Итак, 31 июля 1937 г. Политбюро ЦК ВКП(б) утвердило приказ НКВД № 00447 и издало распоряжение о выделении НКВД 75 млн рублей из резервного фонда советского правительства для покрытия расходов, связанных с операцией. Из них 25 млн предназначалось для оплаты железнодорожных перевозок осужденных в лагеря. Аванс в 10 млн рублей из того же самого фонда был выделен ГУЛАГу на организацию лагерей. Заключенных следовало использовать на стройках и лесоразработках33. 7 августа Прокурор СССР Вышинский дал указания региональным прокурорам принять к сведению приказ № 00447 и присутствовать на заседаниях троек. Он писал, что при этом «соблюдения процессуальных норм и предварительные санкции на арест не требуются» и добавлял: «Требую активного содействия успешному проведению операции».
В течение двух недель после выхода приказа было арестовано более 100 000 человек. Сначала арестам подвергались лица, намеченные к расстрелу. Но уже 4 сентября Ежов разрешил региональным управлениям НКВД приступить к работе по второй категории. Первоначальные цифры подлежащих аресту и расстрелам, приведенные в приказе № 00447, были сочтены неполными, и региональные органы получили право, и даже побуждались к этому, обращаться с запросами об увеличении лимитов. Так, в октябре 1937 г. Ежов сказал вновь назначенному главе НКВД Смоленска A.A. Наседкину, что он может получить любые лимиты, какие только ему требуются: «Вычистите свой аппарат, и арестуйте всех, кого следует»; «лучше перегнуть, чем недогнуть». Очень скоро многим регионам лимиты были повышены. Западной Сибири, например, был дан лимит в 17 000, включая 5000 по первой категории, но уже в начале октября более 20 000 человек было арестовано и почти 14 000 из них было приговорено тройками к высшей мере. Омская область получила квоту 1000 по первой и 2500 по второй категории. 10 декабря глава НКВД Омской области Валухин сообщил Ежову, что 11 050 человек были осуждены по первой категории и 5004 по второй, и запросил санкцию еще на 50 человек сверх «лимита» по первой категории.
В ответ на подобного рода обращения в период между 28 августа и 15 декабря 1937 г. Политбюро санкционировало увеличение лимитов для разных регионов почти на 22 500 по первой категории и 16 800 по второй. 31 января 1938 г. оно дало санкцию еще на 57 200 человек, 48 000 из них — к высшей мере. Политбюро распорядилось, чтобы операция по приказу № 00447 была завершена до 15 марта (на Дальнем Востоке до 1 апреля), однако в ряде областей она продолжалась до осени. В период между 1 февраля и 29 августа 1938 г. Политбюро ЦК ВКП(б) санкционировало репрессии в отношении еще почти 90 000 человек (включая лимиты в 30 и 20 тыс. соответственно для Украины и Дальнего Востока, утвержденные 17 февраля и 31 июля). Категории здесь не оговаривались, и вполне очевидно, речь шла о приговорах по первой40.
Таким образом операция, изначально рассчитанная на 4 месяца, растянулась более чем на год. В результате выделения дополнительных лимитов общее число арестов выросло почти в три раза: до 753 31541. Дополнительные лимиты составили 183 750, включая 150 500 по первой категории. Между тем, на местах число расстрелов иногда превосходило разрешенное центром. Но в целом эта местная инициатива соответствовала политике центра. Более того, часть предоставленных лимитов (около 300 000) была одобрена самим Ежовым без формального решения Политбюро. Но и в таких случаях всегда имела место просьба к центру об одобрении от местного партийного руководства или НКВД. Она направлялась непосредственно Сталину или Ежову. Наиболее вероятно, что и в этих случаях санкция поступала не от Политбюро, а была резолюцией Сталина на поступающих запросах с мест, или же давалась Сталиным в виде устных указаний Ежову.
