейшем поэт не раз благоговейно говорить о своем учителе, которому он впервые в 14 лет послал свои первые стихи и получил отклик.
В этих стихах еще присутствует образ верстака как некоего символа поэтической работы. Поэт уверен, что на ниве российской словесности есть место тем, кто выбрал для себя этот нелегкий путь:
Свищу, как попало,
и так и сяк.
Лиха беда начало.
Велик верстак.
Рапира
Мой кумир — поэтАндрей Андреевич Вознесенский. А кто его кумир? Конечно же, Борис Леонидович Пастернак. В автобиографическом стихотворении «Школьник» он так и пишет: «Как люблю Вас, Борис Леонидович!»
Несколько лет назад, в мае, день рождения Вознесенского, показали телефильм, в котором упоминалась шпага, которая вонзилась в подлокотник кресла Пастернака на том самом спектакле «Гамлет» в театре имени Вахтангова, на котором поэт был вместе с юным Андреем Вознесенским.
Твой кумир тебя взял на премьеру.
И Любимов — Ромео!
И плечо твое онемело
От присутствия слева.
В фильме вспоминали о том, что стало сюжетом вышеназванного стихотворения: и о том, что Пастернак пошел тогда за кулисы и показал Любимову кончик шпаги, который его чуть не убил. Говорили, что он до сих пор хранится у Вознесенского.
Но в стихотворении эта шпага приобретает некое символическое значение для судьбы будущего поэта, он называет ее «пророческой рапирой», описывая ее полет как некое судьбоносное событие:
Вдруг любимовская рапира —
повезло тебе, крестник! —
обломившись, со сцены влепилась
в ручку вашего кресла.
Стало жутко и весело стало
от такого событья!
Ты кусок неразгаданной стали
взял зубами, забывшись.
Поздравление
В предыдущий заметке я упомянула о дне рождения моего кумира. Обычно в этот майский день
Сегодня юбилей поэта!
Того, чье имя на слуху,
Того, кто времени и света
Поток дарует языку.
Антимиров неповторимость
Приблизить к людям он сумел:
Его Букашкин (где трусливость?)
О Мэрилин мечтать посмел.
А девочка та в автомате
Все мерзнет, прячась в пальтецо…
То было в январе иль марте?
Просохло ли от слез лицо?
Нет, нет! Не только самолеты
С огнем дюралевых шасси! –
Писал про душ он наших взлеты
И про Шагала васильки.
Себя назвал однажды: мастер
Витражных дел – и точно как!
Таков художника характер:
Перо и кисть в его руках.
Мир «собственного производства»
Дарует он в своих стихах,
Но ощущенья превосходства
Над нами нет в его словах.
Он сложен простотой Вселенной,
В которой все предрешено.
Нам повезло, что откровенья
Его узнать нам суждено.
У Вознесенского есть замечательное стихотворение «Свадьба», начинающееся строчками, ставшими крылатыми:
Выходит замуж молодость
Не за кого — за что.
Себя ломает молодость
За модное манто.
Впервые я прочитала его в моей любимой книге «Антимиры», в которой оно было датировано 1959 годом. А вскоре мне попалась первая книга поэта «Мозаика», изданная во Владимире в 1960 году (правда, биографы поэта считают, что две первые книги «Мозаика» и «Парабола» вышли почти одновременно). В «Мозаике» со строк
Дрожишь, как будто рюмочка
На краешке стола
Идет совсем другая концовка. Сравним: в «Мозаике»
ССпокойная наружно,
Сама ты не своя,
Браслеты – как наручники
И бусы – как петля.
Горько! Горько!
Нелегкая игра.
За что? За горку
С набором серебра?..
О сколько вас, девчонок,
Красивых дур,
Погибло за погоны,
Квартиры, гарнитур!
И сколько слез девчачьих,
Как и на этот раз,
Перерывает плачем
Веселый перепляс!
А в «Антимирах» через пять лет несколько другая редакция и тональность:
Улыбочка, как трещинка,
Играет на губах,
И мокрые отметинки
Темнеют на щеках.
