Мне кажется, турецкие женщины очень боятся опоздать.
То есть по жизни-то они опаздывают довольно часто — и, подозреваю, поэтому боятся опоздать глобально.
Они осознают, что уже опоздали, изначально, во время рождения: когда наши прапрапра вовсю отжигали на ассамблеях и, стыдливо хихикая, примеряли европейские декольте вместо сарафанов, или, невзирая на сарафаны, бегали к барину на сеновал, их еще вообще никто и не видел.
В гаремах сидели и разучивали танец живота.
Поэтому теперь они спешат — наверстать, догнать и обогнать.
В какой-то момент они вдруг поняли, что не догонят: они бежали в другую сторону.
В то время, когда американки и европейские дамы побежали на фитнесс, велнесс и прочий лох-несс, они все еще бегали по собственной кухне, самозабвенно протирая плиту ароматным моющим средством, и выбегали оттуда, только чтобы подать мужу очередной стаканчик с чаем, протереть что-нибудь еще раз или с утюгом повидаться.
Танец живота — и тот выселили в ночные клубы.
И жили бы не тужили, если бы кто-то из них не стал вдруг читать газеты и смотреть не только очередной сериал, но и новости вокруг него.
Посмотревшие как-то разом прозрели и принялись просвещать остальных.
Оказывается, они безнадежно отстали. Им не выиграть в этом забеге — разве что понестись наперерез, крича погромче и расталкивая соперниц.
Когда я впервые попала в Турцию, лет двадцать с лишним назад, меня поразило обилие воительниц — нет, они не были с оружием, как в Израиле, или с конями, остановленными на скаку, под мышкой, как у нас, они не были даже увешаны сумками-авоськами или обременены отбойными молотками, они не вели свой корабль в бушующем море мужского бизнеса... они вели — борьбу.
Твари мы дрожащие или право имеем?! Вон в Европе и Америке как — а мы что, хуже?!
Я чувствовала свою отсталость: я сама сидела с ребенком, не привлекая няню, раз уж все равно не работала; мои юбки были не такими короткими и узкими, чтобы в них совсем нельзя было шевелиться; я почему-то не курила и (о ужас!) не пила ничего крепче вина и больше одного бокала; я искренне считала, что мужчина — тоже человек, а не банкомат, и нанимать мне домработницу, если уж я не бизнес-вуман, не обязан — равно как не обязан покупать мне бриллианты по любому поводу и без оного.
«Фи!» — сказали местные женщины... мне казалось, что они вот-вот соберутся вокруг меня на несанкционированный митинг, как жужелицы вокруг Дюймовочки, и с жалостью воскликнут: «У нее даже нет щупалец!»
А ведь и правда: нет.
Объяснить турецким женщинам, что подлинный феминизм — это вовсе не право женщин забить на все, кроме прав и борьбы за них, а равные права для мужчин, женщин и немногих транссексуалов, невозможно. Они хотят исторической справедливости: поколения восточных женщин, угнетенных паранджой, гаремом, деторождением и ничегонеделанием, стучат в их сердце — и вся их жизнь есть борьба.
Некоторые даже работают наравне с мужчиной и, придя домой, бросаются к плите, пока утомленный такой же работой муж сидит на диване, а дети, утомленные уроками, глядят в компьютер... и они жарят, и моют, и подают на стол, и убирают разбросанные носки — и ненавидят этого деспота и гада, и потом борются: жалуясь подружкам в кафе и покупая себе утешительные золотые браслеты.
Они никогда не скажут мужу, когда он направляется к дивану, бросив носки: «Милый, ты мне не поможешь? Подержи-ка вот это, достань вот то сверху... и сыну нашему скажи, чтоб носки не разбрасывал, а? Ой, это твои... извини... убери их тоже... и несите тарелки сюда, если есть хотите!» — нет, как можно?!
Какой смысл что-то требовать от этих... мужчина же никогда!
И они со страдальческими лицами соревнуются в изложении страшных историй, сюжеты которых в основном сводятся к общей гнусности и ниначтонепригодности мужчин как биологического вида.
