«Умом Россию не понять», – утверждает сатирическая строчка поэта, почти всю жизнь прослужившего на высоком государственном посту и хорошенько повидавшего заграницу. Если не умом, то есть рациональным, то чем-то другим, то есть идеальным. Скажем, каким-нибудь символом.
Русская словесность со второй четверти XIX века всерьёз озаботилась историческим определением собственной страны. Раздувши уголёк немецкой идеалистической мысли и античной философии, московские и питерские молодые мыслители образовывали кружки (московские «любомудры», кружок Станкевича), усиленно работали в журналах и газетах («Московский телеграф», «Телескоп»), а иногда даже объявлялись в узких кругах сумасшедшими (Чаадаев). И всё, как ни странно, упиралось в одно: что такое Россия и как её понимать.
Есть важнейшая особенность при изучении, казалось бы, противоположных лагерей русской действительности – они не такие уж противоположные. Во многих случаях наблюдаются общие корни, стучит общее сердце двуглавого орла (метафора Герцена): нужно понимать эту общность. И, кажется, в этом контексте будет интересным рассмотреть один из главнейших символов России, который немного видоизменялся, но в своей сути оставался тем же. Он связан с одной из главных особенностей нашего национального колорита – с плохими дорогами.
Ещё со школьной скамьи мы помним: птица-тройка Гоголя. Запряжённая тройкой бричка то ли афериста, то ли считаемого за сумасшедшего человека скачет по России – и это не только Чичиков, но и Хлестаков, и Поприщин. Куда летит эта тройка лошадей – в светлое воскресение ли, в пропасть ли – неизвестно. Сам Гоголь вопрошает и не получает удовлетворения: «Русь, куда ж несёшься ты? дай ответ. Не даёт ответа». Вечное движение, совершаемое бричкой во главе духовным преступником – вот что такое символ России вплоть до начала XX века.
Надо сказать, очень колоритный и довольно оправданный. Основная часть России тогда – и дворяне, и крестьяне – передвигались на лошадях: брички или перекладные. Можно сказать, самый распространённый, по-настоящему общественный транспорт – это лошади; уж точно, большинство русских людей того века им пользовались часто. А раз все пользовались, значит, все отразились в нём и оставили часть – каждый свою. В общем, символ что надо.
Но время шло: технический прогресс начала XX века, Первая мировая, Октябрьский переворот изменили понятие лошадиного общественного транспорта. Теперь главным средством передвижения становится поезд – символ технического прогресса и транспортной оснащённости огромной страны. Главная стройка 1920-х – железные дороги (на которых пламенно надрывался тот же Павка Корчагин), авторитетные работники – на товарных поездах.
Через десятилетие в Москве открывается метрополитен – грандиозное соединение монументальности соцреалистического искусства и удобства передвижения по столице. Ещё через несколько лет появятся электрические поезда – сохранившийся и сегодня вид популярнейшего общественного транспорта (можно вспомнить поэму Ерофеева в этом контексте и понять многое). Но вернёмся к птице-тройке, к лошадям...
Казалось бы, а причём тут-то лошади? Ну ладно Гоголь, ещё куда ни шло; а как кони относятся к главным общественным транспортам СССР и России – поездам (междугородным, загородным, в метрополитене). Связь эта, как часто бывает в нашей стране, лучше всего обосновывается в поэтической формуле.
Сергей Есенин писал в 1920 году, метафорически обозначая внешнюю метаморфозу России – из птицы-тройки в стальную конницу. Мать-природа и Мать-Россия в лице жеребёнка (!) бежит за поездом, но уже не может ни догнать, ни как-то соревноваться. Бой истории символ тройки проигрывает другому внешне, но такому же внутри:
Милый, милый, смешной дуралей,
Ну куда он, куда он гонится?
Неужель он не знает, что живых коней
Победила стальная конница?
Неужель он не знает, что в полях бессиянных
Той поры не вернёт его бег,
Когда пару красивых степных россиянок
Отдавал за коня печенег?
В таком символическом смысле наше отношение к лошадям и собственной стране одновременно объясняется лучше всего главным русским богатством – литературой. Теперь-то, кажется, можно по-особенному взглянуть на строчки Маяковского о том, что «...все мы немножко лошади, каждый из нас по-своему лошадь».
Чисто символически, как говорится.
Борис Поженин
