Писатель Алексей Иванов уверен, что прогнозировать будущее и заниматься футурологией — занятие бесперспективное. Полагает, что бюрократ, требующий ставить на книгу гриф «16+», если герои поцеловались, — идиот или ханжа. И сомневается, что какой-либо художник может по-настоящему навредить человечеству. Об этом автор романов «Географ глобус пропил» и «Тобол» рассказал «Известиям» вскоре после выхода своего сборника фантастических повестей «Охота на «Большую Медведицу».
— Пандемия для вас стала источником вдохновения или вы переживаете ее как страшный сон?
— Я не люблю комментировать повестку дня. Российская культура отличается от европейской как раз тем, что в России очень внимательны к актуальности, а в Европе — к современности. Современность — это, например, Илон Маск, а актуальность — коронавирус. Для писателя отзываться на актуальность — дурной вкус. Это значит, что писатель искусственно конструирует свое присутствие в современности, но не очень-то понимает, в чем она, современность, заключается.
— Ваша недавно вышедшая книга «Охота на «Большую Медведицу» рассчитана на читательскую аудиторию 16+. Но оформление обложки в стиле «Незнайка на Луне» намекает на иное. Это введение в заблуждение намеренно? Или, возможно, вы хотите перенести взрослых в мир иллюзий?
— Эта книга в первую очередь для подростков, тинейджеров. И оформление у нее соответственное. Просто иллюстратор — человек адекватный, а бюрократ, требующий ставить на книгу гриф «16+», если герои поцеловались, — идиот или ханжа.
— Почему вы назвали книгу так же, как рассказ 1927 года писателя-фантаста Александра Беляева?
— Это мой привет мэтру. Обычная литературная игра. Поясню, что моя книга состоит из трех повестей, и «Охота» — только одна из них. Повести были написаны почти 30 лет назад и уже издавались, но сейчас они наконец-то позиционированы правильно: это советская фантастика для подростков.
На излете 1980-х, когда я писал эти повести, великая советская фантастика еще не превратилась в гетто, и я, молодой и дерзкий автор, расширял границы привычного, но не разрушал структуры любимого жанра.
Историю инопланетного вторжения я представил в виде фарса, когда инопланетяне вселяются в сельских алкашей и ведут галактическую войну с применением методов большевистского подполья, а также самогона, мордобоя и хищения социалистической собственности. Боевик про космических пиратов я вывернул наизнанку, когда пираты — хорошие, а дети, которых они ограбили, — маленькие чудовища. И еще взял очень редкий в СССР поджанр фантастики — «космическая опера» и умножил его до эпоса о бурях в межзвездном пространстве, о разумных кораблях и древних цивилизациях.
Советская идеология не дозволила бы мне такой свободы вымысла. Но идеология тогда уже умерла. А вот идеалы советской фантастики были еще живы. И это в книге чувствуется очень хорошо.
— Если раньше фантасты писали о будущем, то сейчас писателей все чаще интересует прошлое. Отчего это происходит? Фантазировать о машинах, изобретениях бесперспективно? Будущее может нагрянуть гораздо раньше, и технический прогресс обесценит вымысел писателя?
— Прогнозировать будущее, заниматься футурологией — занятие наивное и бесперспективное. Например, братья Стругацкие, всю жизнь писавшие о будущем, легко могли вообразить мгновенное перемещение человека в пространстве. Но не смогли представить мгновенного перемещения информации. В будущем Стругацких человек входит в «кабину нуль-Т» где-нибудь в Москве и выходит в Лондоне. Но с информацией все гораздо хуже. Если есть какой-то вопрос, то его на карточке посылают в Информаторий, и там какие-то мудрые специалисты роются в материалах, а потом, через некоторый срок, присылают на другой карточке ответ. Информация движется медленно, как улитка.
Но мы-то, практически современники Стругацких, просто пишем вопрос в строке поиска Google и в тот же момент получаем ответ. Вот тебе и предсказание будущего от корифеев жанра, так что описание технического прогресса — не главная задача фантастики.
