«Мой Ваня всё крушит и ломает, — в очередной раз плачется соседка. — Вчера в луже валялся в новых джинсах и орал на весь двор из-за того, что я не купила ему очередную машинку. Люди оборачивались! Сегодня на детской площадке толкнул девочку, мальчика ударил ведёрком по голове. Уже никто играть с ним не хочет, воспитательницы в садике не справляются, жалуются родители других детей. Не понимаю, чего ему не хватает!»
ФОТО: FREEPIK.COM
Такие, как Ваня, есть в любом детском саду и в каждой школе. Что с ними не так?
Дерётся, ругается матом, выбегает из класса. Неусидчивый, непослушный, невоспитанный — одни «не». Трудный ребёнок — это кошмар и ужас взрослых. Родители вывешивают белый флаг, педагоги считают дни, когда юный «террорист» наконец-то закончит школу. Что делать с таким ребёнком?
И решать придётся. Чем быстрее и конструктивнее разрешится проблема, тем доверительнее будет атмосфера дома или в классе. Важно научиться понимать другого человека, уважать его желания и особенности личности.
В любом случае, противостояние — точка роста, чтобы учиться преодолевать трудности с самого маленького возраста. При несовпадении интересов договориться о решении — это как раз найти компромисс. Можно, конечно, уступить, но кто из родителей хочет, чтобы ребёнок и во взрослой жизни был затюканный? А некоторые растят детей с позиции умения дать сдачи, а потом удивляются: почему мой сын дерётся?
Постарайтесь разобраться в сути случившегося. Будьте готовы к тому, что результаты вашего расследования могут оказаться не в пользу ребёнка. Это совершенно нормально: не умея мирно разрешать сложные ситуации, подростки часто становятся инициаторами конфликтов.
В ситуации конфликта родители часто теряются вместо того, чтобы поддержать своего ребёнка и сказать, что бить по лицу, наверное, не стоило, но надо уметь отстаивать личные границы, которые формируются именно в этом возрасте. Они пасуют перед завучем, классным руководителем и, в конечном счёте, предают своих детей, обещая поговорить с ними, наказать, в то время как задача родителя — встать на сторону ребёнка.
— Что бы ни случилось?
— Да, в любой конфликтной ситуации ты должен быть на его стороне. Одно дело воспитать и привить ему чувство ответственности, а другое дело при любой ошибке предать, отойти в сторону.
…Порой родители искренне не понимают, почему их ребёнок выбрал такой неправильный вектор поведения. А он упрямо уходит от расспросов, дерзит, молчит, замыкается в себе. Устав стучаться в эту закрытую дверь, взрослые отступают. Им невдомёк, какой ад творится в детской душе.
Многие родители вообще не знают своих детей, убеждена моя собеседница. Базовое общение — полтора часа в день, из них полчаса утром по типу: «Завтракать будешь?» — и час вечером: «Что получил в школе? Уроки сделал?»
В рабочем пособии, которое называется «Путь к сближению», специалист предлагает конкретные шаги, которые надо сделать родителям для понимания поступков ребёнка. Вы, к примеру, знаете, с кем и где ему нравится гулять? Кто его кумир? Чем он сегодня увлечён? Что с ним происходит, когда он чувствует грусть? Когда есть ответы на эти вопросы, понять причину постоянных конфликтов не так уж сложно.
— Если модель поведения он взял из дома, потому что папа бьёт маму и в семье обижают слабых, то это, конечно, родительская ответственность. Но какие бы ни были внутрисемейные отношения, ребёнок в этом не виноват. Его научили быть таким, какой он есть.
В этой ситуации выхода два: либо убедить родителей меняться и изменить формат общения внутри, показывая, какие бывают трагичные последствия. Или же брать ответственность за жизнь и безопасность ребёнка, защищая его даже от семьи.
Конечно, учителям, да и родителям очень удобно, когда ребёнок не спорит, послушно выполняет все требования. Но не из таких ли детей вырастают неуспешные люди, которые привыкли к тому, что у них нет права голоса? А бунтари, взрывающие коллектив, часто становятся яркими личностями.
Надо ли наказывать детей за плохие поступки? Ответственность должна быть, считает Анастасия. Ребёнку необходимо объяснить, что он поступил неправильно и теперь за это придётся извиниться. Но правила должны быть общими для всех, и нарушать их нельзя никому, без исключений. Васе можно, а Пете нельзя? Такая педагогика в детских коллективах, где полыхает острое чувство справедливости, не работает.
Бывают случаи, когда ребёнок так допекает учителей, что ситуация становится тупиковой. Родителей вызывают в школу, директор намекает, а то и требует: «Заберите своего ребёнка!» Но куда его девать? В другую школу, где нет завышенных требований? В коррекционку с маленькими классами? Перевести на надомное обучение? Что делать в ситуации, когда заставляют забрать документы?
