Неправильное золье
Мне подарили зеленое ведерко с желтой полоской по краю и много-много разноцветных формочек. Зеленое ведерко у меня уже есть. И тоже с желтой каемкой. Приношу его и рассматриваю оба ведерка вместе. У нового на дне ромашка нарисована, а у старого — ничего. Говорю маме:
— Совсем одинаковые, только… — и замолкаю. Хочу сказать: «дны» разные. Но чувствую, что это
— Подожди, — говорю, — мама, не подсказывай, хочу сама догадаться.
— Что не подсказывать? — удивляется мама.
— Да вот! — стучу по донышку. — Если одно — то дно, а если два? Сейчас-сейчас-cейчас скажу.
Мама одобрительно ждет, а я перечисляю нараспев, взобравшись к ней на колени:
— Рот — рты, кот — коты, ров — рвы, лед — льды. Ясненько-понятненько: если бы два было — дны или доны, то одно было бы не дно, а дон. Так?
— Так, — подтверждает мама, а я пою дальше:
— Окно — окна, стекло — стекла, зло… — а это как же? А, золья! Ведь дно — донья, а зло — золья, правильно?
— Донья — правильно, — говорит мама, — а золья — неправильно. Нет такого слова.
А мне
— Нельзя сказать: много зольев. Значит, зла много не бывает, да?
Экзамен для взрослых
У меня появилась новая подружка. Выдумщица и хохотушка. Ее мама купила себе новый кошелек. Старый хотела выбросить, но Наташка вовремя сообразила и забрала. Теперь у нас в руках был очень нужный предмет. Или, точнее, прибор. Мы решили провести опыт.
Мы прекрасно понимали, что затеваем рискованное дело, за которое по головке не погладят. Но мы хихикаем: «Чистый эксперимент — вот что это будет!»
Кошелек большой, рыжий и слегка потертый. Надорванный по шву, но со стороны не видно. Защелкивается рожками на металлических дужках. Солидный, заслуженный. Сразу бросается в глаза.
В школе в тот день нас отпустили на час раньше. Мы вернулись в свой двор, но по домам не пошли. Стали готовить свой эксперимент. Наташка порвала газетный лист на куски, а я достала из портфеля катушку белых ниток, которую припасла заранее. Лучше бы, конечно, черные, но я второпях не подумала.
— Не страшно, — говорит Наташка. — Ты оторви подлиннее, чтобы вдвое сложить, и потри подошвой. Будет что надо.
Отматываю метра четыре, складываю, скручиваю и топчусь на белой нитке. Она сразу становится никакого цвета. Абсолютно незаметная.
Наташка туго набивает кошелек газетными обрывками. Я крепко привязываю нитку к блестящим рожкам. Можно приступать.
Наш четырехэтажный дом построен квадратом, с аркой и металлическими воротами. Высовывать нос за ворота нам строжайше запрещено.
Проводить опыт в собственном дворе, где все друг друга знают, слишком опасно. Поймают за ухо и отведут к родителям. Нам нужна улица, но чтобы за ворота не выходить.
Это очень даже совмещается. То парадное, которое сразу возле ворот, — сквозное. Одна дверь во двор, другая — на улицу. Ну не прямо на улицу, а на площадку, которая от улицы отделена всего лишь перилами. Выскочить на секундочку на эту площадку — не значит нарушить запрет.
Выскакиваем. Пристраиваем кошелек возле перил. Протаскиваем нитку через приоткрытую дверь. Кончик нитки Наташка наматывает на палец.
День яркий, солнечный. Сквозь пыльные стекла нам хорошо все видно, а нас с улицы разглядеть невозможно.
Интересно, кто первым схватит кошелек? Мы наготове. Чуть что, и наш контрольно-измерительный прибор ускачет от жадной руки.
Мы все предусмотрели. Если обозленный прохожий ринется к нам в парадное, мы успеем выбежать в другую дверь и спрятаться в подворотне.
