Прочел сегодня в "Литературной газете" статью. И мне так захотелось, чтобы ее прочли все, кто заходит наш сайт. Почитаем и подумаем, может быть, поймем себя и время, время и себя!
Ваш Владимир Владимирович Шахиджанян
Стеклянный мой венец
Краткая история начала капитализма в России на примере вступления в него одного частного лица.
Прежде всего хочу заявить, что все события, описанные в этой истории, подлинные, то есть имели место быть. Но вот фамилии героев, в них участвовавших, изменены. И уж точно не соответствуют прототипам, невольно возникающим в воображении читателей. Ну и, конечно же, лирический герой повествования, выступающий то под местоимением "Я", то под именем Юрий или кличкой Журналист, к автору этих строк практически никакого отношения не имеет, за исключением того неоспоримого факта, что автор этого самого лирического героя, впрочем, как и всех других персонажей этой истории, выдумал.
А посему лиц, желающих, к примеру, подать в суд на автора этих строк или на газету на предмет защиты своих чести и достоинства, а также братков с паяльниками и утюгами по поводу поиска якобы где-то зарытых денег просьба не беспокоиться. Потому как ни один суд не в состоянии восстановить то, что потеряно навсегда, и, соответственно, никакой паяльник не поможет найти то, чего никогда не было.
Советский писатель всегда жил хорошо. Лучше его жил, может быть, только советский партийный работник. И то вряд ли... Ответственности много. К тому же вставать он обязан был рано, независимо от того, с кем и сколько вчера выпил. Партийная дисциплина, знаете ли.
Писатель же, даже если он был членом партии, а это встречалось повсеместно, мог спать сутками. Тем более что с истинно глубокого похмелья можно было всегда оформить больничный в собственной писательской поликлинике. И оттягивайся себе на здоровье в ЦДЛе там или в Домжуре. А денежки на лечение идут. Ну и гонорар, конечно, какой-никакой капает. Особенно если песню написал, да еще и поют ее где-нибудь, или там спектакль по твоей пьесе поставили. То и вовсе лафа! Как говорил мне однажды Евгений Аронович Долматовский за рюмочкой коньяку: "Вот сплю я себе, Юра, здесь, в Москве, на Фрунзенской, а где-нибудь там, во Владивостоке, на берегу океана, в ресторане мою песню наяривают. И будто дождь золотой, авторские на книжечку капают... Я даже звон этой денежки слышу. Знаешь, очень способствует здоровому сну!"
А если что не так написал, все ЦК партии, все правительство, все компетентные органы тебя читают (я вот сейчас думаю, что, может, потому страна так быстро и развалилась, что они все там начитались), думают, рядят... То ли зарплату ему повысить, то ли дачу какую получше выделить. А может, за бугор его! Пусть там, в разлюбезном ему капитализме, дерьма немножко глотнет, авось одумается. Так нет же, и там наглотаться вволю не дадут. Встретят, как героя, мол, борец с империей зла. Кафедру университетскую предоставят, должность профессорскую, грант какой-нибудь выпишут, а там и премия какая-никакая подоспеет. Прямо скажу, буквально соревновались между собой наша счастливая социалистическая Родина и их загнивающий капиталистический рай, кому из них платить.
В общем, неплохо жили советские литераторы. И истинные партийцы, и диссиденты, и стукачи. И чего им, спрашивается, не хватало? Ах да! Свободы! Творческой независимости! Возможности самовыражения! Ну вот пришла она, эта самая свобода. Творите, господа! Самовыражайтесь! Ни цензуры тебе, ни контроля, ни Союза писателей, ни вообще Союза! Вот только чего-то "Тихого Дона" пока не видно, да и Мастера с Маргаритой не проглядывается. Да хоть бы уж и без Маргариты. Или, на худой конец, Дома какого-никакого на набережной. Да хоть бы завалящего Алмазного венца или там Берега с Матёрой! Но и тех же нет!
Именно такие мысли гуляли в моей голове где-то в мае-июне 1994 года, когда я сидел в собственном кабинете в офисе собственной фирмы, арендовавшей площади в здании Союза московских писателей, где до начала капитализма я работал секретарем и где совсем недавно пропивались мои гонорары за первые книжки прозы. И какие книжки, господа!
