На государственном уровне постоянно говорят о защите семьи и семейных ценностей. Но что делать ребенку, если в семье не остается ценностей, и она становится опасной для него? Должен ли быть механизм, позволяющий подростку, которого жестоко избивают, уйти из дома на легальных основаниях и пожить в реабилитационном центре? Сколько нужно взрослых, чтобы предотвратить суицид одного ребенка? «МК» постарался найти ответы на эти вопросы.
Однажды вечером московская учительница Анна Владимировна (имя изменено) проверяла тетрадки: ученики сдали очередную контрольную. Вот — тетрадь 16-летней Наташи (имя изменено). Придраться вроде не к чему, но почему-то в последний месяц девочка регулярно стала ставить в конце контрольной грустные смайлики.
Ответ верный, ответ неверный… И в конце контрольной — крупная надпись: «Помогите!»
Анна Владимировна пошла посмотреть соцсети Наташи. Большинство последних записей были посвящены суициду. Несколько лайков от одноклассников — и ни одного предложения помощи. Учительница поняла, что, возможно, этот крик о помощи, написанный жирным шрифтом после контрольной в тетрадке, — последний.
На следующий день Анна Владимировна оставила Наташу после уроков и спросила, что произошло.
— Я не могу рассказать — могу только написать, — ответила девочка.
Так Анна Владимировна узнала, что Наташу уже два года домогается отчим, а мать встала на его сторону: мол, это он так играет. Более того, девочку дома регулярно избивают.
Учительница пошла к школьному психологу и социальному педагогу. Выхода не было: сама она не обладает навыками работы с «пограничным» подростком.
Так в жизнь Анны Владимировны и Наташи включилась система. Социальный педагог и психолог действовали по инструкции и вызвали в школу мать Наташи, решив сделать ей внушение и посоветовать заняться ребенком.
Тем же вечером мать пришла домой и избила Наташу.
А Анна Владимировна увидела, что у нее в соцсетях появились посты с обратным отсчетом до назначенной страшной даты.
Анна Владимировна поняла, что на стороне Наташи осталась только она. Учительница открыла поисковик и начала искать фонды, куда можно обратиться за помощью. Ближе к ночи она позвонила на «горячую линию» одного из движений.
Так Наташа впервые начала общаться с психологами. Оказалось, что отчим и мать избивают девочку почти каждый день, много пьют, но главное — Наташа уверена, что рано или поздно «игры» отчима закончатся тем, что ее изнасилуют.
И вот тут психологи и учительница оказались в ситуации, с которой сталкиваются все, кто пытается помогать подросткам.
Было очевидно, что Наташу надо временно переместить от родителей, но куда? В семье ей сейчас находиться просто опасно, так как избиения продолжаются. Родственников, у которых можно было бы пожить, у Наташи нет, и если пойти на ограничение ее родителей в правах — она может попасть в детдом.
Найти решение помогли в Москве.
В Москве действуют кризисные центры семейного типа, в основном ими пользуются женщины, в том числе с детьми, попавшие в трудную жизненную ситуацию, часто связанную с домашним насилием. Попасть в такой социально-реабилитационный центр, просто решив уйти от родителей из дома, нельзя: нужно собрать ряд документов, представить справки и так далее. Более того, речь не идет о санатории, так как люди, нашедшие себе там убежище, работают с психологами, юристами, ищут работу или ездят на учебу. Разумеется, там запрещены алкоголь, наркотики, нарушение режима пребывания и других правил. Договорились, что Наташа сможет продолжать жить там, ездить в свою школу, готовиться к экзаменам и последнему звонку, а юристы будут помогать привлечь отчима к ответственности, а также пытаться вернуть мать в социум и помочь ей найти путь обратно к дочери. Дети имеют право написать самостоятельно заявление на размещение в таком социально-реабилитационном центре с 14 лет.
Наташа собрала «тревожный чемодан» с документами, необходимыми вещами и зарядкой для телефона. Взрослые договорились, что она поедет в школу на последний звонок, а из школы ее отвезет в социально-реабилитационный центр учительница, которой девочка доверяет.