— «Заберите его из школы» — так сказать никто не имеет права, – говорит Анастасия Ковалёва. — По закону ребёнок имеет право на образование. Его отчислить нельзя. Но из-за того, что мы все боремся за рейтинги, школы, естественно, нацелены на то, чтобы убедить родителей забрать трудного ребёнка, который «портит статистику», из школы. Пугают постановкой на учёт, тем самым вынуждают пойти на этот шаг. И многие родители поддаются. Но юридических оснований для отчисления нет. Вот когда ребёнок без уважительных причин вообще не посещает образовательное учреждение, можно предъявлять претензии к родителям.
…Первые строчки педагогической поэмы Марии Прочухаевой, руководителя Службы ранней помощи ГБУ ЦСПР «Роза ветров», чья миссия — социальная поддержка и реабилитация детей-инвалидов, писались ещё в конце девяностых в маленьком детском саду на Пресне. Тогда она, молодой психолог, решилась сломать привычные стереотипы детского учреждения и принимать детей, которым в других садах прямо указывали на дверь. С синдромом Дауна, ДЦП, ранним детским аутизмом и другими диагнозами. Не отказывали практически никому.
Тогда наше общество ещё привычно делило людей на больных и здоровых. Родители обычных детей тревожились, что ребёнок «с особенностями» может быть опасным, но оказалось, что инклюзия, или совместное воспитание, идёт на пользу всем. Дети становятся более общительными, среди них меньше забитых, не умеющих постоять за себя. В то же время у них ниже уровень тревожности и агрессивности.
Очевидно, что в таком коллективе гораздо больше возмутителей спокойствия, чем в обычном детском учреждении. Здесь мало кто будет ходить по струнке. Как управлять этим сообществом и что делать с трудновоспитуемыми?
— Дети со сложным поведением, по большому счёту, ничем не отличаются от всех остальных, — убеждена Мария. — Я считаю, у каждого есть особенности, у кого-то они ярко выражены, кто-то мешает жить сам себе или другим, причём не обязательно поведением. Это может быть внешность, интеллектуальное развитие.
Для нас такой ребёнок всегда становился загадкой, и мы считали, что наше дело — её разгадать, понять, в чём его дефициты и как их восполнить. А родители должны быть нашими партнёрами. Каким-то детям необходимо после короткого времени присутствия в классе выйти, чтобы уединиться. Это не очень обычно для массовой школы, но, если мы видим, что такая потребность есть, значит, мы организуем подобное место, где получится отдохнуть, подзарядиться и вернуться в класс.
Она вспоминает свой опыт в частной школе под Серпуховом, которая первоначально открылась для бывших воспитанников детского дома-интерната. Школа-интернат, созданная на средства благотворительного фонда, называлась коррекционной, поскольку ученики были с диагнозом «умственная отсталость». И тогда новый директор Мария Прочухаева сказала своё волшебное слово «инклюзия».
У неё имелся опыт директорства в московской школе, где её сын и внук учились в таком инклюзивном классе, где, кроме обычных детей, был слабослышащий мальчик, двое детей с расстройствами аутистического спектра, один парень с синдромом Дауна. В классе был замечательный учитель, тьютор, а в школе — сильная служба сопровождения: психологи, логопеды, дефектологи, социальные педагоги. И это был самый крепкий, сплочённый класс, в котором сначала числились 18 детей, но буквально через полгода их стало 29. Потому что со всей Москвы потянулись девчонки и мальчишки за качеством обучения.
— Дети с опытом сиротства не очень социализировались, — Мария рассказывает про деревенский эксперимент. — Я предложила сделать школу инклюзивной, потому что была уверена в том, что это важный и полезный подход, и предложила набрать обычных детей с успешными жизненными сценариями, чтобы детдомовцы пропитывались положительным опытом.
Она открыла двери для всех желающих. Никто не верил, что рядом с «особыми детьми», часть из которых училась по адаптированным программам, захотят сесть за парты ребята из сельской общеобразовательной школы. Но они пришли — добрая молва разносится быстро. Приехали учителя из Москвы, заработали служба сопровождения и интересные кружки, открылся музейный проект, дававший возможность детям почувствовать минуту славы.
Придумали рыцарский лагерь, где изготавливали мечи, шили одеяния, устраивали турниры, готовили кушанья, играли в древние настольные игры. И проводились турниры, балы, был кодекс чести.
