Материалы этой рубрики, как правило, не нуждаются в сопровождении. Но как не сказать читателю о том, что тексты, лежащие перед вами, написаны мужем и женой друг для друга — в одно и то же время, в одной и той же комнате…
Грустно-радостно
Спрашиваешь о моем детстве? Наверное, это о том, чем я была наполнена лет до восьми. Нет точки, нет яркого события, есть ощущения — радостные и не очень.
…«Не очень» — это когда зимой утром тебя будит яркий свет, а хочется, чтобы было темно, чтобы где-нибудь там, в другой комнате, горел этот невыносимо слепящий электрический свет.
«Не очень» — это когда мама несет тебя из детского сада домой на руках и говорит, что я не должна опускать ноги, чтобы не испачкать ее плащ. Всю дорогу ты поджимаешь ноги и, конечно, забываешь, что их надо поджимать, и тебя ругают, и страшно не думать о ногах, и обидно — думать.
«Температурные полеты»: ты болеешь, но все равно играешь. В то, например, что потолок, состоящий из белых досок, то опускается совсем близко, то уходит далеко вверх, и это тебя очень занимает.
…Из радостного — дорога, наверное, главное. Ходить «просто так» невозможно. Отсчитывать прыжками плитки тротуара. Руками — деревья. Надо прыгать, перескакивать, пробовать разные ноги. Твое платье летает, косички скачут, и ты кружишься, кружишься, ловя на диск юбки разноцветные блики света и пятна тени.
Двигаться можно внутри себя, когда ты сам неподвижен: сережки от тополя, стручки акации, желтые листья, тычинки сальвии — ими можно играть, не дотрагиваясь руками, одними глазами — ритмами, переходами.
…Восторг вызывает все крошечное. Куча кукол, но любимые — пупсики. Папа делал мебель из картона с фурнитурой из проволоки и вешалками из карандашей. Там жили разные маленькие куколки, мы с мамой обшивали их крошечной одеждой и постельным бельем: пальто, шубы, меховые шапки — все
Меня тоже периодически наказывали, ставили в угол. Двигаться нельзя, смотреть в комнату тоже, только в угол. О Угол! Там — не без моей помощи — штукатурка отваливается тонкими пластинками, образует силуэты людей и животных, можно играть, делая персонажей грустными или веселыми, забавными или фантастическими: понятно же, каждая линия имеет свое настроение.
Время грез
…Говорят, каждый год меня вывозили на море, но я
…Зимой хочешь не хочешь все равно сидишь в доме. Там столько предметов, фигурок, изображений, не считая кукол! А есть и невидимые. Под кроватью
Если ночуешь у дедушки, который живет возле зоопарка, то страшно вдвойне, могут ведь и гориллы заглянуть в окно. А нет ничего страшнее, чем случайно обнаружить, что
…Ночь вообще время всяких страхов и раскаяний. Становится всех жалко: бедная кукла на подоконнике мерзнет, а фигуристка резиновая не мерзнет, но ее тоже жалко, ей так одиноко. Маму расстроила днем, а может, полгода назад, но ужасно жалко маму, она уж точно не заслужила. И все одно за другое, и просто горе, и слезы.
А мимо дома ходят трамваи и звенят перед поворотом. Трамвай идет из одного угла моей комнаты в другой — медленно, важно, и возле самого угла уже звенит огорчительно, что проехал…
Алена ПРИЛЕПИНА
Утро
В окне темной бабушкиной спальни утренний свет. Пустой дом и дверь на замке, а за дверью любимая собака. Она чует тебя через дверь и поскуливает, и ты тоже можешь присесть на корточки и все ей выплакать: тебя опять заперли!
После этого можно вылезти в форточку, пообниматься с собакой, ощутить ее теплоту и доверчивость. Так тебе станет хорошо!
И в бабушкин сад, густой, особенно около заборов, не очень ухоженный. Какой же он теперь маленький, а тогда казался огромным, в нем можно было и заблудиться. Тогда под каждым кустом были самодельные домики и закопанные тайны. А на деревьях висели самолеты.
День
Детство — это запрещенные места и зоны. Это то самое «нельзя», которого больше всего хочется.
Нельзя подходить к открытому погребу, но этот черный квадрат будто втягивает тебя запахом сырой земли. Нельзя трогать алое атласное покрывало, гардины и кружева на тумбочках, но какие же мы с Зоней принцы и принцессы без этой красоты? И много всего нельзя: открывать буфет с фигурками, за которыми стоят банки с вишневым вареньем; нельзя лизать мел на стенах, категорически запрещено рыться в чердачных сундуках. Все это страшно занимает тебя, и день в детстве получается такой длинный-длинный…
Помню тот день, когда Гагарин полетел в космос. Мы с ребятами решили устроить в бабушкином саду полеты. Для этого привязали веревки к доске, на доску улегся я, животом вниз: «Полетишь без скафандра, чего уж там!» И после старта веревки стали раскачивать под мое «Еще, еще!». И тут веревка обрывается, и я, как отвалившаяся ступень, лечу… через забор к соседям, где и совершаю не совсем мягкую посадку на грядки редких огурцов, прямо под нос соседской собаки, злючесть которой мы довели до предела, дразня ее через забор. Собака улыбалась во все клыки. И как я за считанные секунды преодолел забор, который мы не могли осилить, даже очень желая соседской черешни, — непонятно. Без теории относительности Эйнштейна не разобраться. Только в детстве бывают такие заборы.
Вечер
Летними вечерами я дежурил на границе между солнцем и вечерней тенью, которая ползет сначала по стене с фотографиями далеких родственников, потом по стеклянной дверце книжного шкафа, перебирая книги, и вот… скрипела калитка и входил во двор дедушка. Он возвращался с работы в одно и то же время, так как ходил всегда пешком. А я старался примечать, на какой книге заскрипит калитка в этот раз, радовался, когда калитка скрипела по нескольку раз на одной и той же книге.
Ночь
Ночь сначала тоже длинная, пока не заснешь. Но все равно в детстве она быстрая. Иногда, бывало, приснится что-нибудь страшное, бабушка разбудит тебя и напоит теплым молоком с кусочками сахара. От сахара бежали пузырьки… белое молоко, черное окно и красные круги на печи. Тепло, покойно, тихо. Значит, и во сне не так уж темно, и никаких уже страхов, главное — лечь. «Ну, милый…» — говорит бабушка, и дальше я уже не слышу.
…Вот и сейчас уже глубокая ночь. И сейчас, стоит закрыть глаза, по стенам побегут неведомые существа, и ты услышишь
И сейчас.
Владимир ЦЕХ