А теперь я сидел, обхватив в безнадеге свою голову, будто враз превратившись из подающего надежды молодого писателя в резко постаревшего бизнесмена-неудачника. Я уже знал, что не сегодня-завтра за мной придут. Неизвестно было только, кто первый: опера из отдела по борьбе с организованной преступностью или бандюки из осетинской ОПГ. Правда, в кармане у меня лежал билет на пароход, отплывающий через три дня из Одессы в круиз со сказочно символичным названием "Похищение Европы", а в сейфе - небольшая пачка долларов на пиво с креветками. Это в плюсе. В минусе же - ни о чем не знающая жена с маленьким ребенком в однокомнатной квартире на Жукова, еще менее что-нибудь ведающая о моей жизни в последние три-четыре года моя одинокая мать с моими же двумя детьми от первого брака и сказочные, почти невероятные долги, даже если без процентов, а кого же устроит без процентов, в районе миллиона в свободно конвертируемой валюте.
А как все хорошо начиналось! В России объявили еще одно светлое будущее - капитализм, и все мы, державшие в кармане фигу, презиравшие власть и искренне ненавидевшие эту фантасмагорическую машину по производству бездельников и негодяев под названием Советское государство, ринулись туда с надеждой и восторгом. Все было романтично, глупо, смешно. Мы еще не знали тогда, что деньги и романтика не совместимы.
С моим другом, известным поэтом Валей Устиновым, мы решили создать частное издательство с красивым и громким названием "Товарищество Российских писателей". Шел только 1989 год, и мы были первыми. Вы будете смеяться, господа, но никто из нас, членов товарищества, наших единомышленников и друзей, не думал тогда о деньгах, не рвался к материальным благам... Мы просто хотели работать, хотели издавать книги, которые считали нужными. (Так мы первыми подготовили к изданию книги Андреева, Гумилева, Блавацкой.)
Мы действительно хотели строить новую Россию, свободную от бесовщины и негодяйства. Мы мечтали о правде и справедливости и, безусловно, своими действиями подготавливали революцию, забыв элементарную истину, что плодами любой революции пользуются негодяи. Я, конечно, говорю о массе простых людей, не повязанных с властью деньгами и преступлениями. Пока мы, первые кооператоры, издавали книги, строили дома, шили одежду и налаживали торговлю, высокопоставленные партийцы, комсомольские вожаки, кагэбэшники и красные директора уже яростно распределяли собственность, скирдовали деньги, создавали фонды и банки, рыли каналы отходов и откатов, вербовали помощников. А что их, собственно, было вербовать? Все эти были тут же, под рукой, в списках сексотов и агентов влияния.
Мы-то не знали тогда, что из власть имущих в этой стране никто не собирался ничего строить и уж тем более никто не собирался делиться с нами, и, конечно же, у них даже в мыслях не было предоставить нам свободу работать и торговать...
Сегодня, оглядываясь назад, я совершенно четко вижу, что за все ельцинское правление в экономике не было сделано ничего хоть сколь-нибудь полезного, нужного для России, для простых смертных. Все указы, законы, структурные изменения, назначения и громкие отставки делались с одной-единственной целью: отобрать у государства и сконцентрировать в своих руках, то есть в руках очень узкого назначенного клана, всю собственность. Однажды один из "реформаторов" так и сказал мне: "А нам плевать на все ваши интеллигентские всхлипы о загубленной России, о нищих стариках и бездомных детях. Этим займутся другие. Наша задача - перераспределить собственность. И мы сделаем это, даже если половина населения подохнет в нищете, зато другая половина скажет нам потом "спасибо". Он забыл уточнить. Не просто перераспределить, а заграбастать себе... Именно в угоду этой задаче национальные элиты развалили СССР, а внутри вновь образовавшихся стран создали круговую оборону против своих ограбленных народов.
Справедливости ради следует отметить, что некоторое время из-за нехватки кадров - это же какую махину нужно было прибрать к рукам и переварить - вход в эти самые будущие элиты был приоткрыт.
Нужно было только соответствовать определенным требованиям. Главное, нужно было быть абсолютно циничным человеком. Никаких проявлений гуманности или там нравственных потуг элита не прощала. Нужно было быть агрессивным и жестоким. Лучше было уметь убивать самому, но достаточно было и уметь отдавать приказы на уничтожение. Благо за годы Советской власти в стране подготовили столько профессиональных убийц самой высокой квалификации, одна война в Афгане чего стоит, что по сей день этот специфический рынок поистине неисчерпаем. Ну и, конечно же, нужно было быть отпетым негодяем, любить деньги больше всего на свете. Больше матери и отца, жены и сына, больше Родины, профессии, друзей, принципов и надежд. Первый закон движения финансовых потоков гласит: "Деньги - наше все!"