— А какова же его задача?
— Фантаст не занимается угадыванием будущего во всем его объеме и сложности. Он просто экстраполирует, гипертрофирует какое-то свойство современности, чтобы выявить его более отчетливо. И эту экстраполяцию оформляет как изображение будущего. Но оно для фантаста — лишь художественный прием, а не прогностика.
— Фантасты и авторы исторических романов — не одно и то же?
— Исторический жанр в чем-то близок фантастике. В нем тоже описываются миры, которых нет. Но дело не в этом. Мы живем в эпоху постмодерна, где главным способом описания жизни становится конспирология — поиск тайн, заговоров, чьих-то коварных умыслов. В историческом жанре это означает, что автор объясняет исторические события не через изучение фактов и материалов, а через сосание пальца. Ему проще придумать объяснение, чем найти его. Такая стратегия действительно привлекает публику, потому что окружающий мир она тоже объясняет посредством конспирологии.
По своей сути исторический жанр в его нынешнем состоянии очень созвучен характеру нашей эпохи. Но это полбеды. А вся беда в том, что этого жанра слишком много. Условно говоря, в нормальной литературе четверть — фантастика, четверть — история, остальное — о современности. Однако в современном российском чтении история занимает две трети, а фантастика — в гетто, то есть не для всех. Люди не видят будущего, потому смотрят в прошлое. Но и там их интересует не само по себе прошлое, а отсвет настоящего.
Поэтому историческая литература у нас — «про Сталина, про Сталина, про Сталина, про Сталина и немного обо всем остальном». А про этого «любимого персонажа» культуре все уже давно понятно, и мы не можем узнать ничего нового. Расцвет исторического жанра оказывается фейком.
— Так все печально?
— Думаю, состояние фантастического и исторического жанров отражают глубокий кризис, поразивший наше общество. Отражения разные, но кризис один на всех. Слава богу, что свои фантастические повести я написал еще задолго до всех этих перемен.
— Если обобщить, чем отличается современная фантастика от советской?
— Отличия разительны. У советской фантастики было три функции: просвещение, идеологическая обработка и правильное развлечение. Плюс обычная функция литературы — этическое осмысление жизни. За просвещение отвечал поджанр «сайнс фикшен» — собственно научная фантастика. Произведения Артура Кларка, например, во многом «сайнс фикшен», а вот Кира Булычёва — нет и нет.
Идеологическая обработка в нашей стране корректировала картину мира. Например, будущее — непременно коммунизм. Денег и преступлений в нем нет. Роботы — обычно добрые и глуповатые. Пираты — наивные и плохо воспитанные. Всякие колдуны и волшебники — чаще всего чудаковатые старикашки, пережившие свое время. Религий вообще не существует. С разумными инопланетянами всегда можно договориться. И так далее.
Идеология определяла характер развлечений. Зомби, мистика, оккультизм, киберпанк — все запрещено. Про «войну миров» лучше не надо. Про войну с искусственным разумом тоже не надо. Приключений должно быть в меру, и они не должны быть милитаристскими. Ну и в том же духе.
— А желания читателей не в счет?
— Запрет на приключения и сыграл для фантастики роковую роль. Изголодавшийся по экшену советский читатель хотел настоящих приключений, не пресных и не сервильных. Читатель хотел сражения космических кораблей, хотел злых боевых роботов с лазерным оружием и разных чудовищ, хотел планетарные катастрофы и оживших мертвецов, хотел сокровищ, наркотиков и секса.
Когда СССР с его запретами рухнул, российская фантастика кинулась во все тяжкие. Но эти «все тяжкие» давно уже были отыграны в фантастике Европы и США. И российская фантастика превратилась во вторичную, старомодную и безыдейную литературу, которая интересна только своим фанатам.
— Жестко.
— Новые электронные технологии обустроили новые отношения между писателями и читателями, и эти отношения оказались губительными для литературного качества фантастики. Социокультурная роль ученого или писателя и художественные достоинства произведений отошли на второй план, главным критерием успеха стал ответ на запрос аудитории, зачастую весьма инфантильной. И фантастика утратила важнейшую миссию — анализа действительности. Российская фантастика стала субкультурой, у которой не хватает коммуникаций с реальной жизнью. Она сама себя загнала в гетто. Я упрощаю, но логика понятна.
