Рассказывая о своих телевизионных проектах, Сагалаев как будто вновь переживает те времена. Иногда огорченно замолкает — власти постоянно закрывали телепередачи за излишнюю смелость высказываний. А потом вдруг светлеет и улыбается, вспоминая, как придумывал новые проекты. Тогда в стране повеяло свободой, и телевизионщики с наслаждением улавливали этот аромат.
— Вы попали на телевидение, когда оно превращалось из советского в несоветское. Как вы поняли, что стало больше свободы?
— Толчками были и сюжеты в «Адресах молодых», и передача Володи Мезенцева, которую он вел, стоя в грузовике в окружении тысяч молодых людей из Балашихи. Манифестом — и моим личным, и редакции — стала программа «12-й этаж». Там была структура придумана — телемосты. Этот манифест мы готовили всей редакцией. Конечно, это произошло, когда пришел Горбачев, когда впервые стали звучать слова «перестройка», «ускорение» и «гласность», когда появился Александр Николаевич Яковлев, когда стали выходить новые «Московские новости» и другие газеты. Конечно, телевидение было не первым — все читали газеты, журнал «Огонек». И вот мы почувствовали легкий привкус свободы. Мы были настолько к этому все готовы, что приняли перемены мгновенно. У всех были за плечами и «Один день Ивана Денисовича», и свой Олег Петрик, и свой Виктор Некрасов, и свои Синявский с Даниэлем. Перестройка означала возвращение людей к себе как к людям. В стране началось нравственное возрождение. Тогда еще в этом не было осознанной жесткой политики.
— Что вы имеете в виду?
— Нравственное возрождение — это возвращение людей к самим себе, к своей человеческой сути. Вот, например, в программе «12-й этаж» у нас был такой эпизод. Горбачев объявил, что «АВТОВАЗ» в Тольятти будет законодателем мировой автомобильной моды. Таково, мол, решение партии и лично Горбачева. Стоит ли говорить о том, что собой в то время, да и сейчас, представлял наш автопром. Мы организовали телемост в том числе с заводом в Тольятти. Там стояли директор завода, секретарь горкома партии, рабочие и местная молодежь. И вот я спрашиваю секретаря горкома партии, верит ли он, что завод станет мировым законодателем автомобильной моды. Он говорит: «А как же! Конечно! Ведь партия так решила!» Я говорю: «А поднимите руки, кто тоже в это верит». Лес рук, но не все все-таки подняли. И я совершенно случайно выбираю из стоявших рядом с этим партийным чиновником молодого человека, который не поднял руку. Я его спрашиваю, почему он не поднял руку. А он говорит: «Это чудовищная ложь. Чтобы так утверждать, нужно ничего не понимать, мы такими заявлениями обманываем народ, партию, комсомол». Спрашиваю секретаря: «Вы знаете этого молодого человека?» И получаю ответ, которого совершенно не ожидал. «Да, — говорит. — Это мой сын». И я понимаю, что вот оно — событие. Тогда я говорю: «То есть кто-то из вас врет — или вы, или ваш сын. Но вы солидный человек, отец. Сейчас мы выясним, что ваш сын лжет. Помните, что нас смотрит вся страна. Все-таки кто из вас лжет?» Пауза. И он говорит: «Солгал я». Вот что принесли гласность и перестройка. Это был, может быть, первый в жизни настоящий поступок этого человека.
— И как власть реагировала на такие ваши провокационные эксперименты?
— Не очень хорошо — «12-й этаж» был закрыт. Это решение принималось на самом высоком уровне. Надеюсь, что не лично Горбачевым. Я слышал, что главным инициатором закрытия этой программы был Егор Кузьмич Лигачев. Но это был не только его настрой. В обществе были очень разные настроения. К примеру, помню, как меня поразило письмо ректора Ростовского университета Жданова (сына того самого Жданова), который писал Лигачеву о наших программах. И закончил он письмо цитатой из Библии: «Не смущайте малых сих». Такое вот отношение к народу у них было — он ведь имел в виду не только молодежь, которая смотрела нашу программу. Он имел в виду всех, воспринимал людей как несмышленышей. С его точки зрения мы развращали зрителя. Вообще власть очень странно относилась к людям. Лигачев вообще меня поразил при первом знакомстве.