Конечно же, мы, то есть те самые шестидесятники, над которыми так модно сейчас насмехаться, либералы, просветившие и подготовившие советский народ к осознанию необходимости перемен, воспитанные на идеях Сахарова, книгах Солженицына, абсолютно не отвечали этим требованиям. И когда, к примеру, ко мне пришли чекисты с предложением разворовывать чекистский же банк, я не согласился не только из страха, но и из соображения, что воровать - это плохо. Хотя именно к воровству нас настойчиво подталкивала вся система так называемого периода первоначального накопления капитала. Без наличных денег, без нарушения закона нельзя было сделать и шагу в любом бизнесе, в том числе и издательском.
Вот как, к примеру, печаталась книга. Помощники находили типографию, которая могла в короткий срок выполнить наш заказ. Я встречался с ее руководителем. Первая такая встреча случилась с директором Чеховской типографии г-ном Кисельманом, где мы печатали свою первую книгу "Что пили на Руси?". Все дальнейшие истории происходили примерно по тому же сценарию. Варьировались только сроки, суммы и количество участников процесса. Меня приглашали в кабинет. Чай, коньяк, портрет Ленина, потом - Горбачева, Ельцина, сегодня, видимо, Путина. Я излагал свою просьбу, называл параметры книги, тираж, время. Поскольку это все-таки был бизнес и почти всю продукцию мы продавали с колес, то сроки нас поджимали. К примеру, весь тираж книги "Что пили на Руси?" мы уже продали Мосгор-
книге. Хотя деньги от них, естественно, получили по перечислению. Впрочем, перевод любых сумм в наличку уже тогда не представлял большой проблемы. Я обналичивал в Сочи, у местного авторитета, тогдашнего героя перестройки, а сегодня государственного деятеля городского масштаба, за 10 процентов. Тогда это была хорошая ставка.
Кисельман выразил полную готовность сотрудничать, но и полную невозможность выполнить заказ в срок. Планы, мощности, низкая заработная плата сотрудников. Так, шаг за шагом мы определили наконец необходимую сумму, чтобы "удовлетворить запросы сотрудников", потом сумму, удовлетворяющую запросы самого Кисельмана. Как сейчас помню, первая сумма, которую я передал из рук в руки, абсолютно осознавая, что это взятка, равнялась десяти тысячам рублей.
Уже через месяц тираж книги был готов. Поначалу "черный нал" составлял лишь 10-15% от суммы официального договора, таковой тоже, разумеется, был. Но уже к девяносто первому году он составлял 70-80 процентов... То есть примерно 80 процентов российской экономики к тому времени находились в подполье. Надо сказать, что деньги по официальному договору особо никто и не требовал. Мы, к примеру, свой тираж спокойно получили и без предоставления платежных документов. Главное было расплатиться наличными.
Чекистские банкиры тоже ведь пришли ко мне не с пустыми руками - с чемоданом наличных... Вообще, самым характерным явлением первых лет нашего российского капитализма были бесконечные чемоданы, сумки, мешки, заполненные деньгами.
Первый свой мешок, доверху набитый купюрами, я получил в каком-то грязном, засаленном подвале на улице Маршала Конева. Меня привез туда будущий академик российской словесности. Тогда он работал у меня распространителем. Мы с хозяином подвала, человеком больше похожим на тюремного надзирателя, чем на книготорговца, подписали какой-то клочок бумаги, рассказывающий байку о том, что я якобы через пару месяцев поставлю ему партию книг. И тут же, сдвинув в сторону засаленные бумаги и остатки завтрака - куски подсохшего хлеба, соль в бумажечке, грязные стаканы с недопитым чаем, - он стал вываливать на стол пачки денег, перехваченные резиночками. Да, господа, все, даже миллионные состояния того времени были почему-то перехвачены черненькими резиночками от бигудей.
- Здесь триста шестьдесят тысяч, - постучал он грязным пальцем по столу. - Пересчитывать будешь?
Я замялся. Слишком нереальной была картина. К тому же у меня не было тары, то есть сумки, куда бы следовало впихнуть эти самые деньги, а попросить у хозяина или там сбегать за сумкой в соседний магазин, цена-то ее была червонец, казалось неприличным.
В общем, пересчитывать я не стал. Хозяин поднял какой-то порванный бумажный мешок, валявшийся в углу, затолкал в него пачки денег, обмотал все это веревкой, и мы с будущим академиком двинули по бездорожью.