Первой останавливается нарядная дама с собачкой. Затаив дыхание, ждем. Дама потопталась. Зыркнула глазами туда-сюда. Двинулась к перилам. Протянула руку. Наташка тут же дернула за нитку. Кошелек впрыгнул к нам в дверь.
Дама застыла на месте. Мы хохочем во все горло. Ей слышно. Она краснеет, как помидор, подхватывает свою болонку и бежит прочь.
Вторым в ловушку попадается солидный дядька с портфелем.
Заметил кошелек. Остановился. Знакомо позыркал по сторонам. Мелкими шажками приблизился к нашему кошельку.
Но тут из ворот вышла женщина. Сейчас она тоже увидит кошелек! Дядька резко повернулся и спиной прижался к перилам. Женщина прошла, ничего не заметив, а дядька, не меняя позы, сунул руку за спину, нащупывая находку.
Теперь нитка намотана на мой палец. Слежу во все глаза. Вот, пора. Ррраз! Потрясенный дядька подпрыгивает на месте. Мы хохочем и на всякий случай убегаем во двор.
Переждав пять минут и отсмеявшись, возвращаемся, чтобы продолжить эксперимент — экзамен для взрослых. Они проваливают его один за другим. Плохо, двойка!
Мы чувствуем себя хозяевами ситуации. Не все же взрослым распоряжаться и командовать!
Мы не боимся, что в ловушку попадутся наши собственные родители. Мы
В нашу ловушку попались еще двое. Но пятый оказался ловкач, и кошелька мы лишились. Этот парень сначала тоже зыркал и подкрадывался, но потом развернулся и прошел мимо. Исчез из нашего поля зрения.
Вновь возник вдруг через полминутки. Развив спринтерскую скорость, цапнул кошелек. Мы дернули за нитку, но она оборвалась, и парень умчался с добычей.
Контрольно-измерительного прибора было жалко. Но с потерей нас примирила такая картинка: вот он жадно лезет в кошелек и… обнаруживает лишь клочки старой газеты.
Еще несколько дней мы с Наташкой говорили только о том, что надо бы повторить эксперимент. Но сначала никак не могли раздобыть подходящий кошелек. А потом эта затея нам разонравилась.
Вот тебе!
Мы с девчонками возвращаемся домой из школы. Дорога близкая: мимо сквера. Он отделен от улицы широкой и низкой бетонной оградой, на которой через каждые десять шагов торчат шары чуть побольше футбольного мяча. Мы, понятно, не по тротуару идем, а бежим по ограде, перепрыгивая через шары.
День теплый. Настроение на «пять». Сквер нарядный такой: трава зеленая, деревья ярко-желтые. А этот куст я первая заметила. Его листья настоящего фиолетового цвета, и несколько веток — багровые:
— Смотрите! Надо же! Вот это да!
— Красивые закладки получатся, — говорит Лариска.
— Только их нужно не утюгом гладить, а прямо в книжке высушить, а то цвет потеряют, — предупреждает Вика.
— Если через газету, то можно, — не соглашается Тамара.
— Сейчас принесу вам листочков, — заявляю я. — Заказывайте, кому каких.
— И таких, и таких! — кричат девчонки.
До куста метра три-четыре, но едва я спрыгиваю на газон и делаю первый шаг, будто стальная стрела подъемного крана хватает меня за воротник.
Стрела оказывается крепкой рукой длинного дядьки. Он выволакивает меня с газона, встряхивает, как мешок, и разворачивает лицом к себе.
Верхняя пуговица пальто у меня отрывается и катится. Вика догоняет ее и поднимает. Дядька кричит, свекольно наливаясь кровью:
— Фамилия? Номер школы? Класс? Имя классного руководителя? Ты у меня получишь двойку по поведению!
Я чувствую себя виноватой. Конечно, по газонам ходить нельзя. Но мы же только хотели немножко листиков на закладки. Я бы осторожно. Да и все равно осень. Листья осыплются.
