11 декабря 1910 года — дата рождения
1917 год — смерть матери, Евстолии Григорьевны Тихоновой
1919 год — переселение в семью дяди, Вячеслава Григорьевича Тихонова
1920 год — смерть отца, Константина Филипповича Крапивина
1926 год — поступление в МГУ, на химическое отделение физмата
1931 год — окончание университета и начало работы в лаборатории при Проектном институте гипрогазоочистки
1932 год — замужество (муж — Анатолий Андреевич Зализняк, инженер, специалист по стекловаренным печам)
29 апреля 1935 года — рождение сына Андрея Зализняка
1941 год — эвакуация в деревню Дмитровка (Татарстан)
1942 год — переезд в райцентр Манчаж, место эвакуации мужа
1944 год — возвращение в Москву
1958 год — свадьба Андрея Зализняка и Елены Падучевой
10 сентября 1959 год — рождение внучки Анны
1966 год — выход на пенсию
1976 год — поступление внучки Анны Зализняк в МГУ на филологический факультет
1987 год — сын Андрей Зализняк становится членом-корреспондентом РАН (секция литературы и языка, отделения истории и филологии)
21 февраля 1987 года — рождение правнука Бориса
1997 год — сын Андрей Зализняк становится действительным членом (академиком) РАН (секция литературы и языка, отделения истории и филологии)
11 апреля 1999 года — рождение правнучки Меланьи
2010 год — празднование столетия
Родители Татьяны Крапивиной — Константин Филиппович Крапивин и Евстолия Григорьевна Тихонова, 1911 год
Я родилась 11 декабря 1910 года. 100 лет мне исполнилось — в прошлом году.
У меня со стороны отца, Крапивина, сведения доходят только до деда. Дед — Филипп Иванович Крапивин — уроженец какого-то, видимо, подмосковного места. Не знаю, откуда он: из крепостных, из крестьян или из мастеровых. Он сам сделал свою карьеру — купца какой-то гильдии. Дед был очень богатый человек. Семья у него была — 11 сыновей и две дочери. В Москве у него была скобяная торговля на улице Балчуг — это самая такая купеческая улица в Замоскворечье. Мне приходилось видеть его магазин. У него был дом в Кадашах, на Кадашевской набережной. Возможно, он еще стоит и до сих пор — нетронутый.
А дед по матери был из села Спасское Городище, это Суздальский уезд, километрах в двадцати от Суздаля. Оттуда выходец дед мой — Григорий Зиновьевич Тихонов. А у него был отец — Зиновий Ефимович, брат отца — Павел Ефимович. По семейным рассказам, главным действующим лицом был именно Павел Ефимович, человек бездетный. Детей у них с прабабушкой Анной почему-то не было, но вот воспитанник у них был общий — одному сын, другому племянник — дед мой. Кто они были? Скорее всего, из крепостных церковных. Ведь весь Суздаль — он же весь церковный, город был известен именно как гнездо православия. И у них были, конечно, крепостные свои; по-видимому, прадеды и были из этих крепостных церковных крестьян. Впоследствии дед мой, Григорий Зиновьевич, стал одним из уважаемых граждан города Владимира, собственником дома владимирского и процветающей компании — подряды по каменным работам. Он был подрядчик по строительному, по каменному делу и сумел настолько продвинуться и разбогатеть, что заимел собственный дом, двухэтажный. Как водилось тогда, первый этаж — каменный, это складские помещения. А второй — деревянный, жилой. Большой дом. И я там жила какое-то время. Сейчас, наверное, этого дома нет, а 10 лет назад он, возможно, еще стоял.
К концу позапрошлого века, году в 1900-м, дед уже настолько вошел в силу, что купил у разорившегося хозяина соседнее имение — деревня Якиманская называлась. Хозяйство у деда было большое, и семья тоже: у него было трое сыновей, три дочери, все уже семейные люди, внуки уже были. В имении был княжеский дом — дворцового типа. От него потом ничего не осталось. В этом имении и мать моя девочкой жила, и тетки мои две, и трое дядей моих тоже там жили. Все они были молодые в то время, все учились.
Между этими двумя семьями, московской и владимирской, было много родственных связей. В общем, там такая взаимная родня получилась, они все уже были родственники, разные мои дядья и тетки переженились друг на друге по цепочке.