— Чем же?
— Лигачев должен был приехать к нам в редакцию. Мы напекли булочек, накрыли стол, вскипятили чайник. Приехал Егор Кузьмич, провожают его в мой кабинет, где уже вся редакция собралась. Я в волнении предлагаю ему угощение, берусь за чайник, и вдруг чья-то рука твердо отводит мою руку с чайником в сторону. Я оглядываюсь и вижу, что за спиной у меня стоит амбал, он распахивает свой пиджак, внутри которого вшит карман, достает оттуда термос и наливает Лигачеву чай. То есть Егор Кузьмич пришел в святая святых — на советское Центральное телевидение, откуда шло вещание на всю страну, и имел подозрение, что мы можем его отравить (или его охрана так думала, что не меняет сути дела). Они считали нас потенциальными отравителями! Это, конечно, меня тогда больно задело. Ну а потом он стал говорить, что таких подростков, которых мы показываем в «12-ом этаже», нет, что это все приглашенные артисты. Это, конечно, был полный бред. Хоть сейчас можно спросить, например, у Сережи Брилева (сегодня — ведущий итоговой программы «Вести» на телеканале «Россия»), был ли он артистом. А ведь он сидел у нас в эфире на лестнице — такой мальчишка с ленточкой на лбу, длинноволосый. И он ложился под бульдозеры, которые шли сносить памятник архитектуры. Тогда молодежь очень рьяно взялась защищать памятники от разрушения.
— Горбачев тоже относился с подозрением?
— С Горбачевым я познакомился позже — когда работал в программе «Время». «12-й этаж», который я вел, будучи главным редактором молодежной редакции, закрыли. И по логике меня самого надо было закрыть в прямом смысле этого слова. А вместо этого я становлюсь главным редактором программы «Время». Я сам был в шоке. Говорят, это была идея Яковлева, который хотел, чтобы атмосфера молодежных программ переселилась в большой политический эфир, в программу «Время». Тогда-то я стал ездить с Михаилом Сергеевичем и Раисой Максимовной в его поездки. Там появилась возможность личного контакта. Как-то произошел забавный момент. У меня есть фотографии с Ельциным, Горбачевым, Путиным, Медведевым, где я касаюсь их. Это не просто так: мне всегда было интересно, что под пиджаком — что-то вялое, безжизненное или меня током ударит. У меня была просто идея фикс прикоснуться к интересному мне человеку.
И вот мне довелось дотронуться до бицепса Горбачева. До того он мне представлялся округлым и немножко одутловатым таким. Не только физически, внутренне тоже. А оказалось, что у него совершенно стальной бицепс. Совсем не мягкий на ощупь. И это интересно, потому что тело и сознание очень связаны.
— А характер твердый?
— Судите сами. Когда мы только познакомились, это был очень жизнерадостный человек, очень оптимистичный, сильный, искренне веривший в идеалы. И Раиса Максимовна играла немаловажную роль при нем. Когда была встреча с Джорджем Бушем-старшим, произошел забавный эпизод. Были два корабля — наш и американский. И все ходили друг к другу в гости. Настала очередь американцев нанести нам визит. Наша делегация выстроилась по ранжиру, и Раиса Максимовна с Михаилом Сергеевичем показывали Джорджу и Барбаре Буш свою свиту. И вот она идет и представляет — это министр такой-то, это писатель такой-то, а это художник такой-то. А когда дошли до меня, у нее просто на лице появилась умилительная улыбка, она сказала: «А это наш любимый ведущий», — и похлопала меня по щеке. Я не знал, как на это реагировать — то ли оскорбиться, то ли обрадоваться. Но через месяц после этого программу «7 дней», которую я вел по воскресеньям, закрыли. Причем закрыли с иезуитской формулировкой, которую выдало Политбюро: восстановить программу «Время» по воскресеньям. Такое ощущение, что «Время» куда-то случайно подевалось и Политбюро решило восстановить справедливость. А ведь в «7 днях» была настоящая информация, аналитика и политика. Это были прямые эфиры с бастующими шахтерами, которые говорили все, что они думают о советской власти, в прямом эфире снимали с работы секретарей обкомов, на улицы выходили тысячи людей. Конечно, власти не могло это понравиться. В радикальных изменениях информационной политики телевидения того времени огромную роль сыграли Ольвар Какучая, Олег Добродеев, Татьяна Миткова, Александр Тихомиров, Владимир Молчанов и многие другие. Это была сильнейшая команда.