— Почему в современной культурной ситуации научная фантастика ушла на второй план?
— Изменилось наше понимание жизни, вернее — технологий. Фантастика всегда была так или иначе привязана к прогрессу, но прогресс укатился в такую даль, до какой наши школярские познания уже не дотягиваются. Поясню попроще. В общих чертах мы понимаем, как работает обычная техника, например самолет. Этому пониманию и соответствует «сайнс фикшен», научная фантастика. Но мы уже не понимаем, как работает айфон. Для нас он стал волшебным предметом вроде палочки Гарри Поттера. И этому непониманию соответствует жанр фэнтези.
— То есть увлечение викингами, престолонаследниками, драконами более доступно пониманию читателя?
— Когда интерес общества сместился от традиционных технологий к электронным и виртуальным, научная фантастика с ее звездолетами и компьютерами уступила место фэнтези с ее драконами и проклятиями. Мир обывателя сейчас наполнен не машинами и аппаратами, а непонятными чудесными вещами. Технологии стали для нас недоступно сложны, поэтому мы скатились к мифологической картине мира. А новая коммуникация через социальные сети позволяет нам оставаться в невежестве.
Если ты считаешь, что земля плоская, тебе куда проще через «Фейсбук» найти себе единомышленников, которые подтвердят твою правоту, чем заново изучать физику. Но есть надежда, что ситуация меняется, что человечество наигралось в электронные технологии и выныривает из виртуального мира в реальный.
— Выныривает. Вместе с новыми героями своего времени. Вам не кажутся они странными?
— Еще несколько лет назад выход нового гаджета Apple или Samsung был мировой новостью номер один, а Стив Джобс — королем технологий, культовым героем. Сейчас Джобса вытесняет Илон Маск. Его Dragon-1 волнует людей больше, чем новая модель смартфона. А сеть забита остроумными мемами — «Как тебе такое, Илон Маск?» Космический корабль становится обществу интереснее гаджета. Это означает возвращение к базовым ценностям жизни и познания. Может, со временем и фэнтези уступит трон новой научной фантастике.
— Не навлекут ли фантазии творцов реальных бед?
— Ваш вопрос как раз из эпохи фэнтези, а не сайнс фикшен. Рационалистическое понимание истории однозначно утверждает, что художник не в состоянии навредить человечеству настолько сильно, чтобы оно взвыло. Даже Гитлеру пришлось переквалифицироваться из художника в политика. Но идеалистическое понимание истории вполне допускает, что творец может навлечь на всех беду, поэтому разных Кассандр надо передушить.
Однако этот идеализм проистекает из того же невежества, которое — пусть и подсознательно — превращает айфон в волшебный артефакт. Если человек относится к истории как к научно объяснимому комплексу явлений общественной жизни, то он не преувеличивает роль отдельного художника. А если человек воспринимает и технологии, и историю как иррациональную стихию чудес, то и художник для него — маг и колдун, способный своим искусством сгубить всех на свете. На костер его. В лайт-варианте — просто заткнуть ему рот.
— Сложно ли найти тему для будущей книги? Вы просчитываете, что будет интересно читателю или опираетесь только на свои ощущения?
— Тема определяется кругозором писателя. Если писателю интересна жизнь во всем многообразии ее проявлений, то с темами проблем нет. Что волнует, о том и пишешь. И я никогда ничего не просчитываю, ни на кого не ориентируюсь. Мой путь в профессию был очень сложным, и я преодолел все трудности вовсе не для того, чтобы работать по чьей-то указке. Издательства всегда относились ко мне уважительно и не пытались к чему-либо принуждать — иначе я просто ушел бы. А массовых вкусов я даже не знаю, потому что у меня есть свой собственный вкус, и менять его на другой я не намерен
Зоя Игумнова