Они думают, что они феминистки: они же борются!
Раз он такой — мне нужна домработница! Раз он еще и такой — мне пора в парикмахерскую и на маникюр! А еще он вон как — имею я право прикупить бриллиантик, или где?!
Чай ему подавать — я, что, прислуга?!
И она таки подает его, но с таким видом, что, я подозреваю, если она заболеет, муж никогда не поднесет ей тот самый чай... тем более что она так запрячет заварку, что он, в отсутствие навыка, не найдет ее при всем желании... потом ему помогут родственницы, собравшиеся для похорон, и будут с поджатыми губами попрекать его, что он свел жену в могилу, не подав чаю!.. Ехидна, правда, утверждает, что сперва в могилу сойдет он сам, подавившись тем с ненавистью поданным ему чаем... но вы знаете мою ехидну: ничего святого, кроме намордника!
Русская модель феминизма: матушка возьмет ведро, молча принесет воды, пока великовозрастный сынок стишками балуется, — им не по душе, они борются, они шумят, они... например, предпочитают проводить досуг в своих дамских компаниях, где можно вволю позлословить о мужчинах, и ведра носят с таким грохотом и видом... с такими словами...
Ехидна за глаза называет их «фИ-мЕнистками»: у них всегда наготове их гордое «фи!» на все, что бы ни сказал им их любимый «мен», то бишь мужчина.
Он — устал?! — Он не рожал и устать не может в принципе!
Он — работал?! — Я не могу себе позволить вторую машину и домработницу, что он там наработал?!
Он — хочет... чаю?! — Да на, подавись, я к соседке, хоть поговорить, душу отвести!
Поговорить с виновником их вечного торжества несправедливости им не приходит в голову.
Между тем турецкие мужчины ведь были воспитаны не теми женщинами, которые есть в русских селеньях и которые остались без мужей из-за всяческих войн и репрессий. Ничего подобного здесь не происходило со времен первой мировой, разводы относительно редки, и подавляющее большинство мальчиков росло в полных семьях, видело множество учителей-мужчин, продавцов-мужчин, врачей-мужчин и, вообще, постоянно и много и повсюду работающих мужчин — и сами они вполне готовы стать таковыми.
Да их матушка никогда бы не потащила молча никакое ведро — сына бы попросила, если не инвалид.
О какой борьбе вообще может идти речь, если не одно поколение турецких мужчин в одиночку обеспечивало семью — и только в силу этого периодически падало по вечерам на диван и просило чаю?! Причем турецкому мужчине никогда не может прийти в голову идея о равенстве полов — они уверены, что они как минимум сильнее, и поэтому всегда готовы с дивана подняться и лампочку вкрутить.
Обломовщина отнюдь не местная национальная болезнь — она приобретается в процессе общения с фИмЕнистками.
В одной нашей знакомой семье жена не работает, а муж работает посменно: неделю в ночь, неделю день. Независимо от этого, на их кухне всегда можно наблюдать такую картину: жена моет посуду, он ее вытирает.
Идиллия.
Я не говорю, что так надо, но им так нравится.
Золовка этой дамы (не русской, как кто-то мог заподозрить, а совершенно местной!) очень возмущалась: как, ее брат должен вытирать посуду... вообще что-то делать на кухне, какой ужас! При этом та же золовка жаловалась на собственного супруга и на мужа дочери, что те, бездельники, ни шагу с дивана, ах, мы, бедные овечки... вау!
Такие вот двойные стандарты.
«ФИмЕнисток» очень возмущает, когда кого-то не возмущают мужчины как класс, и собственные мужья в частности, и если чей-то муж вдруг донес тарелку до посудомоечной машины, эта счастливица обречена на одиночество и осуждение.
Турецкие «фименистки» либо с тяжкими вздохами подают мужу ранним утром собственноручно выпеченную булочку, отрезав ему лучшую часть, либо спят до полудня, потому что... женщины они или твари дрожащие?!
Либо часами гладят, то и дело бегая на кухню, где что-то жарится, — либо нанимают специальную женщину для глажки и деловито уносятся в магазин купить полуфабрикатов.