Молчу. И девчонки онемели. Мне приходит в голову, что если всем вместе броситься сейчас врассыпную, он, может, и не догонит. Но если догонит, хуже будет.
— Хуже будет! — грозно говорит дядька, как будто подслушав мои мысли. — Отвечай немедленно, хулиганка!
Даже и не пытаюсь оправдываться. Называю фамилию, школу, класс, имя Веры Ивановны и только потом соображаю, что можно было бы и соврать. Но в тот момент у меня не получилось бы. Это ж надо мигом сообразить, правдоподобно выдумать и смотреть честными глазами. А у меня ноги приросли к земле, хотя дядька больше не держит.
Он достает блокнот и требует:
— Повтори!
Убито повторяю. Он записывает и оборачивается к девчонкам:
— А теперь вы!
Но тут мы все словно оживаем и кидаемся убегать. Мчимся, боясь оглянуться. Пулей через дорогу, стрелой в проходной двор, вихрем в соседний переулок. Вроде не гонится. Прячемся за трансформаторной будкой. Не можем отдышаться.
— Да он спятил! — шепчет Лариска и крутит пальцем у виска.
— Не бойся, не станет он сообщать в школу, — утешает Тамарка.
— Делать ему, что ли, больше нечего, — подтверждает Вика и, спохватившись, отдает мне пуговицу.
Всхлипываю.
— Так! Пошли все ко мне, — командует Лариска.- У меня дома никого нет. Зашьем как-нибудь.
Зашиваем вчетвером. Но получается именно «как-нибудь». Вернувшись домой, вешаю пальто под мамин плащ. Может, не заметят?
Бабушка внимательно присматривается ко мне и спрашивает, что случилось, но я ною, что голова болит. Она укладывает меня в постель, и я неожиданно засыпаю, хотя уже сто лет не сплю днем.
Просыпаюсь в другом настроении. Девчонки правы: обойдется. Это же чушь несусветная, чтобы взрослый дядька — а ему все тридцать, а может, и пятьдесят — пошел сообщать в школу о шестикласснице, шагнувшей на газон. Да зачем ему это надо?
Но на следующий день на первой же перемене Вера Ивановна подзывает меня и просит рассказать, что случилось вчера по дороге домой, зачем я топтала траву и правда ли, что хотела оборвать цветы с клумбы.
Значит, зашел все-таки в школу и нажаловался, наябедничал! Взрослые — они такие, все заодно. Сейчас меня убьет Вера Ивановна, а потом еще раз убьют дома. Еле-еле выговариваю:
— Не рвала я никаких цветов. Это он порвал мне пальто. Он меня тащил. Девочки все видели. Он
Не успев подумать, что говорить такое слово про взрослого опасно, вдруг неожиданно для себя кричу:
— Псих, псих, псих ненормальный!
Будь что будет! Все равно пропадать.
Но Вера Ивановна качает головой и успокаивает меня. Объясняет, что я, конечно, провинилась, но и прохожий был не прав. У меня слезы бегут.
— Все, забыли, — говорит Вера Ивановна. — По газонам не ходи, а сходи, пожалуйста, за мелом.
Плетусь в учительскую на ватных ногах. Спасена! Но я ничего не забыла. Месть моя будет ужасна. Я отомщу дядьке завтра же, перед тем как у нас в половине восьмого физра начнется.
Даже так: мы отомстим все вместе. Шепчусь с Лариской, Викой и Тамаркой. Готовим заговор.
На следующее утро я просыпаюсь по первому маминому слову. Собираюсь в школу так быстро, как никогда в жизни. Мы встречаемся с девчонками и бежим на то самое место. Еще темно. Прохожих не видно. Мы перепрыгиваем через ограду. Мы изо всех сил топчем газон и злобно обрываем листья с куста.
— Вот тебе, вот тебе, вот тебе!
Трофименко Марина
