Она невероятно хороша. Обольстительна. Она обещает все мыслимые и немыслимые удовольствия. И только те, кто ей обладает, знают её страшный секрет: эта дрянь требует жертвы — и немалой. Речь идёт, конечно, не о красоте. Современный человек слишком слаб для красоты. Я говорю о её легкомысленной и распутной сестре — славе.
В отчаянии и боли ты вешаешь плакат этой обольстительной дамы где-то в глубине своей души, а потом жизнь отправляет тебя работать работу. День за днем ты разрезаешь своим оптимизмом рутину, давая сексуальному плакату внутри тебя потихоньку покрываться плесенью. Волны быта беспощадно накатывают, но ты, будучи стойким оловянным солдатиком, отчаянно сопротивляешься.
Годы высыхают один за другим, и вскоре уже непонятно: ты просто перестал надеяться или повзрослел достаточно, и тебя это больше не привлекает…
Усилием воли я выдергиваю свою мысль из болота рефлексии. Я в музее. На работе. Шаркающие ноги бабулек помогают мне заземлиться в реальном мире. Я собран и принимаю свою судьбу.
Наверное, никто и никогда не мечтает в детстве трудиться в таком месте, но свой кайф в этом есть. Особенно когда все оставляют в покое и есть возможность поиграть на местном рояле. М-да, как же сильно всё поменялось! Но, чёрт возьми, я всё ещё люблю музыку. И какая-то сила до сих пор влечёт меня к этим шлюховатым софитам.
Возможно, упрямая вера в то, что однажды победа будет на моей стороне, помогает не воспринимать слишком серьезно всё то, что творится в госучреждениях.
Никогда не думал, что соприкоснусь с этим миром. Капитализм беспринципен, но всё же, по-своему, честен. А вот бюджетные учреждения — это отдельный вид ада. Крик здесь — основной способ передачи информации. Лишь на нём держится цепочка командования.
Главное оправдание для крика — «Они же по-другому не понимают».
Власть уродует человека, взывая к низшим его инстинктам. Мы все привыкли воспринимать страхи перед государственной машиной времён 30-х годов, как страшную сказку, а, между тем, стоит только присмотреться к большим начальникам — и под покрывалом цивилизованности проглядывает всё тот же звериный оскал.
Буквально пару дней назад в наш филиал заезжал директор и кричал о том, что он принимает здесь решения. Интересно, догадывается ли он, что это не производит ощущения силы? Тем не менее, его прямые подчинённые дрожали и метались. Директор вообще не раз и не два доводил их до слез. Женщины — с мягким сердцем и детьми за плечами, они не могут ему возразить.
Я тогда ушёл в другую комнату. Мне не хотелось там находиться. Я люблю музеи, люблю культуру, но такое положение дел действует удручающе. Всё-таки столетия кнута привили людям привычку слушаться громкого голоса. Это и есть рабский менталитет. Когда твой начальник не такой же человек, как и ты, и лишь чуточку выше по лестнице, а барин, которого страшно прогневать.
Частная инициатива не имеет нужды в криках — неэффективные элементы отсеиваются легко и без доли эмпатии. Совсем другой расклад у бюджетников. Власть делает со слабым человеком страшные вещи.
Тот, кто строит свою индивидуальность на статусе, начинает держаться за него цепкими руками глупости.
В бизнесе такая ошибка не прощается — и тебя вытесняют.
Но под брюхом неповоротливой государственной машины такой человек может ещё долго удерживаться. Он зависим от своих подчинённых так же, как и они от него. Люди ждут от начальника матерных криков, и он удовлетворяет их бессознательное желание. Таким образом рождается эта порочная пуповина. Массовый Стокгольмский синдром.
Хотя мне легко говорить. У меня нет детей, которых нужно кормить, и — любящая жена, которая со мной точно не из-за денег. Да и, к тому же, я верю, что не пропаду. Я всё ещё молод, дерзок и умён. А вот у многих уже нет возможности улететь. Это страшно, когда тобой правит напуганный тиран.
Кирилл Савушкин
Иллюстрация: Бова-королевич. Роспись на крышке сундука. Великий Устюг, XVII век. «Википедия»
