Удивительная рукопись попала мне в руки. Сергей Александрович Угаров, далекий от литературы человек, написал документальную книгу о муках и радостях своей семьи на фоне прошедшей эпохи. Эпоха изменилась, а защита семьи важна как никогда.
- Как мне не хватает отца, кто бы только знал...
Так мог бы сказать отрок-безотцовщина, юноша, осознавший сиротство. А передо мной сидит седовласый мужчина 70 лет.
- Зачем вам, деду, отец?
- Не знаю, как объяснить вам это чувство... Мне было год и 10 месяцев, когда отца арестовали и отправили на Лубянку. Я рос и видел: у моих приятелей есть отцы, они могли их защитить, чему-то научить, а я никогда не мог воспользоваться отцовским советом. Мне страшно хотелось его увидеть. Ну, мальчик, это понятно... Но с годами это чувство не угасало, наоборот, как ни странно, казалось бы, усиливалось. Просто физически чувствую свою обделенность. Мне необходимо общение именно с отцом. Да просто хочется, чтобы потрепал меня по плечу, погладил по голове, хотя скоро буду в два раза старше его, расстрелянного совсем молодым.
- А что вам рассказывали об отце?
- Семья - бабушка, дедушка, старший брат - была зоной молчания. Мы все несли на себе клеймо ЧСИР - членов семьи изменников Родины.
Мне было 12 лет, когда я однажды полез на антресоли за книгой, помню, то были «Приключения Карика и Вали», и в старой газете наткнулся на список делегатов Верховного Совета 1936 года. Вдруг смотрю: «Александр Иванович Угаров». Меня будто что-то толкнуло: «отец». И тогда я начал приставать к бабушке с вопросами и услышал одно: мой отец, замечательный, за-ме-ча-тель-ный человек, был первым секретарем Московского горкома партии. И пропал без вести - такая тогда в ходу была формулировка. С годами я, конечно, по крупицам узнавал об отце все больше и больше.
- И что же?
- Отец, член партии с 18-го года, принял идею социализма как свою, родную. Был на партийной работе в Ленинграде, его ценил Киров, выдвинувший отца во вторые секретари горкома партии - 8 лет они проработали рука об руку. Отец свято чтил память о Кирове и после убийства того 1 декабря 34-го года. Когда спустя два года родился я, то был наречен Сергеем в честь Сергея Мироновича. Отец был человеком, нацеленным на созидание, образованным, знал два иностранных языка, прошел через Институт красной профессуры. После убийства Кирова, в котором Сталин обвинил Зиновьева и зиновьевцев, что и стало началом массовых репрессий, отец, который не мог не знать, что это ложь, стал человеком сомневающимся. А этого система, построенная по сталинским лекалам, на дух не принимала. В феврале 38-го года по рекомендации Жданова он был переведен на место Хрущева, первого секретаря столичных горкома и обкома партии, а уже в октябре арестован как враг народа. В ту же ночь арестовали и мою мать. А отца обвинили в покушении на Кирова! Более того, в подготовке покушения на Сталина и Жданова... Допросы вели лично Берия, мечтавший занять место Ежова, и его подручный Кобулов, тоже мечтавший - о нашей квартире в доме правительства, которую сразу же и занял. Врагу не пожелаю пережить то, что я пережил, читая на Лубянке протоколы допросов отца... На первом он все обвинения отрицает. На втором - через сутки! - все признает. Что случилось за это короткое время? Какие круги ада прошел мой отец?
Известно: Сталин издал распоряжение, разрешавшее «меры физического воздействия» на арестованных. Но, кроме страшных физических пыток, были и другие, не менее страшные. Когда арестовали маршала Тухаческого, привезли его дочь, корой не было и 10 лет, в камеру к отцу и при ней пригрозили ему: «Не признаешься - мы с ней сделаем все что угодно, по рукам пустим». Тухачевский сломался.
Не мог и Александр Иванович Угаров, мой отец, не думать о своих детях, обо мне, малыше. Подгоняемый чекистами, сдержанный, суровый, он, по словам бабушки, улучил минутку, чтобы наклониться над детской кроваткой и подарить мне, спящему, свой прощальный поцелуй. Пытался сберечь семью? Понимал, что говорить «нет» бесполезно? Об этом я с болью за отца думал, работая над книгой о нем.
- А как у вас, не литератора, возникла сама идея книги? Что послужило толчком для ее написания?