Либо взваливают на себя поход на рынок за всем-всем-всем, либо звонят в службу доставки из ближайшего магазинчика... да и пиццу можно заказать, а то скоро подруга придет, а я еще без прически!
Турецкие мужчины работают, и многие из них даже не подозревают, что с ними ведется постоянная борьба. Они просто думают, что женщины... они вообще... такие особые существа... все такие противоречивые, все такие внезапные... как с ними общаться-то?
А ведь с «фименистками» действительно трудно.
Даже мы с ехидной с трудом выдерживаем полчаса дамской беседы в закрытом помещении. Ибо с жалоб на бесконечные труды по уборке этих помещений разговор плавно и неизбежно переходит на ужасных мужчин, с которыми они, несчастные, вынуждены влачить свое существование.
«Зачем столько мучений? — иногда коварно спрашивает ехидна. — Возьми да разведись!»
Как — разведись?! А на что я буду жить? На свою зарплату? Да мне ее ни на что не хватит, сейчас я ее почти всю на парикмахера, детский сад и домработницу трачу... а у меня и вообще никакой нет... в одиночку не проживешь! Надо терпеть и нести свой крест... нет, что у них там? полумесяц? словом, нести свою ношу, которая почему-то, вопреки пословице, тянет.
Ибо если не тянет — то какие же мы после этого феминистки? Все женщины мира борются, а мы?..
То, что мы с мужем друзья и партнеры по жизни, вызывает у них — нет, не зависть, им это не нужно! — полное неприятие.
То, что я иногда вся убегаюсь, поднося чай, если от важного матча не оторваться, — это ладно, это и они могут, но почему я на это не жалуюсь?!
Да потому, что накануне я полдня просидела наедине с компьютером и ехидной, и чай, и даже ужин подносили мне — предварительно приготовив... а что, у нас бывает!
Как-то мы не считаем, кто кому что должен, и все делаем вместе или по очереди, как выйдет.
Недавно заглянула соседка, столкнувшаяся с неразрешимой проблемой стеклопакета. Если сделать обе створки окна открывающимися, рама посередине становится шириной в пол-окна, а если открывать только одну... вот как у тебя, то... как же ты там снаружи в самом углу достаешь, чтобы вымыть?
Я-то?
Элементарно, Ватсон!
Я мужа прошу. Роковое окно я мою... ну, раз в месяц, не чаще, и муж спокойно протирает тот уголок, брызнув туда ароматным моющим средством, и занимает это у него ровно две минуты, и ничего такого.
Нет, разочарованно вздохнула соседка, это не для меня! Мой же не будет... мой-то никогда... это все говорится в отсутствие упомянутого мужа, которого, видимо, годами приучали ничего не делать в доме, только есть и спать... и помочь никогда не просили — зато я постоянно слышу о нем много гадостей, когда вдруг забредаю на очередные дамские посиделки.
Нет, мой собственный муж никогда не моет окна, он много работает — только тот один маленький недоступный угол, и что такого?
Зато я никогда не говорю о нем соседкам всякие «фи!»
Потому что я правильная феминистка, у меня все буковки на своих местах.
Тут одна знакомая «фименистка» возжелала машину.
Новую. Старая-то совсем прохудилась...
Муж и его друг калькулятор долго пытались объяснить ей, что при их доходах, да при расходах, да при двух детях, да при том, что она сама не... я возьму этот кредит под свою пенсию, тебя это не касается, — гордо заявила... как сказать «борец» в женском роде, а?.. «борица», что ли? или «бориха»? словом, она заявила так и соответственно поступила.
Надо ли говорить, что свою пенсию (которая никого не касается!) она получает только потому, что ее благоверный годами выплачивал пенсионные взносы, пока наша «фименистка» отнюдь не работала, а мирно растила детей и ходила по золотым дням? И что на одну его пенсию растить двоих детей, выплачивая кредит за дорогую машину, невозможно?
Нет, мужчина должен знать свое место — какие такие равные права для всех?