Стояла промозглая осень, шел мокрый снег, в Москве нечего было жрать, а водка в магазинах была отравлена. По телику гнусавил Кашпировский, внушая, что все мы умрем счастливо и без боли, что-то там заряжал Чумак. Русские писатели и рядовые труженики нещадно пили плохую водку, а только-только обозвавшие себя политиками негодяи до крови бились за власть. Мы с будущим академиком везли в трамвае мешок денег, по привычке даже не заплатив за проезд - ну не принято тогда было платить государству, - абсолютно не зная, что мы будем с ними делать. А деньги были немалые. На доллары мы тогда их еще не переводили, достать было трудно, но однокомнатная квартира в Строгине, к примеру, правда, с очень сложным и запутанным юридическим оформлением, стоила тогда тысяч восемьдесят. По-любому, в своем рваном мешке мы везли три-четыре московские квартиры.
Впрочем, деньги эти ушли быстро. Мы ведь занимались производством, а потому основная часть денег - какую-то, и немалую, сумму мы, разумеется, пропили - ушла на взятки и подкупы различных должностных лиц, а также на закупку материалов и водки. Да, господа, водка и тогда считалась очень хорошим товаром и в различных обменных цепочках играла не последнюю роль. Так, однажды при содействии местной писательской организации мы закупили в Курске три вагона водки за наличку, разумеется, - за один вагон и также при содействии теперь уже волжских писателей взяли в Астрахани два вагона мороженой рыбы, один из них по обмену пошел в Курск. Два вагона с водкой и один с рыбой отправились прямиком на Орско-Холиловский металлургический комбинат - вот уж рабочие возрадовались! - в довесок туда же отправился из Москвы и вагон книг.
Тогдашняя дирекция комбината еще не была отстреляна и вполне считалась интеллигентной. Ребята не только скирдовали деньги и квасили водку по баням, саунам и бассейнам, но и читали книжки. Даже радовались, что с ними общаются писатели. С удовольствием приезжали к нам в Москву, сиживали в Дубовом зале Центрального Дома литераторов, еще не украденном у писателей, удивленно вздрагивали, когда в зал входила очередная звезда перестройки в виде генерала Калугина, еще не сдавшего своих коллег американцам. А уж когда пьяненький Боровой ввалился в зал в сопровождении тоненькой симпатичной японочки, которая за все застолье (а мы быстренько познакомились и сдвинули столы), как и положено восточной женщине, так и не проронила ни одного слова! Кстати, нашим металлургам она очень даже понравилась, и они попытались с ней заигрывать, но та никак не реагировала на их ухаживания, а только сильнее прижималась к своему знаменитому тогда покровителю и опускала глазки.
В общем, металл мы получали легко и так же легко с ним расставались. Вагоны со швеллером, уголком, балками неслись прямиком в Сыктывкар или там в Карелию. Оттуда на наши склады - арендовали мы их тоже, естественно, за наличку, на Краснопресненской овощной базе - поступали бумага и картон. Овощей-то все равно ни хрена не было. Деловой народ или гонял по стране составы черт знает с чем - это называлось красивым иностранным словом "бартер", - или трескал водку, называя это еще более красивым словом - презентация. А народ неделовой, каковых в любой стране большинство, просто гонял воздух в карманах и пил водку без всяких там иностранных слов, даже и без русских вовсе - молча...
Время, правда, было вегетарианским - убивали мало, расплачивались исключительно наличными. Мы тоже платили - начальникам станций и сортировочных путей, снабженцам и директорам комбинатов, охранникам и милиционерам, нотариусам и депутатам, помощникам министров и самим министрам. Естественно, без всяких там ведомостей и бухгалтерских проводок. Все занимались всем, и практически никто делом, которое умел делать, которому обучался.
Режиссер-массовик правдами и неправдами создавал медиаимперию, математик средней руки раскручивал миллионные комбинации с автомобилями, химик-технолог сочинял гениальную аферу по ваучеризации всей страны, завлаб учил уму-разуму российских и иностранных дипломатов, директор захудалого техникума рулил парламентом России, а профессиональный охранник и вовсе всей Россией.
Однажды у меня попросили газу. Замерзала небольшая республика, о которой в этой бесконечной суете перехода от социализма к капитализму попросту забыли. Гонцы ее, вооруженные чемоданами денег, рыскали по Москве в поисках кусочка трубы для своих соплеменников. Доподлинно было известно, что краники от всех труб, а также ложки для всех молочных рек и кисельных берегов и прочих закромов находились исключительно в Москве.
