Я ощущаю, как из меня постепенно уходит нечто хорошее и важное, неформулируемое даже - то, что я ощущала, живя в гостях в монастыре. Я не думала, что это так сложно удержать - сложнее, чем знание иностранного языка. Но всё равно что-то во мне навсегда. Чувствую поддержку. Она мне очень нужна. Но ощущать её – тоже работа и не всегда получается...
Серёже постоянно есть за что меня прощать. Он называет нас старосветскими, ну, не помещиками, но что-то вроде Пульхерии Ивановны и этого… мужа ее – забыла имя. Но это только его ощущение, я точно не Пульхерия. Он во мне нуждается постоянно. Я ухожу – он начинает волноваться: скользко, упала, пристали, обидели.
Я недавно пришла, ноги грязные, поэтому стою на коврике, в руках сумки, из одной течет капустный рассол, в другой – что-то хрупкое. На мне куртка, жарко, снять нечем - руки заняты. А Сережа не моментально выполз в переднюю. И недостаточно сноровисто помогал. Стою и громко ворчу. Вечером пришла Марина Голдовская, Сережа ей рассказывает: «Машка вернулась домой, я так обрадовался, что и не слушал даже, как она недовольно шумит».