- Известие о могиле на Донском кладбище. Там, рядом с крематорием, прах моего отца свален в одну яму с прахом великого режиссера В. Мейерхольда и сапожника А. Чаговского, знаменитого журналиста М. Кольцова и сторожа хлебозавода С. Агафонова - перемешали несколько сотен расстрелянных... Пепел отца стучит в мое сердце - не сочтите это фразой. На самом престижном в стране Новодевичьем кладбище есть могила некоего П. Магго, умершего своей смертью, одного из самых засекреченных сотрудников НКВД. Он был «шлепальщиком» - так в узком кругу называли себя члены расстрельной команды. На его личном счету 10 тысяч убийств! Не исключаю, что именно он наводил пистолет и на моего отца... Я не хочу, чтобы отец пропал без вести. Пусть памятником ему будет эта книга.
- В последнее время у многих какое-то зловещее желание реабилитировать Сталина.
- Реабилитировать Сталина - святотатство. Страшные злодеяния на его совести. Но едва ли не главным из них я считаю то, что созданная им система планомерно разрушала институт семейных ценностей.
- Даже так? Планомерно?
- Конечно! Кровные, родственные связи насильственно прерывались. «С родными контактов не поддерживаю» - ведь эти, на мой взгляд, кощунственные слова часто встречаются в анкетах того времени. Уже в 44-м году Сталин, тот еще иезуит, спросил у маршала Василевского: «Товарищ Василевский, вы своим родителям помогаете?» «Никак нет, товарищ Сталин, не помогаю, - поспешно ответил маршал. - Я отрекся от них еще в 26-м году - отец был священнослужителем, из-за этого меня не принимали в военное училище». Пухла от голода в ссылке жена Молотова, сверхответственной работой в тюрьме занималась жена Калинина - стеклышком счищала гнид с кальсон многотысячных зеков. А мужья и пальцем не пошевельнули - знали, всем будет только хуже. Родной брат председателя Комиссии советского контроля при СНК СССР Ст. Косиора попросил его заступиться за свою арестованную жену, тот только попытался - сразу последовал сталинский вердикт: заступаться за жену может лишь «порядочный мещанин и пошляк» (!). И этих слов оказалось достаточно: Ст. Косиор был расстрелян.
- А знаменитая сталинская фраза: «Сын за отца не отвечает»?
- Ложь и лицемерие. 15 августа 1937 г. Ежовым, не по собственной же инициативе, был подписан приказ «Об операции по репрессированию жен и детей изменников Родины». О том, как людоедски реализовывался этот приказ, вопиют документы, впервые опубликованные в страшной по своей наполненности книге «Дети ГУЛАГа. 1918 - 1956 гг.».
А Сталин-семьянин? До работы над книгой я особо не задумывался над этой его ипостасью. Теперь понял: к родне любой степени родства относился хуже любого врага. Рубил под корень семейство Сванидзе - Аллилуевых, родню первой и второй жены, доведенной до самоубийства, так относился к сыну Якову, что тот не случайно был склонен к суициду. Лишен был отцовской заботы Василий - и спивался. От одного семейного краха до другого жила дочь Светлана, не могла появиться у отца без его соизволения, детей ее дед не знал даже по имени. Внуку Сталина, ныне известному режиссеру Бурдонскому, было 12 лет, когда умер его дед. Встречи с ним - по одной раз в 4 года! Биологи считают, что одно из основных отличий человека от животного мира - наличие института дедушек и бабушек. Если судить «отца народов» только по этой классификации, то можно ли его назвать человеком?
- Пожалуйста, давайте вернемся к вам, к вашей семье.
- От ГУЛАГа меня спасли каким-то чудом бабушка с дедушкой, забрали к себе. Но когда в 48-м году арестовали брата как сына врагов народа, один из арестовывавших его спросил: «А сколько лет вашему брату? Двенадцать? Ну пусть еще шесть лет погуляет, а там уже мы и его оприходуем». Сделать это помешала смерть тирана. Но в сознательную жизнь я входил с клеймом ЧСИР - и оно стало преградой моей мечте. Я хотел заниматься физикой, мечтал об МГУ, но меня туда не приняли, несмотря на то, что я окончил школу с золотой медалью. Я пошел в геолого-разведочный, занял чье-то место и так и не стал в этом деле своим. По внешней канве моя жизнь вроде бы успешна. Везло на хороших людей, не был обделен наградами, ездил за границу. Но, понимаете, заноза осталась - меня манила физика, и все могло быть иначе, интереснее, весомее. Часто задумываюсь - свою ли прожил жизнь?
Еще острей этот вопрос стоял у брата. Он был очень талантливый физик-теоретик. В 25 лет блестяще защитил кандидатскую диссертацию, подавал большие надежды в будущем. И вдруг арест, Колыма, да там даже арифмометра не было! Пять лет этой вечной мерзлоты для теоретической физики - очень большой срок. Как ни старался Володя, как ни рвался, он уже не мог догнать ушедших вперед. Со стороны это не выглядело, наверное, трагедией: брат работал ответсекретарем в журнале «Успехи физических наук». Замечательно работал, об этом мне рассказал лауреат Нобелевской премии академик В. Гинзбург: «Умница, блестящий эрудит, сам по себе физическая энциклопедия - пора было уже докторскую защищать, а он застрял. Была какая-то в нем тайна». Он же не знал тогда, что невозможность вести теоретические исследования была для брата ударом потяжелее самого ареста.