Другой разговор, почему обратились именно ко мне. Ну, во-первых, дела в Москве решались по-разному. Я однажды присутствовал при решении нехилого вопроса об отлове тысяч и тысяч тонн каспийской рыбы (читай - черной икры) какой-то неизвестной дагестанской фирмой "Амкар". Министр рыбного хозяйства России подписал судьбоносный для каспийского осетра документ в туалете Белого дома, где был зажат на толчке моим приятелем, помощником спикера и поэтом из солнечного Дагестана. А во-вторых, как ни смешно это звучит, у меня действительно был прямой выход на тогда еще товарища Черномырдина, единственного и бессменного в то время хозяина всех газовых труб и трубочек страны, а также крантиков к ним.
Снабженцем у меня работал некто Дудка, бывший актер, кстати сказать, единственного в стране Тульского драмтеатра, где успел засветиться по своей основной специальности будущий медиамагнат. Мой снабженец был у него даже любимым актером и даже сыграл в его спектакле судьбоносную для всех нас роль Ивана Сусанина, талантливо донеся до зрителя истинную трагедию народного героя, состоящую в том, что он действительно заблудился. Ну да не в том было дело. А в том, что у Дудки был двоюродный брат - директор одного полузакрытого подмосковного пансионата, где любили, закрутив краники, оттягиваться высшие газпромовские чины, пансионат-то принадлежал Газпрому.
Директор тот имел сакраментальную для России фамилию Ульянов и был человеком широкой души. Мы познакомились в период, когда он медленно и болезненно превращался из истинного партийца в истинного капиталиста. У него уже было много денег, но еще больше было нужных и важных знакомств. Здесь в пансионате между банькой и водочкой мы и поручкались с этим самым главой и потом несколько раз встречались там за фужером коньячку. Да, господа высокопоставленные газовики, а это до чекистского нашествия были в основном выходцы с Уренгоя, тары меньше фужера не признавали, пока, конечно, не попадали под нож хирурга с какой-нибудь там аденомой или необходимостью шунтирования. Надо сказать, любимейшая операция новорусского бомонда.
Так вот, встречу газовиков с представителями замерзающей республики я все-таки организовал. Проходила она в весьма символичном месте, в бывшем парткоме бывшего Союза писателей СССР. В том самом зале с дубовой мебелью, с камином, с еще дворянскими канделябрами и дворянской же посудой, где совсем недавно кипели страсти совсем иного рода. Выгоняли из Союза писателей, к примеру, отщепенца Пастернака, приговаривали к высылке Марину Цветаеву, измывались над Солженицыным. В атмосфере этого роскошного уюта витали дьявольские духи. Отсюда до кабинета Сталина в бытность его руководителем Наркомнаца было всего-то два десятка шагов, а до кабинета Фадеева, например, подписавшего десятки расстрельных документов на писателей, и того меньше. А между их кабинетами как раз была расположена темная, холодная угловая комната, где сидела та самая Люда-Рептиль, отданная нами замуж за харьковского каталу Сашу, а еще раньше там была комната сталинской охраны, а до революции, при графьях - мертвецкая...
В этот самый интерьер как раз очень удачно вписывался маленький, молчаливый такой человечек с истерзанным лицом, злыми глазами и странным, еще из советских кошмаров именем. Его прислал на встречу с ходоками главный газовед страны, видимо, уже паковавший чемоданы для переброски своего тела в еще более важное кресло, отвечавшее уже за все трубы, скважины, недра некогда великой державы... Хотели как лучше, а получилось, помните как... По телефону заверили меня, что этот самый посланец уполномочен решать все вопросы. Уже на следующее утро бедные туземцы рыдали уменя на плече. Юра-джан, они просят такие бабки, такие бабки, что за них можно найти газ даже в наших непроходимых болотах. И потом, они так много пьют и так при этом ругаются матом, что понять их совершенно невозможно.
О, уважаемые ходоки, вся страна, весь мир так и не смогли их понять: как это можно умудриться продать столько газу и остаться при этом с голой задницей... Я разумею, конечно, российский народ, а не самих газовиков... Эти-то ребята как раз нормально устроились... Для них вся махина была лишь агрегатом по деланию денег, встроенным в главную газовую трубу, один конец которой уходил глубоко в недра российской земли, а другой - непосредственно в карманы газовых генералов, да и не только газовых. В Счетной палате сегодня даже проблемы возникли - бумаги не хватает, чтобы только описать все их имущество, принадлежащее, правда, почему-то десяткам и сотням различных там фирм и фирмочек, облепивших нашу могучую газовую трубу, будто морские раковины днище старинного корабля... Того и гляди - утащат на дно...
Юрий ГОЛОВИН
"Литературная газета", 2002