— Но ведь вы были членом партии. И при этом подрывали основы, получается.
— Больше вам скажу: я был (и остаюсь) патриотом своей страны. Все, что не вписывалось, вроде того фестиваля дружбы узбекской и таджикской молодежи, все, о чем читал в «Самиздате», я считал перегибами и частностями. И я верил, что при надлежащих преобразованиях социалистический строй можно и нужно сохранить. На последнем съезде партии я был делегатом, потому что являлся членом парткома Гостелерадио. Мне дали буквально пять минут, и я выступил с пятью тезисами. Я сказал, что в КГБ, милиции, прокуратуре не должно быть членов коммунистической партии, потому что они охраняют не коммунистическую партию, а народ.
— Это в каком году было?
— В 1990-м. Потом я уже ушел отовсюду — и с Гостелерадио, и со всех постов. Второй пункт: журналисты не имеют право быть членами партии. Хочешь быть членом партии, иди работать в партийную газету. Журналист должен служить народу, а не одной партии. И так далее. И генерал Лебедь, сидя в зале, стал сгонять меня с трибуны и освистывать.
— Многие сегодня стараются забыть о том, что были в партии, откреститься.
— Мне совершенно не стыдно, что я был членом партии. Ну был, но ведь и сам же занимался демонтажем этой насквозь фальшивой системы. Не надо забывать, что в сегодняшней России есть прослойка людей, от которых что-то зависит, которые не стыдятся своего комсомольского и партийного прошлого. Они переживали драму прозрения и осознания, что такое свобода. Свобода — это самый главный дар Божий. И высшая цель жизни человека — путь к свободе. Свобода не может быть всеобщей: нет полной свободы ни в капиталистическом обществе, ни в демократическом, ни тем более в авторитарном. Свобода — это персональное. Это тяжелый путь, схожий с восхождением на почти отвесную гору. Нельзя остановиться, отдохнуть, а потом продолжить карабкаться дальше. Как только остановился, рухнул вниз, и надо начинать все сначала.
— Разве может быть свобода на телевидении, особенно если речь идет о политике?
— Знаете, единственный мой пост, который мне в этом смысле иногда хотелось бы вычеркнуть из своей биографии, это председатель ВГТРК. Я туда не по-праведному пришел, и не по-праведному оттуда ушел.
— В каком смысле?
— Сейчас я вам расскажу, как все было. Считайте, что это небольшая исповедь. Первый разговор о должности председателя ВГТРК со мной провел Коржаков. Он не говорил об отмене выборов, он рассказывал, как Борис Николаевич устал от Попцова, что нужна свежая молодая кровь. Но было совершенно очевидно, что есть там какая-то другая подоплека. Многие считали, что лучше было бы выборы вообще не проводить. А уж если проводить, то так, чтобы выбора особого не было. Все боялись, что Ельцин не пойдет на выборы, что победит Зюганов. В воздухе пахло серой. И я сказал: пусть мне сам Ельцин предложит этот пост, тогда я пойду. Я был уверен, что тут-то меня и пошлют. Но вместо этого меня пригласили сопровождать Бориса Николаевича в составе его свиты в Екатеринбург, где он как раз и объявил, что будет участвовать в избирательной кампании. Для меня это был решающий момент. После этого мне Ельцин предложил пост председателя ВГТРК, и я согласился. Я готов был участвовать в схватке, а если проиграем, готов был участвовать в дальнейшей борьбе.
— То есть вы так верили в Ельцина?
— Знаете, я никогда не боготворил Ельцина, хотя понимал, что в судьбоносный момент вокруг него сплотилась лучшая часть общества, интеллигенции. Было время, когда я им восхищался, но это было очень короткое время.
— Август 1991-го?