Например, в сентябре 1937 г. Сталин телеграфировал главе партийной организации Дальнего Востока И.M. Варейкису, который, по-видимому, выражал сомнения по поводу арестов, проводимых НКВД: «Приказы Ежова об арестах в Далькрае проходят обычно с санкции ЦК ВКП(б)»42. Еще пример — разрешение Сталина об увеличение лимита на расстрелы в Омской области с 1000 до 8000, или его разрешение (вместе с Молотовым) дать Красноярскому краю дополнительный лимит по первой категории в 6600 человек43. И вряд ли Ежов брал на себя ответственность без ведома Сталина произвольно увеличивать масштаб репрессий. Другое дело в «национальных операциях». Здесь вообще не было никаких лимитов, и руководители местных органов НКВД могли арестовать столько человек, сколько хотели.
Новый виток массовых репрессий неизбежно привел к расширению сети лагерей и открытию новых строительств, имевших не только народно-хозяйственное, но и оборонное значение44. Вместе с тем открытие ряда лагерей не имело серьезного экономического обоснования, а было вызвано лишь ожидаемым наплывом заключенных. Так, приказом НКВД СССР № 078 от 16 августа 1937 г. были организованы сразу 7 лесозаготовительных лагерей: Тайшетский, Томско-Асинский, Кулойский, Усть-Вымский, Ивдельский, Каргопольский и Локчимский. К 1 января 1938 г. каждый из них должен был принять не менее 15 000 заключенных45.
За 9 месяцев (с 1 июля 1937 г. по 1 апреля 1938 г.) число заключенных в ГУЛАГе увеличилось более чем на 800 тыс., превысив 2 млн46. На короткое время в 1937–1938 гг. главным назначением ГУЛАГа стал прием осужденных в ходе кампании массовых арестов, а по сути — изоляция политических и классовых противников, как это было на заре советской власти в 1918 г. В этот период для руководства страны важнейшей стала карательная функция мест заключения. В самих лагерях по лишь первоначальному «лимиту» объявленному приказом НКВД № 00447 подлежали расстрелу 10 000 заключенных, ранее осужденных лишь к лагерным срокам. Так что в это время заключенный рассматривался прежде всего как враг, а уж потом — как хозяйственная единица.
Помимо региональных НКВД и системы лагерей операцию по приказу № 00447 проводили и в тюрьмах ГУГБ, предназначенных для отбывания наказания. Механизм репрессий по отношению к уже осужденным был идентичен аналогичной операции в системе лагерей. Также выделялись «лимиты» по каждой тюрьме и исключительно по первой категории.
Предварительные итоги массовых операций были подведены в январе 1938 г. на совещании руководящего состава НКВД. Ежов высказался о продолжении «массовых операций» и существовании троек, отметив при этом все же временный характер проводимой кампании: «Тем не менее, в отношении сохранения троек, а когда мы говорим о сохранении троек, мы имеем ввиду продолжение массовой операции, потому что они не должны существовать вне времени и вне пространства, кого-то надо репрессировать, кого-то надо стрелять, значит речь идет о лимитах»47.
Касаясь итогов операции против «кулаков», Ежов сказал: «Вы говорите, что операция по кулакам прошла блестяще. Мало сказать — блестяще. Важно, кто поддержал эту операцию: колхозник, мужик — он вас поддерживал»48. Ежов высказался за продолжение массовых операций, как по «кулакам», так и «национальных»: «Хотя эти операции и ограничены были сроками моих приказов, но тем не менее я думаю, что эти операции можно будет проводить и дальше»49.
Существенным моментом после проведенного в январе 1938 г. совещания оперативных работников НКВД стало то, что политика террора в ходе реализации приказа № 00447 ужесточилась. Решением Политбюро 31 января 1938 г. ряду регионов были выделены новые «лимиты», причем 48 000 по первой категории и только 9200 по второй, т.е. ставка делалась преимущественно на расстрелы (по первоначально выделенным в приказе 00447 «лимитам» расстрелу подлежали лишь 75 950, или 28 % из общего числа 268 950 человек, подлежащих аресту). И это происходит уже после знаменитого январского (1938) пленума ЦК ВКП(б), о котором в исторической литературе сложился стойкий стереотип, будто он в значительной степени смягчил или даже приостановил террор. На наш взгляд, попытки интерпретации решений январского пленума как направленных на ослабление карательной политики в корне неверны, ибо они ни в коей мере не были связанны с проводимыми в это время «массовыми операциями», а в действительности были направлены на упорядочение репрессий, проводимых против партийных кадров. Чуть позднее, 17 февраля 1938 г. решением Политбюро для Украины был выделен «лимит» на 30 000 человек, и при этом даже не оговаривалась категория, что вероятнее всего подразумевало применение расстрела50.
