В прокат выходит «Конференция» — новая картина режиссера Ивана И. Твердовского, посвященная теракту 2002 года на Дубровке. Смелость и небанальность авторского подхода к болезненной теме оценил Андрей Плахов.
Наше кино избегает таких тем. Ни о чеченских войнах, ни о терактах последних двадцати с лишним лет — в Беслане, в Москве, в других российских городах — вы не услышите и не узнаете с экрана. Игровой фильм, где в серьезном ключе затрагивалась бы одна из табуированных тем, практически не имеет шансов получить финансовую господдержку. Не получила ее и «Конференция» — и появилась только благодаря настойчивым продюсерам, сумевшим привлечь частные инвестиции (прямо скажем, нечастый случай в российском кино).
Память о жертвах террора вымывается из коллективного сознания, а травмы маргинализируются, остаются частным делом, а не общественным. Вот и Наталья, героиня «Конференции», пережившая 17 лет назад захват театра на Дубровке, возвращается туда после добровольного заточения в монастыре по своей собственной, частной инициативе. И тут же сталкивается с нежеланием окружающих ворошить больную память. Администратор театра, похоже, человек совестливый, все же соглашается отдать зал под мемориальный вечер, посвященный годовщине трагедии, но велит в договоре аренды написать «конференция»: так надо, так положено, так проще отчитаться за мероприятие. И уже этой подменой, этой узаконенной фальшью многое сказано.
Так называемая конференция худо-бедно собирается. Людей на такие годовщины приходит все меньше, зал полупустой, как сегодня в разгар эпидемии, когда на публичных мероприятиях производится рассадка с социальной дистанцией. Однако тут дистанция специально выдержана и концептуально обыграна. Пустые места заполнены разноцветными манекенами, обозначающими жертв трагедии: черный цвет для террористов, белый для погибших заложников, синий — для тех, кто выжил, но не сумел или не захотел прийти. В таком сюрреалистическом решении слышится эхо традиций Луиса Бунюэля, и оно усиливается по мере того, как вечер затягивается, а его участники превращаются в заложников — уже не внешних враждебных сил, а собственной внутренней несвободы: реминисценция бунюэлевского «Ангела истребления».
Первую представляют зрители того рокового спектакля «Норд-Ост», пытающиеся спустя годы мысленно воспроизвести пережитый шок, публично проговорить — и таким способом излечить — травму. Этих зрителей играют очень хорошие актеры, но двое из них — Филипп Авдеев и Роман Шмаков — не играют, а рефлексируют и воспроизводят собственный опыт: совсем юными они оказались за кулисами Дубровки и сами прошли через этот ад.
Но парадокументальный перформанс в духе «Театра.doc» настойчиво нарушается вторжением гротескного, полуабсурдного элемента. В зал ввозят тележку с сэндвичами и минеральной водой, и она гремит так, словно вокруг рвутся снаряды. То и дело акцию прерывает появление усталого охранника, который сначала формально вежливо, потом раздраженно и наконец с хозяйским нахрапом выпроваживает засидевшихся за полночь активистов. Впрочем, они не спешат уходить, практически забаррикадировавшись в мемориальном зале. И хотя реконструкция давних событий не доходит до явления народу террористов, ощущение захвата все равно возникает. Только кто захватчики? Сами участники «конференции», оккупировавшие зал? Или те, кто выкуривает их из здания?
Но также и то, что сами ее герои не в ладах с собой, со своими близкими и со своей памятью. Это как бы параллельно развивающийся фильм: в нем фокус наведен на истощенную внутренней виной Наталью, выпрыгнувшую в окно туалета и бросившую в зале мужа с двумя детьми, и ее нервную, склонную к алкоголю дочь, на которую свалились заботы об отце-инвалиде. Этот острый психологический дуэт разыгрывают опытная Наталья Павленкова, каждый раз в неожиданном образе предстающая в фильмах Твердовского, и Ксения Зуева, талантливая молодая актриса и режиссер. Дуэт превращается в трио, когда в разговор о совести, памяти и забвении включается героиня еще одной сильной актрисы — Ольги Лапшиной.
Кто из них и в какой степени прав? Ушедшая в монастырскую надмирность Наталья, выгоняющая демонов прошлого молебнами и ритуалами? Или ее дочь и подруга, занятые примитивным выживанием в грубом, равнодушном, но реальном мире? В этом фильме нет положительных и отрицательных героев, в нем все текуче, неоднозначно и чрезвычайно горько, он не сулит примирения и хотя бы какого-то подобия общественного договора. Попытка понимания и прощения брезжит в финале, но так и не осуществляется, и мы не знаем, сколько еще «конференций» понадобится, чтобы изжить посттравматический синдром.
Андрей Плахов