К сожалению, все снова пошло не так.
Пока взрослые занимались устройством девочки на реабилитацию, школа уведомила о происходящем социальные службы района, пришедшие к Наташе и ее семье в дом накануне последнего звонка и эвакуации. Девочку снова допрашивали при матери — по словам Наташи, довольно агрессивно. При матери, которая ее избивает и поддерживает отчима, Наташа ничего говорить социальным службам не стала. Как только за ними закрылась дверь, мать и отчим закатили ей новый скандал.
После этого девочка удалила свои аккаунты в соцсетях, написала прощальные слова в мессенджер учительнице и совершила попытку суицида.
Ей просто повезло: она ошиблась с дозировкой и лекарствами. Утром Наташа ушла из дома в чем была. Мать за попытку дочери свести счеты с жизнью устроила ей новый скандал и угрожала побоями.
Наташа бродила по улицам и наконец снова позвонила учительнице, попросив забрать ее в социально-реабилитационный центр.
Учительница была вынуждена снова сообщить о случившемся в школу, а школьный педагог снова вызвала социальные службы. Наташу увезли не в социальный центр, а в больницу на три дня. Психолог к ней не приходил, пока учительница снова не попросила вмешаться уполномоченную по правам человека.
Наконец девушка поехала в социально-реабилитационный центр. Волонтеры привезли ей вещи, а учительница навещает ее почти каждый день. У Наташи появилась вера в будущее и вернулась надежда, что маме однажды перестанет быть все равно. Пока мама только пишет девочке, что накажет учительницу через школу.
В школе учительницей тоже остались недовольны, так как она «вынесла сор из избы».
Путь вовне, чтобы прийти назад
Случай Наташи не единичен, а скорее типичен. С одной стороны, государство декларирует заботу о детях — с другой стороны, единого механизма по защите подростков от домашнего насилия не существует.
Главная проблема — что, если подростка избивают родители, эти же люди для социальных служб или полиции параллельно являются законными представителями ребенка.
Год назад в чем-то схожая история случилась в Севастополе. 15-летняя Алиса (имя изменено) выложила в соцсетях пост о том, что ее регулярно избивает отец за малейшее опоздание домой. Девушка обратилась в полицию, где с ней поговорили грубо и заняли позицию отца: мол, тот «воспитывает», а социальные службы пригрозили отправить ее в детдом. После разговора в отделении полиции девушку убедили не писать заявление и сдали на руки отцу. Свой рассказ Алиса сопроводила фотографиями с синяками…
Алисе снова повезло: в ее историю, благодаря информации от общественников, включились региональные уполномоченные по правам человека и по правам ребенка , не осталось равнодушным и «формальным» учебное заведение.
Довольно быстро к работе подключили психологов, а отца убедили отпустить дочь пожить с тетей: находиться в одном помещении было опасно для обоих членов семьи. Оказалось, что мать Алисы проходит лечение от наркозависимости, и отец, больше всего боясь для дочери такой судьбы, занялся гиперконтролем, не стесняясь физического воздействия. Почти сразу он согласился на то, чтобы пройти реабилитацию с психологом, — так же строилась и работа с Алисой.
Через некоторое время обоим удалось заново найти подход друг к другу. Последнюю весточку они прислали под Новый год: Алиса вернулась к отцу, и они вместе регулярно навещают маму в клинике, Новый год они поехали отмечать с ней вместе.
И опять: если бы рядом с Алисой в критичный момент не оказалось неравнодушных взрослых и если бы не была найдена модель разделения конфликтующих сторон, девочка могла бы выполнить то, о чем писала в соцсетях несколькими постами ранее: «Не буду жить…»
Истории Наташи и Алисы одновременно и типичны, и нетипичны. С одной стороны, многие подростки сталкиваются с насилием в семье, а потом, вырастая, начинают практиковать его как норму уже в своих семьях. Но не каждый подросток решается искать выход, а с неравнодушными взрослыми сталкиваются и вовсе единицы.