Согласно решению Политбюро от 31 января 1938 г. (П57/48) операция по приказу НКВД № 00447 должна была закончиться к 15 февраля, а в тех регионах, которым выделялись дополнительные «лимиты», работа троек продлевалась до 15 марта и в Дальневосточном крае — до 1 апреля 1938 г. В марте, апреле и мае 1938 г. серией решений Политбюро ЦК ВКП(б) были выделены дополнительные «лимиты» и продлена работа троек в Красноярском крае, Карелии, Грузии, Оренбургской, Ленинградской, Читинской, Иркутской, Свердловской и Ростовской областях. Решениями Политбюро от 31 июля 1938 г. был выделен дополнительный «лимит» 15 000 для Дальневосточного края и 29 августа 1938 г. дополнительный «лимит» 3000 и продление работы тройки для Читинской области.
Весьма существенным отличием операции по приказу № 00447 от проводившихся в это же время «национальных операций» следует считать и то, что семьи приговоренных по этому приказу, как правило, не подлежали репрессиям.
Организация проведения арестов на местах была вполне традиционной. Территории республик, краев и областей делились на оперативные секторы, куда выезжали оперативные группы во главе с ответственными работниками соответствующего Управления НКВД. Им в помощь выделялись войсковые и милицейские подразделения (а в приграничных районах личный состав пограничных отрядов) и курсанты пограничных школ и межкраевых школ НКВД. Так, в Ленинградской области из Петергофской пограничной школы в Псков в помощь местным оперативным работникам в июле 1937 г. было направлено 60 недоучившихся курсантов51.
Порядок был таков, что списки кандидатов на арест, составленные оперативной группой, должны были утверждаться начальником республиканского, краевого, областного УНКВД. Санкции прокурора при этом не требовалось. Разумеется, масштаб арестов не позволял рассчитывать на возможность транспортировки всех взятых под стражу в региональные центры, поэтому приказом предусматривалась возможность содержания арестованных в приспособленных помещениях на местах (в районах), где порой и проводилось следствие и исполнялись приговоры. Вероятнее всего, изначальное положение приказа № 00447 о поочередном проведении операции по первой и второй категориям объяснялось обоснованными опасениями в невозможности одновременно разместить под охраной всех арестованных сразу.
О ведении следствия весьма скупо говорилось в четвертом разделе приказа. Помимо важного напоминания о необходимости выявления всех преступных связей арестованного, говорилось о том, что «следствие проводится ускоренно и в упрощенном порядке». В папке следственного дела должны были содержаться обычные для подобных дел НКВД бумаги: ордер на арест, протокол обыска, анкета обвиняемого и т.д. Однако упомянутый в этом перечислении «агентурно-учетный материал» (обычно в следственные дела не попадавший) и «протокол допроса» в единственном числе означали на практике, что основной упор делался на предварительные агентурно-оперативные материалы, а допросить достаточно один раз. По делу составлялось «краткое» обвинительное заключение. Любопытно, что о возможности какого либо применения физического воздействия (избиений и пыток) в ходе следствия по приказу № 00447 не говорилось ни слова. Может быть, для этой категории арестованных официально это и не было предусмотрено. Хотя на практике с июля 1937 г. подобные методы были «в виде исключения» разрешены в НКВД по делам о заговорах, шпионаже и т.п.52. Поздней осенью 1938 г., когда результаты «массовых операций» были подвергнуты ревизии, именно тот факт, что избиения и пытки в ходе следствия (в частности по операции против «кулаков») были поставлены на поток, и был вменен в вину ежовскому руководству.
