Роман «Прыжок в длину» Ольги Славниковой номинирован сразу на две литературные премии: «Большую книгу» и «Ясную Поляну». Корреспонденту «Известий» писательница рассказала о литературных трендах, новом поколении авторов и логике художественного факта.
— Презентуя новый роман, вы рассказывали, как «дописались» до понимания, что талант делает своего носителя мишенью рока. Это справедливо для литературной реальности или для жизни тоже?
— Талант уязвим — и не только в романе. Часто его обладатель недостаточно силен и умен для дара, который ему дано вместить. Когда звезда падает на макушку, она производит трепанацию черепа. И это травма.
Героями моих романов были талантливый математик, никак не способный понять, что такое быть бездарным; гениальный огранщик драгоценных камней, за которым пришел рок в виде аватара — Каменной Девки. И, наконец, им стал легкоатлет, обладающий способностью к левитации в прыжке и оставшийся без ног. Конечно, в литературе всё драматичнее, чем в жизни, литература ведь имеет дело с трагическим, а трагедия одаренности — одна из самых таинственных.
— Вы говорили, что романы пишут сами себя...
— Чаще всего речь идет о литературном персонаже, который выходит из-под контроля автора и действует сам. У меня такое постоянно случается, а если не случается, значит, с текстом что-то нехорошо. Герой «Прыжка в длину» также пошел по своему пути. По замыслу, он должен был убить своего врага и антипода, но не сделал этого. Отказался. А изначально была красивая схема: сперва герой спас негодяя из-под колес, лишившись ног, а потом уничтожил, «исправил ошибку».
Роман, который пишет себя сам, можно уподобить реке, что несет, а иногда и топит лодку. Разворачиваются берега, раскрываются излучины, и только по большому шуму можно догадаться, что впереди водопад. Автор не знает всего наперед. А бывает, что тащишь свою лодку посуху. Это те самые плохие дни, когда не пишется. «Даль свободная романа» — лучшее, что есть на свете.
— Художественная логика может завести неизвестно куда?
— Да, и в этом вся прелесть. Она не дает соврать. Детектив, дамский любовный роман, публицистика — механизмы, где сюжет выстраивается по технологиям. Сегодня информационные войны создают эрзац-образы «плохих парней»: это носители зла, злонамеренно умышляющие против всего доброго и прекрасного. Теперь представим, что эти фантомы стали персонажами романа. Если взять «плохих» один к одному, то получится не проза, а трэш.
Когда у автора талант, злыдни вдруг становятся не так однозначны, у них появляются объем, психология, своя правда. Ломается сценарий, написанный политтехнологами, и возникает другой, человеческий, где вдруг проступает даже то, что скрыто под грифом «Cовершенно секретно». Проза — живой организм. Здесь не работают головные установки.
— Как вы относитесь к премиальным институтам? В последнее время их часто критикуют.
— И напрасно. Это единственный работающий способ поставить то или иное произведение в центр внимания читателей и критиков. Сам по себе выход книги — никакой не инфоповод, увы. Для читателя длинный и короткий премиальный список работает как рекомендательный сервис. Но надо понимать, что на выбор экспертов влияет много привходящих обстоятельств, так что ориентироваться следует «с поправкой на ветер».
Другое дело литературная критика: я давно стала замечать, что очередной обзор — не про литературу, а про автора текста. За рекомендацией либо за руганью легко читаются интересы, амбиции — всё как на ладони. Тут повлияла, конечно, вседозволенность социальных сетей: репутационного риска больше не существует в принципе.
— Вы долгое время возглавляли молодежную премию «Дебют», сейчас появился «Лицей». Что отличает прозу молодых? Можно ли говорить о высказывании поколения, о его боли, или писательское высказывание и боль всегда сугубо индивидуальны?
— Опыт «Дебюта» показывает, что проза молодых всегда нащупывает поколенческие болевые точки. В начале нулевых писали про армию и дедовщину, лет пять спустя — про ужасы офиса. В 2015 году на конкурс пришли десятки работ, озаглавленных «Селфи». Думаю, что у «Лицея» с годами накопится своя история.
Конечно, подлинное писательское высказывание всегда индивидуально. Но есть и общее: первый роман всегда хаотичен, всегда взахлеб, потому что хочется сказать сразу всё, будто жизнь закончится завтра. Нет понимания, что будет и вторая книга, и третья.
— Вы ведете литературные мастерские. Можно ли передать секреты мастерства? И бывает так, что мастерство есть, а сказать нечего?
— Научить писать можно, но не всякого. Нужны способности. Правда, их масштаб на начальном этапе просматривается не всегда. Казалось бы, слабенький автор, а он вдруг берет и «ловит волну». Моя задача — не пропустить момент и помочь держаться на гребне. В нашей профессии есть техники, они могут быть поняты интуитивно, но лучше о них знать и поупражняться.
Сейчас как раз разрабатываю для своих студентов сюжеты-тренажеры. Это как учат летчиков: можно десять раз «разбиться» и остаться в живых. А про «сказать нечего», если есть мастерство, — миф. Без содержания мастерство не нарабатывается. Иногда читатель и критик за мастерством не видят высказывания — например, язык художественного сообщения сложен, требует погружения и сосредоточенного восприятия, а времени на это нет. Но это уже проблема воспринимающей стороны.
— Как возникают литературные тренды? Это «что-то в воздухе» или в большей мере издательский заказ, читательский спрос?
— Издательство, даже крупное, трендов не формирует, потому что не хочет терять деньги. Издательский заказ фиксирует вчерашний успех. Читательские ожидания — другое дело. Они сгущаются из актуальной повестки: если кто-то сейчас выпустит роман про отравление бывшего двойного агента в идиллическом европейском городке, книгу гарантированно купят. Всем интересно про искусственный интеллект: по теме недавно отписались и Дэн Браун, и Виктор Пелевин...
Но главным образом тренд в литературе формируется из отношений писателя со своим материалом. Мы ведь имеем дело с речью. Современная проза стала более «пористой», она легко впитывает и язык улицы, и язык интернета. Эти потоки агрессивные, «горячие». Традиционная изящная словесность растворяется, будто кусок сахара в стакане кипятка.
Еще одна тенденция: прозе трудно дается сегодняшний день. Подобное явление наблюдалось в девяностых, когда все было неустойчиво, и за три года, пока автор писал свой роман, реалии, взятые им в работу, успевали устареть. Сегодня причина другая: это глубокое недоверие к видимостям, победа постправды. Потому прозаик стремится отойти от точки «здесь и сейчас» на безопасное расстояние. Кто-то устремляется в футурологию, но большинство уходит в историю. Посмотрите на короткий список «Большой книги»: большинство книг-финалистов написано на исторические темы.
— Чего вам не хватает в современной литературе?
— Мощного сюжета. Жанровая литература захватила многие области, где такие сюжеты возможны. Серьезному прозаику как-то неловко писать про убийство, раз есть детективы. А что, в реальности никого не убивают? И не закручиваются вокруг такого события страсти и смыслы? Серьезной литературе, видимо, предстоит возвращать себе области, которые она уступила трэшу. Жду нового героя, написанного не полутонами, а резкими мазками. И сама такого пишу.