У мамы было странное имя, которое я нигде потом не встречала, это чисто монашеское имя — Евстолия. Дома маму звали Тоша. Она, видимо, была очень хороший человек, потому что о ней все домашние вспоминали как-то по-хорошему. Она рано умерла. Я была не первая у моих родителей, вначале был сын, но он прожил лишь несколько недель. После меня была еще девочка… В общем, я была первой выжившей из детей. Я знаю, что первого мальчика, моего брата, звали Юра, но это у меня из очень старых семейных сведений. Тогда это было обычно — среди детей кто-то умирал. Вот у деда, у которого было 11 сыновей, там какие-то еще по дороге младенцы умирали, это уже не в счет. Считали тех, кто выжил.
А отец мой, Константин Филиппович Крапивин, имел образование агронома. Дед старался дать образование всем детям. Старший сын, Иван Филиппович, был по его линии, по купеческой, а дальше уже — кто куда. Но все образование получили.
Мои родители примерно до начала войны (Первой мировой. — БГ) жили в Москве, в Сокольниках. Мать работала зубным врачом. А у моего отца вместе с двумя его братьями — их было, по-моему, не то трое, не то четверо — было коллективное хозяйство на станции Михнево. Такое небольшое поместье. И мы в Михнево жили летом. Там был пруд, в котором купались. Один раз в этом пруду я тонула, меня мать вытаскивала. Я про себя это всегда помнила, хотя это в семье не вспоминали. Мне было около четырех лет, перед войной. А один раз, уже в самом начале войны, мать с отцом брали меня с собой в Крым, в Алупку. Вообще у меня очень смутные воспоминания о том времени. У меня память связана с фотографиями. Вот мать плетет мне косички на террасе в Михнево. Значит, это было до начала войны, наверное. К тому же примерно времени в воспоминаниях относится слово «беженец» — это там, в Михнево, к концу года жили какие-то люди, приезжие, о которых говорили, что это беженцы. Кто это был и откуда, я не знаю, но слово «беженец» у меня запечатлелось. Значит, уже началась война. Я помню, как мы оттуда переселялись, уже не в Сокольники, а во Владимир, — и дальше я была уже там, у бабушки с дедушкой.
Татьяна Крапивина с родителями в Алупке
О том, что было до 1917 года, у меня в памяти уже ничего не осталось. Более-менее я начинаю вспоминать с того момента, когда во Владимир привезли схоронить мать — это был самый конец 1917 года. Умерла она в Москве. У нее был туберкулез, чахотка тогда это называлось. Ее возили в Крым подлечить, но, видимо, там не вылечили и привезли, по существу, умирать домой. С ней ездила ее мать, моя бабушка. А я была во Владимире, и там тетки были, дед мой — в общем, вся оставшаяся там тихоновская родня, какая была. Причем деда уже выселили из его имения как раз в это время.
Я со старшей теткой тогда была, это она занималась переселением из Якиманского имения. Ведь в 1917 году, после октября, начали уничтожать помещиков. Там через год-другой уже пусто было. Фотография только одна и осталась. Тогда все крушили — вместо того чтобы использовать. Там же хозяйство было налаженное, как и везде. Налаженное хозяйство разрушили, породистый скот — на мясо.
Из этого интересного княжеского жилья каким-то образом сохранился один пред?мет мебели — антикварный комодик. Из деревянной мозаики, небольшой комодик: большие ящики, маленькие ящики, мозаика из разного дерева. Малюсенькие какие-то ящички, потайные, открывается дверца — там ящичек, и каждый ящичек с такой картинкой, голландские какие-то рисунки. Сейчас этот комодик находится во Владимире — у родственников.
1918 год — это очень трудное время было, время разрухи, полного хаоса. Дед мой прожил недолго, он умер, наверное, через год, максимум через два после того, как имение отобрали и разрушили. Видимо, не пережил. Во владимирском доме хозяйничала бабушка, она была еще более-менее в силе. Там же жил со своей семьей старший ее сын, мой дядя, инженер-технолог по железным дорогам и, кстати, музыкант. Средний — медик, хирург. Он на войну сразу попал, как она началась, а с войны привез себе жену, вот они во владимирский дом с ней вернулись и там жили. И еще тетка моя старшая с дочерью, моей двоюродной сестрой, которая старше меня намного, на 10 лет. Когда ей было лет 17, а мне было лет 7 — вот она-то мною в какой-то степени занималась, пока не уехала в Москву. Читать меня учила, писать.