Отдельного разговора заслуживает и требование приказа № 00447 о выявлении «всех преступных связей арестованного». В действительности, при реализации приказа во многих регионах, и это отмечалось уже в ходе январского (1938) совещания руководящих работников НКВД, большая часть арестованных прошла по одиночным делам. Это обстоятельство рассматривалось как серьезное упущение и давало повод говорить о необходимости продолжения операции и в дальнейшем. Например, как отмечалось в отчете УНКВД Кировской области от 19 августа 1938 г. из 4612 человек, репрессированных в ходе всех операций, 3301 человек, или 77,5 % было арестовано за антисоветскую агитацию и большинство из них по одиночным делам. Там же отмечалось, что выполнение приказа № 00447 кое-где прошло неудовлетворительно, «...по 15-ти районам области было арестовано в среднем от 12-ти до 25 человек», и на этом основании делался вывод: «Основной актив — действующий контрреволюционный элемент в этих районах не изъят». Подобное положение было вполне типичным. Так, в Псковском округе, входившем в Ленинградскую область, новый начальник окружного отдела НКВД Г.Г. Карпов приблизительно в июле 1938 г. провел «инвентаризацию» оперативных учетов и сообщил, что имеются 1556 человек с «наличием компрометирующих материалов на арест» и 13 429 учтено, но без материалов, достаточных для ареста. Эти выкладки позволили ему просить руководство Ленинградского УНКВД поставить на разрешение Москвы вопрос о проведении в Псковском округе вновь «операции по белобандитам (бывшим), контрабандистам, кулакам и прочим антисоветским элементам» с рассмотрением дел на тройке УНКВД53.
В пятом разделе приказа утверждался персональный состав троек в республиках, краях и областях. Во главе этих троек всегда находился начальник соответствующего НКВД (или замещавший его человек). В качестве членов: первые или вторые секретари парторганизаций и прокуроры республик, краев и областей. Иногда вместо прокуроров в составы троек включались председатели исполкомов местных советов, другие руководящие работники региона или работники аппаратов соответствующих наркоматов и управлений НКВД. В приказе № 00447 утвержденный состав троек включал именно 3 человека. Однако чистка и аресты среди руководящих работников партийного и государственного аппарата неизбежно приводили к выбытию тех или иных членов троек, ибо и они становились жертвами репрессий. В этих случаях вместо выбывших членов троек утверждались новые, но зачастую тройки действовали либо в усеченном составе, либо же в них включались несколько членов дополнительно (на случай замены одного другим), и тогда состав тройки отличался количеством членов от 3 в большую или меньшую сторону. Непременным требованием было утверждение новых членов местных троек решениями Политбюро ЦК ВКП(б). Тем не менее, зачастую это происходило на основе распоряжений наркома внутренних дел Ежова (возможно, предварительно согласованных со Сталиным) и сообщалось на места шифротелеграммами. Перечень составов троек см. в Приложении 2.
После появления в регионах на основе решения Политбюро (П64/22 от 15 сентября 1938 г.) Особых троек, призванных рассматривать дела на арестованных по «национальным операциям», сложилась ситуация, при которой иногда на местах действовали сразу несколько видов троек: обычная, персональный состав которой был утвержден согласно приказу № 00447 и Особая тройка, состав которой не требовал утверждения54. Помимо них при НКВД—УНКВД действовали т.н. «милицейские тройки», созданные еще в 1935 г. для рассмотрения дел на «социально вредный элемент». Иногда во внутренней переписке НКВД 1937–1938 гг. тройки, созданные по приказу № 00447, также именовались «Особыми», а чаще «судебными», чтобы отличать их от «милицейских троек», имевших существенно меньшие полномочия55.