На минуточку, речь не о гимназии с углублённым изучением языков или математическим уклоном, а о школе с довольно непростым контингентом:
— Самый трудный ребёнок был как раз из этой деревни. Мальчик из многодетной неблагополучной семьи. Он учился в 7 классе, но не умел писать. Выбегал с уроков на третьей минуте, ругался матом, вышибал дверь и был недоступен контакту. Даже у меня появилось ощущение полного бессилия с этим парнем. Я не понимала, на что можно опереться. Ребёнок не видел людей, не чувствовал в себе никакого ресурса. У него не было ни друзей, ни интересов. Мы собрали консилиум службы сопровождения. Это тьюторы, логопеды, психологи, дефектологи.
Задача-максимум была, чтобы после окончания школы ребёнок стал самостоятельным человеком. Мария рассказывает мне о скандинавской концепция нормализации, суть которой в том, чтобы человек с особенностями мог жить, как все: иметь свой круг общения, собственные интересы, всегда был бы занят интересным и полезным делом.
В школе действовали общие правила жизни, они обсуждались и детьми, и педагогами. Можно ли выбегать из столовой с хлебом? Нужно ли здороваться при встрече? Надо ли смотреть человеку в глаза? — очевидные, но такие важные вещи.
— Мы поняли, что мальчику необходимо лечение, потому что у него острая депрессия, — продолжает Мария. — В этой школе был медицинский блок, и наш психиатр сказал: давайте попробуем! Ребёнка начали лечить, и оказалось, что это правильно. Сняв остроту состояния, мы смогли вступить с ним в контакт, и у него появилось желание встать на ноги. И ещё было ясно, что нужно начинать с семьи. Из всех родственников ребёнка — бабушки, тёти, мамы и младших братьев и сестёр — именно тётя оказалась самым конструктивным человеком. Она взяла на поруки маму.
Мальчик жил в тяжёлых условиях: у него не было ни своей кровати, ни стола. Не всегда имелась еда. В доме поражала антисанитария. Поэтому начали с самого простого: договорились, что помогут купить мебель и начать ремонт. У ребёнка появились спальное место, стол. И, главное, тьютор, который постоянно опекал мальчика в школе по программе коррекции поведения. У них был честный договор, по которому мальчик брал на себя обязательства: десять минут сидеть на уроке, поднимать руку, выходить к доске. Он всё это выполнял, успехи вознаграждались.
И этот «маугли» начал меняться. У него появились эмоции. Рядом со школой есть деревня, где НКО организовала самостоятельное проживание для особенных взрослых. Там лошади, ферма, трактор, теплицы. Наш мальчик готов был учиться, он перестал ругаться и драться — всё ради того, чтобы в пятницу вечером поехать туда ухаживать за лошадьми, варить макароны, просто жить какой-то простой, понятной и одновременно новой для него жизнью.
— К концу первого года он пришёл ко мне и признался, что нарушил правила: кого-то обругал, а потом спросил: «Я теперь не поеду в деревню?» Я ответила: «Нет, не поедешь, но молодец, что честно рассказал». В деревню он не поехал, зато получил мороженое, которое очень любил, — улыбается Мария.
Она уверена, что всегда найдётся человек, у которого силёнок побольше, и захочет помочь тому, кто послабее. И это так важно, что должно быть «зашито» во все правила школы. Что сильный помогает слабому. Большими буквами. Не смеяться над тем, у кого не получилось, а найти форму, в которой этот маленький человек сможет себя проявить наилучшим образом.
Пусть у него какие-то важные дефициты, их можно восполнить новыми ресурсами. Не надо бояться сказать маме, что у её ребёнка проблемы, к примеру, задержка психического развития. Соответственно, у него есть такие особенности, как немного сниженный объём памяти, трудности концентрации. Учитель, в свою очередь, будет знать об этом и учитывать при работе с таким учеником. Стратегия школы и семьи должна быть общей. Если специалисты говорят, что у ребенка дефициты, а родители заявляют, что, мол, ничего подобного, у них все дети умные, это само пройдёт. Само не пройдёт. Не виноват ребёнок, который вскакивает на уроке и выбегает из класса. Такие у него особенности. И вообще, встроить его в жизнь — работа взрослых.
… Однажды тот самый сложный мальчик, который раньше жил в замурованном состоянии, вернувшись из деревни, заявил: «Мария Михална, а я нашёл там своего папу!»
— Я спросила: «Как тебе удалось?» Папы у него не было, и никто не знал, кто он. Он ответил: «Ну, конюх там работает, и он так на меня похож, что я подошёл и сказал: «Давай, ты будешь моим папой? И он согласился!»
Она уже не работает в этой школе, но связь с мальчиком не оборвалась. Они переписываются. Даже представить себе такое было нереально. На преображение ребёнка потребовалось всего полгода. «Мы не зря прожили это время», — просто говорит Мария.
Оказывается, надо было просто поверить, что это возможно.