— Да, конечно. Даже до этого. Но то, что было в 1993-м, что было после 14 февраля 1996 года, когда он объявил, что идет на выборы, меня очень разочаровало. Есть события, которые имеют колоссальную отдаленность в результате. Тогда грамотные, но циничные люди выдвинули такую идею: давайте выберем лучшее из двух зол, и тем самым изнасиловали страну. Как и многие, я сомневаюсь в том, что результаты выборов не были подтасованы. Не вполне уверен, что люди бы выбрали Зюганова. Но почти уверен, что Зюганов бы не продержался долго, потому что коммунистическая идея себя исчерпала. Все-таки проснулись люди — закончился уже «сон разума, который рождает чудовищ». Мне довелось присутствовать на заседаниях предвыборного штаба. Денег было немного в стране. И вот встал вопрос — повысить пенсии или те же деньги потратить на это предвыборное шоу. Один из членов штаба сказал, что эффект от повышения пенсий, конечно, может быть больше. Но лучше мыслить в историческом масштабе — так ведь придется без конца повышать пенсии, а это поколение коммуняк все равно умрет, так пусть оно умрет скорее. Другой пример. Зашла речь о том, что надо продавать золото, золотые запасы. И главный банкир сказал, что делать этого нельзя. И вот встал один очень интеллигентный человек и сказал: «Помните книгу «Ленин в Цюрихе» Солженицына? Помните, Ленин там говорит: «Через месяц или будем болтаться на виселице, или будем министрами». Какое тут, к черту, золото?! Вот такой был подход — настоящая бесовщина в булгаковском смысле. Такая дерзкая, веселая бесовщина 90-х.
Не знаю, до какой степени Ельцин был в курсе всего этого. Он был такой уральской могучей сосной, которую взяли наперевес и которой пробивали стену. Он был во многом орудием в их руках. Да, он хотел быть президентом. Но я помню слезы Наины Иосифовны, которая очень не хотела, чтобы он шел на выборы. Все эти его инфаркты и пляски... На наших глазах происходили похороны с карнавалом. Я давал эфирное время Святославу Николаевичу Федорову, кандидату в президенты России, — и меня за это били. Мы со Светой Сорокиной стали вести программу «Открытые новости» — и ее закрыли. Я часто задерживался вечерами на работе и пил. Один. Я стал чужим во всей этой тусовке — вскоре меня перестали приглашать на заседания предвыборного штаба, вообще старались держать меня на расстоянии, потому что просто молчать и бездействовать я не мог.
— Зачем такие сложности? Могли ведь просто уволить...
— До выборов боялись. Убрать публичного человека с репутацией — скандал. Попытались потом. Меня вызвал Анатолий Борисович Чубайс и сказал, что Борис Николаевич недоволен тем, что я пью. А я прекрасно знал, что у Ельцина в этот момент были серьезные проблемы с алкоголем. И я ему ответил: пусть мне Борис Николаевич позвонит и скажет, что я должен уйти, в тот же момент уйду. И мы оба захохотали, потому что услышать от Ельцина, что он недоволен моим пьянством, было бы в тот момент попросту смешно. На меня писали кляузы, письма со всякими гадостями подписывали даже те, к кому я очень тепло относился. Ничего не подтверждалось. Надо было меня убрать, а я не убирался. Я продолжал работать, давал дорогу молодым, появлялись новые форматы, популярные программы. А потом применили самый простой способ — просто перестали выделять деньги компании. И в какой-то момент я понял, что нечем платить зарплату людям — у меня коллектив две тысячи человек только в Москве. Я, конечно, написал заявление по собственному желанию, сказал в нем все, что думаю, но ушел, и тут же деньги появились. Я не хочу сказать, что я был намного лучше тех людей, которые выступали на этих заседаниях штабов. Я же не дал никому по морде, открыто этому не противостоял, принял тезис о том, что «лучшее из двух зол» важнее честных выборов. Но я думаю, что за это заплатил самой звонкой монетой, которая существует, — раскаянием и покаянием. В данном случае даже публичным. А тогда я вернулся на ТВ-6 и несколько лет был счастлив и гармоничен.
— С тех пор вы не занимали никаких крупных постов на телевидении...