Порядок работы троек, установленный пятым разделом приказа № 00447, предусматривал возможность присутствия на заседаниях прокурора соответствующей республики, края и области, где он персонально в тройку не входил. При этом тройки не были подотчетны прокуратуре. Они рассматривали дела и выносили решения о применении репрессий по первой и второй категориям, оформляя их в виде протокола. Решения тройки были окончательными (не требовали утверждения свыше, в отличие от решений, выносимых на местах по «национальным операциям») и подлежали немедленному исполнению. О смертных приговорах и их исполнении не сообщалось ни родственникам (им, согласно принятому порядку, сообщали о приговоре к «10 годам без права переписки») ни, тем более, в печати.
В шестом разделе приказа говорилось о порядке приведения приговоров троек в исполнение. Основанием служила заверенная выписка из протокола решения тройки, пересланная по месту содержания приговоренного. Приговор исполнялся «с обязательным полным сохранением в тайне времени и места приведения».
В седьмом разделе речь шла об организации руководства операцией и порядке отчетности. Общее руководство всем ходом реализации приказа № 00447 осуществлял первый заместитель наркома внутренних дел — начальник Главного управления государственной безопасности (ГУГБ) М.П. Фриновский. В его подчинении была сформирована специальная группа оперативных работников для повседневного контроля за ходом операции. В 8-м отделе ГУГБ в Москве регистрировались присылаемые с мест протоколы троек и регистрационные карточки на осужденных. Поначалу предполагалось, что следственные дела на осужденных по первой категории также будут поступать в 8-й отдел, но, вероятно, вскоре это требование отменили, и в действительности дела остались на местах. Региональные НКВД обязаны были каждые 5 дней докладывать в центр о ходе и результатах операции.
Любопытно, что в заключительной части приказа высказывалось серьезное опасение возможных эксцессов в связи с массовыми арестами. От кандидатов на арест ожидались побеги с места жительства и за границу, переходы на нелегальное положение, образование «бандитских и грабительских» групп. Об этих чрезвычайных происшествиях местные начальники НКВД немедленно должны были сообщать в Москву. И действительно такие формы сопротивления имели место, в особенности на Северном Кавказе, где случались нападения на руководящих сотрудников НКВД и их убийства, освобождение конвоируемых и т.п.
Удельный вес операции по приказу № 00447 в общем объеме массовых репрессий 1937–1938 гг. был наибольшим, по сравнению с другими проведенными тогда же операциями: «национальной», против «вредителей», арестами партийно-государственных кадров. Всего тройками с августа 1937 по ноябрь 1938 г. (включительно) было осуждено 767 397 человек, из них — 386 798 по первой категории. При этом число выделенных и утвержденных в центре «лимитов» составило 753 315 человек, из них — 356 105 по первой категории. Из этого, прежде всего, следует вывод, что в ходе реализации приказа № 00447 региональные НКВД практически не вышли за пределы утвержденных в Москве количественных показателей репрессий. И, следовательно, до сих пор развиваемый некоторыми историками и публицистами тезис о «бесконтрольном» течении массовых репрессий на местах или о выходе в 1937–1938 гг. региональных руководителей партийных органов и органов НКВД из-под контроля Москвы явно несостоятелен. Конечно, имеются многочисленные факты широких репрессий против руководящих партийных кадров в указанный период, и даже не поддержанные Сталиным меры по роспуску в ряде мест районных партийных организаций осенью 1937 г. Однако нельзя переносить логику развития репрессий против членов партии на ход операции по приказу № 00447. Некоторая стихийность партийных чисток и репрессий того периода объясняется прежде всего элементами внутрипартийной демократии, когда решения о проведении арестов партийных кадров принимались на уровне райкома или обкома, на партийных конференциях, а в то же время органы НКВД не находили порой поводов для ареста исключенных из партии. Этому-то и положил конец январский (1938) Пленум ЦК ВКП(б)56.