В обеих историях позитивную роль сыграли взрослые, готовые, с одной стороны, действовать ответственно, с другой — за рамками бюрократических инструкций.
Если насилие совершают над взрослым человеком, он может сам постоять за себя, обратиться в социальные службы, искать реабилитационный центр и представлять собственные юридические интересы. В случае подростка, как уже говорилось, интересы представляют родители, и получается, что расспрашивают его о насилии в семье в присутствии тех, кто это насилие творит.
Что касается школы, то опять же, во-первых, ребенок в критическом состоянии, как правило, доверяет лишь некоторым взрослым — например, любимой учительнице, но не директору и не социальному педагогу. Вызов родителей в школу в случае Наташи обернулся усугублением трагедии.
Наконец, в семейных конфликтах нередко бывает, что немедленное разделение сторон спасает им жизни, как это вышло с Наташей, с Алисой и во многих других случаях.
Такой механизм предусматривает законопроект о профилактике домашнего насилия, который уже несколько лет разрабатывается то депутатами Госдумы, то профильной группой Совета Федерации. Основное, что предлагает законопроект, — введение системы судебных предписаний, которое требует от сторон конфликта, если в нем присутствует физическое семейное или бытовое насилие, немедленно прекратить общение на некоторое время, пока не будет найден выход из ситуации, причем в последней версии законопроекта предлагается наделить таким правом не только участковых, но и уполномоченных по правам детей. Также предполагается, что для стороны, которой нужны реабилитация и безопасное место, чтобы укрыться, будут строиться государственные реабилитационные центры.
Консервативная общественность, как только слышит об этом законе, кричит, что, мол, воспитание детей и методы этого воспитания — это дело родителей. Вот только родители Наташи довели ее сначала до попытки суицида, а потом эту попытку проигнорировали.
Страшное решение Наташи было бы, получается, тоже исключительно делом родителей?
«Хотя бы один взрослый рядом»
Эксперты говорят в один голос: главное — это любить детей, чтобы в критической ситуации у ребенка был хотя бы один взрослый, который может вмешаться в ситуацию.
«Мне кажется важной роль классного руководителя в жизни ребенка. Вообще все педагоги должны встать лицом к детям, потому что иначе они находятся просто не на своем месте. Если человек работает тем же педагогом, но не любит детей, в сложной ситуации он может наломать дров», — говорит эксперт.
«В случае Наташи помогла учительница, но многие дети просто не знают, куда идти, чтобы это было безопасно, и чтобы им помогли. Сама идея реабилитационных центров для подростков правильная, но они должны находиться там под присмотром ответственных взрослых, настроенных помочь, а не разжечь конфликт.
Полиция, к сожалению, часто ведет себя с подростками жестко: они привыкли бороться с преступностью, и у них просто иные навыки. А на детей в сложной ситуации нельзя смотреть как на виноватых. Более того, в конфликтной ситуации ребенок не так виноват, как взрослый, это правило, — говорит эксперт, добавляя: — Если у ребенка не будет возможности обратиться к добрым и ответственным взрослым, в итоге он придет к неправильным, злым взрослым, которые, например, вместо того, чтобы успокоить подростка, вовлекут его в секту или дадут наркотики».
Член Совета при президенте по правам человека Татьяна Мерзлякова согласна, что в случае жесткого конфликта у подростков в семье немедленное изъятие или иной вариант разделения с родителями может быть оправдан, если ребенку угрожает опасность.
«Если ребенку угрожает прямая опасность, должен быть механизм изъятия ребенка до суда, а также возможность разговора ребенка с опекой без присутствия той стороны, которая эту опасность несет», — резюмирует Мерзлякова.
Протокол или жизнь?
Что же делать школе? Как правильно вести себя, если ребенок обратился за помощью к кому-то из учителей или к школьному психологу?
Учительница Наташи, не жалеет, что спасла ребенка, и не боится давления со стороны школы: жизнь подростка — важнее.