Мы, «фименистки», считаем, что никакого равенства быть не может: женщины никак не равны с мужчинами, женщины гораздо лучше и уж, конечно, не твари дрожащие вовсе!
А еще одна «фименистка», никогда ни минуты не работавшая и только подносившая чай и натиравшая что ни попадя ароматным моющим средством, купленным на деньги мужа, умудрилась недавно отсудить у него при разводе все: квартиру, машину, дачу и все деньги, лежавшие в банке, — и ей ни капельки не стыдно, она гордится своей победой, ибо она — борец... то есть женского рода... ну вы поняли.
Нормальная феминистка взяла бы половину, да?
Но та доказала, что поскольку все было оформлено на ее имя... и кто она после этого?
По-моему, та самая «фименистка»: ну и что, что муж работал, мужчины только для того и нужны, чтобы содержать нас, красавиц, и чтобы нам было с кем бороться за свои права.
У того мужа, к слову, новая семья, и его новая жена, обретенная им в России, как истинная феминистка работает наравне с ним, и они вместе готовят ужин и носят друг другу чай, не разбираясь, кто что должен и кто больше устал.
Ехидне кажется, что именно широким распространением «фИменизма» среди турецких женщин объясняется обилие и в большинстве случаев счастье русско-турецких браков: мужчины в них с изумлением обнаруживают, что жена — это не только вечно ноющий кухонный комбайн, полжизни просиживающий с кумушками и в парикмахерских, а жена с таким же изумлением понимает, что может, если захочет, не работать вообще и сидеть с детьми, или работать, но тогда получать за это полный домашний респект от неизбалованного подлинным феминизмом мужа.
В классе, где учится моя младшая дочь, родительские собрания происходят так: в одну из суббот мамаши (да, только они!), прихватив с собой детей и у кого есть — младших, собираются в кондитерской, запускают детей в кино... младшеньких, у кого есть, навешивают на себя... и принимаются совещаться с учительницей, как лучше делать уроки и куда бы отправиться на экскурсию.
Отцы избавлены от всего этого не потому, что они работают по субботам, таких наверняка единицы, а из принципа: что мужчины могут понимать в воспитании-то?! Да мой никогда тетрадок-то не видел... а мой небось такую задачу ни фига не решит, пусть сын на курсы ходит... а мой уж забыл, в каком мы (они — ха-ха! — мамочки мои!) классе...
А ты б напомнила, что ли.
Или вот этого сорванца трехлетнего с ним на часок оставила, чтоб он здесь не мешался: дети-то общие — или как?
Мы с мужем приходили туда вместе, пока нам не надоело это бабье царство «фименисток». Ходим теперь только на официальные собрания в школу — по очереди, ибо скучно слушать, какие у нас правильные дети.
«ФИмЕнистки», в отличие от феминисток, хотят всего и сразу: и чтобы не работать, а если работать, то чтобы нравилось и не утомляло, и чтобы при этом не заниматься домашним хозяйством, ибо не нанимались обслуживать этого деспота, и чтобы он зарабатывал на всех, и чтобы не лежал на диване, а дав денег, сразу исчезал бы куда-нибудь, и чтобы он не вникал ни во что в доме, и чтобы позволял ей принимать все решения самой и вволю тратить денег на украшения, и чтобы он не мешал ей воспитывать детей, и чтобы он нес ответственность за их плохое поведение и за нехватку денег, и чтобы руку подавали и дверь придерживали, и чтобы быть не просто равной, а еще равнее... и чтобы быть замужем, и чтобы при этом проводить с мужем как можно меньше времени.
Вы не поверите, но ехидна знает не одну даму из местных, которые искренне завидовали мне, когда мой муж работал в России и приезжал раз в месяц на неделю.
Вот оно — полное счастье «фИменисток»: если муж есть, то его сразу нет, а деньги оставлены и время и свобода принадлежат тебе!
Так что вы не думайте про турецких женщин, что они отстали: они уже впереди планеты всей.
Если в Америке и Европе феминистский паровоз вперед летит, то наши «фИменистки» уже бегут впереди того паровоза... не оглядываясь, не свернет ли он куда по дороге.