Две последние строки в обеих книгах одинаковые:
Где пьют, там и льют –
Слезы, слезы, слезы льют…
Несомненно, что поэт, сократив объем стихотворения, добился большего изящества, а, исключив слова «девчонки» и «девчачьих», расширил звучание : от частного случая до извечной драмы женской судьбы (а не только девичьей).
Прадед
Одноименное стихотворение было включено единственный раз в сборник «Иверский свет», который вышел в свет в Тбилиси в 1984 году. Один из друзей и биографов поэта Феликс Медведев вспоминал, что Вознесенский в
Из перовой книги поэта «Мозаика» стихотворение «Прадед» было изъято цензором, так как поэт не скрывал восхищения перед своим предком и его служением церкви. «Прадед» был заменен на стихотворение «Кассирша», но в оглавлении эта замена не отразилась и значилось «Прадед», вызывая многочисленные вопросы читателей.
«Мозаика»
Я уже несколько раз упоминала эту книгу и хочу остановиться на ней подробнее. Дело в том, что это первая книга поэта, о которой очень интересно рассказал несколько лет назад Феликс Медведев в газете «Книжное обозрение». Его статья называлась «От первой до сотой», так как к тому времени у поэта вышла сотая книга. Но Медведев преисполнен любви к «этой книжечке» — «тоненькой, легкой, трепетной», рассказывает о вариантах строк и строф, вписанных поэтом в его экземпляр, об упоминаемой уже замене «по
Именно после «Мозаики» мнения о поэте резко разделились. На его защиту встал старейший советский поэт Николай Асеев, написавший нашумевшую статью «Как нам быть с Вознесенским?»
Любимая книга
В одной анкете я недавно отвечала на вопросы о книжных предпочтениях. На вопрос «Ваша любимая книга?» — я ответила: «Антимиры» Вознесенского«. А на следующий: «Что Вы сейчас читаете?» — продолжила: «Я ее всегда читаю». Так и есть. Эта книга — самый дорогой раритет моей библиотеки. Цвета морской волны обложка с серебряным пегасом и схемой атома. Открываю ее — уже который раз и всегда с трепетом — смотрю на портрет совсем молодого поэта и выходные данные: Андрей Вознесенский. Избранная лирика. Издательство «Молодая гвардия», 1964 год… Три вступления курсивом: «Монолог рыбака», «Монолог Мэрилин Монро», «Рублевское шоссе». Затем разделы: Поэты и аэропорты, Снег пахнет антоновкой, Осенебри. Завершают книгу две поэмы — «Лонжюмо» и «Мастера».
«Мастера» — это уже классика, ее в школе изучают, она включена в хрестоматию по литературе для
И башенки буравами
Взвивались по бокам,,
И купола булавами
Грозили облакам!
И москвичи молились
Столь дерзкому труду —
Арбузу и маису
В чудовищном саду.
Ведь писал это поэт-архитектор, а значит, со знанием дела писал!
Заключение
Мне нравится образ поэта,
Мне нравится эта игра,
Когда сочиняет он где-то,
Небрежно роняя слова.
Еще он меня привлекает
Своей необычной судьбой,
И как он словами играет,
И как не спешит стать звездой.
Не только читают те строчки –
На струны кладут те слова,
А наши сыночки и дочки,
Их слушая, сходят с ума.
Он носит платочек на шее
Иль галстук цветной ( иль смешной?),
И с ним становиться мудрее
Нам вместе, о, как хорошо!
Назвать его хочется гуру,
Автограф его получить,
Как в серьгах-будильниках дуре
(Вы помните эти стихи?!)
И жить не в Москве запыленной
Он должен, а в тех уголках,
Где будут средь рощи зеленой
Рождаться прозренья слова.
Таинственный образ поэта,
Что в век двадцать первый пришел…
Живут почитатели где-то –
Там дождик недавно прошел.
Там радуга в небе дугою
Прогнется, чтоб тучи прогнать –
И книжка поэта с собою,
Чтоб вещие строчки понять.
Ваша Ирина Китаина