Организация работы НКВД подразумевала наличие строгой подчиненности всех низовых звеньев центру и выполнение приказов точно и в положенный срок, что делало невозможным выход за пределы утвержденных сверху количественных показателей репрессий. Но в отдельных регионах это произошло. Не случайно в совместном постановлении ЦК ВКП(б) и СНК СССР от 17 ноября 1938 г., где в целом положительно оценивались итоги проведенных массовых операций, говорилось и о «крупнейших недостатках» и «извращениях» в работе органов НКВД и прокуратуры. Прежде всего, имелось в виду укоренение «упрощенных методов» следствия и суда, допущенное в практику работы, и как следствие постоянные просьбы о выделении дополнительных «лимитов»57. Конечно, постановление имело лукавый смысл, заключающийся в том, чтобы возложить всю вину за эксцессы в ходе массовых операций на НКВД и Ежова. Пожалуй, именно за эксцессы и отклонения, а не за саму массовую чистку! Ведь ни в этом постановлении, ни в других последовавших за ним сталинских решениях не отрицались значимость и необходимость проведенных репрессий. Да и сам Ежов в прошении об отставке с поста наркома внутренних дел с гордостью заметил, что «при повседневном руководстве ЦК — НКВД погромил врагов здорово»58. Другое дело, в ходе операций было допущено много ошибок и не был достигнут изначально желаемый результат: так и «не удавалось полностью разоблачить арестованных шпионов и диверсантов иностранных разведок и полностью вскрыть все их преступные связи». Поэтому в постановлении четко говорилось, что «очистка» СССР от «шпионов, вредителей, террористов и диверсантов» не окончена59.
Окончательной очистки страны от «враждебных элементов» не получилось. И виноваты в этом, по мнению Сталина, были работники НКВД. Они не так, как надо, провели массовые операции. Хотя, отчасти такой результат был запрограммирован в самом начале репрессий. Как отмечалось выше, просьбы с мест об увеличении «лимитов» частично могут быть объяснены тем, что первоначальные цифры приказа № 00447 не отражали реального состояния оперативного учета на местах. С другой стороны, в процессе следствия при применении пыток число людей, которых оговаривали подследственные росло в геометрической прогрессии. В результате появлялось множество новых кандидатов на арест. Отсюда и неизбежные требования новых «лимитов». Конечно, и «лимиты», и пытки были легализованы решениями Сталина и его ближайшим окружением из Политбюро ЦК ВКП(б). Но на практике оказалось, что общая направленность репрессий и их ход получились не совсем такими, как задумывались. О пытках, например, положительно писалось в январе 1939 г. в известной шифровке Сталина как о методе, «давшим свои результаты» и «намного ускорившим дело разоблачения врагов народа». Но потом, как тут же замечал Сталин, этот «метод физического воздействия был загажен мерзавцами», которые превратили его из исключения в правило и применяли к «случайно арестованным честным людям». Можно говорить и о местной инициативе вносившей определенный колорит и стихийность в проведении репрессий. Известны факты и «социалистического соревнования» между различными отделами местных НКВД по количеству проведенных арестов. Однако все это, скорее, эксцессы присущие любой массовой кампании. В целом, это не меняло управляемый характер репрессий. В большинстве регионов (за небольшим исключением) размеры репрессий по приказу № 00447 строго соответствовали выделенным «лимитам».
Политическая предопределенность появления на свет приказа НКВД № 00447 от 30 июля 1937 г. позволяет сделать вывод о рациональных мотивах, которыми руководствовался Сталин. Это касается не только его теоретических построений об «обострении классовой борьбы», высказанных еще в январе 1933 г. Важно и то, что начало массовых операций против «враждебных элементов» было увязано с принятием новой Конституции и выборами в Верховные Советы СССР и республик, а ее окончание с введением в действие Закона о судоустройстве СССР, союзных и автономных республик (в котором ни слова не говорилось о возможности существования внесудебных органов — Особом совещании при НКВД, и уж тем более, о тройках и т.п.)60.
Вообще говоря, если рассматривать операцию по приказу № 00447 как воплощение сталинского замысла по приведению общества в соответствие с постулатами новой Конституции и как мероприятие по обеспечению успешных выборов в Верховные Советы, то, пожалуй, это наглядное подтверждение тезиса о том, что в условиях советского тоталитарного режима любая «демократизация» на деле означала усиление репрессий. Подобный парадокс лишь подтверждает преступный характер самого режима и преступные замыслы его руководителей.