- Ну а мама, вы еще ничего не сказали о ней.
- О маме мне говорить трудно... Я чувствую себя виноватым перед ней. Хотя и без вины виноватым. Маму арестовали за недоносительство. Это распространенное в те годы обвинение было еще одним ударом по семье: поощрялось стукачество на самых близких. Она, член партии с 17-го года, была известным в Ленинграде врачом, прекрасным диагностом, не случайно участвовала во вскрытии тела Кирова. И вот Потьма, городок в Мордовии, по дороге к нему - 22 зоны, в которых томилось зеков больше, чем во всей царской России, 120 - 130 тысяч против ста тысяч «царских». А сколько таких Потьм было по стране...
- Ну а ваша-то вина в чем?
- Я вырастал, считая нормой, что матери нет, - у меня была бабушка. Она, конечно, любила и брата, но я ведь был маленьким и просто купался в бабушкиной любви. Это была удивительная женщина. А мама вернулась ужаснувшейся. Это выражение я встретил в мемуарной книге протоиерея Михаила Ардова, так его отец называл людей, чудом уцелевших в 30-х при терроре. Мать вернулась другим человеком. Была психически так травмирована, неуравновешенна, что жить с ней становилось все труднее и труднее. И наша единая дружная семья - мы с братом были уже женаты - распалась на три. Отец, расстрелянный на взлете жизненных сил, мать, прожившая без мужа 44 года и нашедшая свой конец в сумасшедшем доме, наши с братом несбывшиеся мечты - мы «семья несбывшихся». Так я первоначально хотел назвать свою книгу.
- А назвали «Исповедь враженыша».
- Нормальные, честные, безвинные семьи считались врагами. А на самом деле сталинская система была врагом семьи, целебных семейных устоев.
- А в чем, по-вашему, эта целебность?
- Знаете, когда я смотрю на то, как развивается общество сейчас, я думаю, что единственное, что может быть противопоставлено бездушию государственной машины, которая все больше и больше отношение к своим гражданам формализует, - это семья. Семья сохраняет культуру эмоций. Илья Эренбург, рассуждая о том, сумеют ли современные люди сохранить ту культуру эмоций, которая присуща героям Шекспира, Толстого, писал, что иначе любовь превратится в «акт случки питекантропов». Если мы хотим, чтобы люди не превратились в таких питекантропов, чтобы человеческое в людях оставалось, институт семьи надо всячески поощрять и развивать. Другой силы, способной противостоять бездушию, бессердечию, причинам многих бед и преступлений, я не вижу.
- А что, по-вашему, грозит семье сегодня?
- Я думаю, та меркантильность, которая образуется в нашем обществе. Она начинается буквально с детского сада, когда дети видят, скажем, что их не привозят, как других, на машине, бедно одевают. Взрослея, они начинают задумываться, почему у их родителей меньший достаток, может, они какие-то неполноценные, неудачники и т. п. Появляются трещины в семейных отношениях, могут быть даже преждевременные уходы из семьи. Не знаю... Но мне кажется, что меркантильность - очень большая опасность. Она давит на психику ребенка, учит его использовать людей, быть циничным.
- А ваша семья, Сергей Александрович, это...?
- Это любящая и любимая жена, сын, названный в честь деда Александром. В семье всякое бывает, но я никогда и помыслить не мог уйти - да чтобы сын, как я, рос безотцовщиной? Знаете, мой дед четыре раза уходил из семьи, влюбчив был. И всегда возвращался - бабушка его прощала. Очень его любила. Но, наверное, тут еще было и то, что дед, художник-копиист, был в семье добытчиком, а у нее на руках двое внуков.
У меня пятеро внуков. Каждый миг общения с ними - радость. Утраченного не вернуть, но можно компенсировать - целебностью семейных устоев, что и происходит к моей вящей радости.
Книга Сергея Александровича Угарова, длиною в тысячу без малого страниц, полная документов, фактов, имен, цитат, воспоминаний родных, голосов незнакомых, страстно обличает то трагическое прошлое, которое многие пытаются забыть, не знать. Но в первую очередь она поражает столь редкостным сегодня, острым чувством семьи. По-юношески, по-детски свежим, живым. Трепетным.
- Мне, пожилому человеку, и сегодня нет-нет да и приснится тот прощальный отцовский поцелуй...