«На самом деле у школьного учителя есть все механизмы, чтобы помочь ребенку, но, к сожалению, по протоколу необходимо обязательно поставить в курс происходящего администрацию школы. Школе же важно, чтобы инцидентов происходило как можно меньше.
Например, есть система «Классный помощник». В ней я могу отмечать галочками жалобы ребенка на домашнее насилие, суицидальные мысли, и тогда сразу включатся соцслужбы и психологи. На практике же перед тем, как поставить такую галочку, я должна спросить разрешение начальства — разрешат или нет, таков протокол. И школа начинает решать вопрос сама, как правило, просто вызывая родителей. Ребенок же, например, может не хотеть общаться с администрацией школы и не желать вызова родителей, а искать именно помощи психолога. Если сделать систему менее бюрократизированной и более ориентированной на помощь детям, многое станет проще», — считает учительница.
Ольга Бочарникова, педагог-психолог школы №1466 им. Н.Рушевой (здание 4), рассказывает о подобном случае в своей практике:
«Ко мне обратились и доверились две девочки, сестры Полина и Арина (имена изменены). Рыдая, они рассказали, что мать и отец сильно их избивают — просто так или из-за пустяков. А также — что мать отправляла их к родственникам в другой город на лето, где сын родственницы совершал с ними действия сексуального характера; то же самое с ними совершал и квартирант, который жил с ними в съемной квартире ранее. Я успокоила девочек, но видела, что одна из них буквально на грани. Я понимала, что действовать надо оперативно. Регламент моих должностных действий был таков: сообщить социальному педагогу школы, классным руководителям, заместителю директора, родителям девочек (чего они ужасно, до истерики боялись).
Социальный педагог отправила письмо в опеку, но девочки умоляли поместить их в приют. Это оказалось сделать невозможно из-за нашего законодательства. Сестры должны были вернуться в свою семью, родители присутствовали на беседах и давили на детей — в итоге девочки опять были избиты, запуганы и увезены в другую страну.
Я считаю ситуацию катастрофической. Из-за недоработки в нашем законодательстве невозможно защитить детей. Должна быть система, при которой, если дети жалуются, что они в опасной ситуации, можно было бы оперативно поместить их в реабилитационный центр. Необходимо безопасное место, куда можно поместить ребенка на время расследования и суда, чтобы родители, которые жестоко обращаются с ним, не могли запугать и оказывать на него давление. Но у нас в стране этого нет. Дети беззащитны. Пока родитель не нанесет серьезных видимых увечий, нельзя забрать ребенка из семьи. Сейчас я считаю, что должна была вызвать полицию в школу. Но теперь уже поздно: девочек увезли за границу», — говорит Бочарникова.
Ольга постоянно развешивает в школе объявления, что к ней может зайти каждый ребенок. В истории Наташи она говорит, что учительница сделала все правильно.
Руководитель движения «Сдай педофила» Анна Левченко говорит, что каждый случай обращения подростка, особенно пережившего сексуальное насилие, требует индивидуальной работы.
«Не думаю, что подростки, если узнают, что существуют реабилитационные центры, будут шантажировать благополучных родителей уходом из дома. Такие центры все равно подчиняются правилам, накладывают определенные ограничения, там работают воспитатели и психологи. Там есть правила приема: это не организация, куда можно просто уйти от надоевших родителей.
Ребенок в кризисной ситуации в семье должен иметь возможность получить помощь со стороны взрослых — например, от учителя, адекватных общественников или даже простых волонтеров. Дети в кризисных ситуациях едва ли кинутся искать помощи в опасных компаниях, так как они, как правило, очень уязвимы и замкнуты — и скорее пойдут на крайние меры. А взрослые, которые находятся в такие моменты рядом и стараются помочь, в первую очередь должны помнить, что сами были когда-то детьми. Главная опасность для ребенка в кризисной ситуации — даже не секты и притоны, а задеревенелые взрослые, которые не понимают ребенка, и своей черствостью могут невольно толкнуть его на последний шаг», — резюмирует Левченко.
Екатерина Винокурова