Хаос был ужасный. Поскольку я была ребенком, это меня мало касалось, но я помню ночные переполохи, какие-то обыски происходили, какой-то криминал искали, буржуев. И в доме ходили чего-то искали. Я помню, что тряслась со страху. Очень голодное было время. Большое, запомнившееся событие — какой-то пирог испекли, вот это было что-то такое очень редкостное, праздничное. А потом помню, что одно лето мы с бабушкой жили не во Владимире, а в Спасском Городище, где был дом, который когда-то принадлежал моим дедам-прадедам. Но тогда он уже деревенскому общему хозяйству принадлежал. Он и сейчас стоит.
А отец был в санатории в это время, не во Владимире. Тоже туберкулез. Он в этом санатории и сгинул, где-то через три года после смерти матери. Но я уже была в Москве, и до меня это уже не доходило. Меня взял к себе в семью дядя, младший сын бабушки, Вячеслав Григорьевич Тихонов. Дядя Вича мы его звали. Он был физик, его после учебы при университете оставили, и получил он квартиру от университета. Профессорам давали полную квартиру, а ему — половину, 3 комнаты. Не в университетском здании, а в новом, в Шереметьевском переулке. Я думаю, бабушка с него слово взяла, что он меня не оставит, вот он и взял. А там, видимо, жить было уже совсем невозможно. У дяди с женой его, тетей Таей, уже была дочь Мария, на 3 года меня старше, а при мне уже и брат мой двоюродный родился — 31 декабря, в ночь на 1 января, с 1920-го на 1921 год. И так я застряла в этой тихоновской семье до конца.
С матерью на террасе дома в поместье в Михнево
В школу я начала ходить первый год во Владимире, это, видимо, 1919 год. В школе нас чем-то подкармливали, помню, какие-то кусочки сахара давали. Голодное же было время. Чему-то нас учили в школе, но запомнилось главное — что подкармливали. Во всяком случае, когда меня привезли в Москву, я ходила уже не в первый класс. Московскую школу я уже помню, я ходила в Кисловский переулок — это была бывшая гимназия Травниковой.
У нас в школе преподавательницы были — бывшие преподавательницы той гимназии. Одна из них нам много рассказывала, как они, учительницы этой гимназии, в довоен?ное время проводили свои каникулы, как ездили по заграницам, где, в каких странах она была. Рассказывала, как была в Италии, как там гондолы плавают, как там апельсины растут на деревьях, как там цветы цветут. Рассказывала про Швейцарию, какой там шоколад, сладкий и горький — для разных надобностей. Рассказывала про Германию и про то, как там ее застало начало войны, и как пришлось бежать оттуда, и каким кружным путем. Она нам говорила: «Вот не успела съездить в Японию». Я ее потом часто вспоминала. Но она как-то исчезла, то ли ушла, то ли умерла.
Где-то до 7—8-го класса мы учились в этой гимназии, а потом школу перевели в другое место — на Бульварное кольцо, на Арбат. И в связи с этим переходом поменялся персонал. Пока мы были на Кисловском, были какие-то рудименты той гимназии — про Озириса нам рассказывали, были какие-то остатки французского языка. А на Арбате, куда нас переселили — этого здания там давно уже нет, — была современная советская школа.
Все девчонки были тогда влюблены в киноактеров. А в те времена, когда мне было 13—15 лет, было много всяких голливудских фильмов. Тогда нашего кино было мало, в основном были американские фильмы — Рудольф Валентино, была его знаменитая картина «Кровь и песок», по какому-то испанскому роману. Книжечки выпускали по этим артистам. У меня много их было, книжечек разных. Интересно! Консерватория тогда была не консерваторией, а кино, и называлось кино — «Колосс», но все говорили почему-то «Кoлос». В этот самый «Колос» мы ходили, можно было на верхотушку пробраться за копейки.
«В кино «Колос» Таня с Ирой
Конрад Вейда увидали.
По окончании картины
Обе дружно зарыдали!»
Эти строчки наша подружка сочинила. Мы с Иркой считали, что он наш герой. Это тогда была картина такая, «Индийская гробница», где Конрад Вейд играл, такая мрачная фигура, немецкий актер. Потом в относительно недавние годы многие эти картины показывали, и смотришь — наивные такие вещи, а тогда казалось…
А жила я тогда в Шереметьевском переулке, в той самой квартире, которую в 1903 или 1905 году дядя мой получил от университета.
Мария Бурас