— Мне кажется, я через все это уже прошел. Я ведь знаю, в каком положении находятся те, кто сейчас занимает руководящие позиции. Не то чтобы там было все однозначно, но весьма и весьма непросто. У меня есть свои человеческие и творческие интересы, которые идут вне политики. Я много общаюсь с молодежью. У меня есть деловые и профессиональные интересы — это и революция технологий, и изменение принципов производства контента. Все это мне безумно интересно. Я занимаюсь проблемами телеиндустрии в целом, изучаю перспективы телевидения. Это очень интересно — каким будет телевидение через десять — двадцать лет. Когда я был в Массачусетском технологическом университете, мне показывали телевизор нового поколения. Там экран как стол — лежит плашмя, а по нему бегают голографические футболисты. И можно заглянуть и посмотреть, какой у него номер на спине. Это мне продемонстрировали со словами: «Вот то, что мы можем показать из незасекреченного». У меня есть свои планы, о которых пока рано говорить. И все это меня устраивает. Финита ля карьера!
— Вы сказали, что Горбачев оказался на ощупь не таким, каким вы его себе представляли. А Путин с Медведевым? Вы же их тоже…
— Трогал, да. (Смеется.) Владимира Владимировича «трогала» вся страна. Он прекрасно понимает, что человека, который хочет быть лидером, страна должна раздеть, ощупать, рассмотреть. Вот он и демонстрирует себя во всех возможных видах. Рукопожатие твердое, взгляд лукавый, глаз горит. Но все это снаружи. А уж какая сила за этим стоит, с каким знаком...
— Одна из ваших главных удач — как и трагедий — телеканал ТВ-6. Вы взялись его создавать, когда в стране еще не было частных каналов. Да еще и после путча.
— Сначала меня назначили генеральным директором «Останкино». Когда я сел за стол и увидел десяток телефонных аппаратов, некоторые из которых были без дисков, подумал: «Ну вот, исполнилась мечта Эдика Сагалаева, заместителя главного редактора молодежной редакции». И в этот момент на стол выскочила стая рыжих тараканов, которая по этому столу проделала настоящее болеро. Они куда-то мигрировали. И это был какой-то знак судьбы. Потому что спустя несколько минут по одному из телефонов без диска раздался звонок, и голос вице-премьера России сказал мне что-то очень важное и твердым голосом. А я сразу ответил, что этого делать не буду. И в ответ услышал родной, почти забытый самаркандский завокзальный многофигурный изощренный мат. Правда, мне удалось из этой длинной тирады выудить несколько смыслообразующих слов: «...теперь мы хозяева страны, и ты будешь делать то, что мы тебе велим». Тогда я понял, что тараканы были не к добру. Я промучился на этой должности восемь месяцев.
— А зачем было мучиться?
— Честно вам скажу: мне нужно было уладить свои личные дела, чтобы расстаться с тараканами и стать владельцем своего телевизионного канала «ТВ-6 Москва». Мне нужна была лицензия, нужна была частота. Никогда не забуду генерала Александра Анатольевича Иванова, который фактически подарил нам частоту, на которой раньше велись секретные переговоры. У него потом проблемы были из-за того, что он нам ее отдал. Дальше нужны были деньги. Я заложил в банке свою машину «Жигули», взял кредит рублей четыреста. И мы начали. Как мы доставали на первом этапе деньги, сложно описать. Никакого криминала. Но приходилось просить у богатых людей, у государства.
— И давали?
— Это был первый частный телеканал в стране, людям очень нравилась сама идея. В общей сложности только в создание сети мы вложили миллиард тогдашних рублей. Собрались талантливые люди — «видовцы», «взглядовцы», всем было очень интересно. На канал пришли Александр Пономарев, Иван Демидов, Стелла Неретина, Александр Олейников, Юлия Меньшова, Таня Лазарева и Михаил Шац… В какой-то момент по рейтингам мы перебивали даже крупные федеральные каналы. А потом деньги кончились, появились долги. До поры до времени это касалось только меня. И я сумел каким-то образом привлечь деньги «ЛУКОЙЛа» и деньги Березовского. Борис Абрамович предпочитал проводить встречи в шикарных ресторанах, но располагались они в подвальных помещениях. И у Гусинского была такая же манера. Оба предложили мне деньги и помощь. Так в акционерах появился Березовский. И это было началом конца.
Привело это все к тому, что, когда Березовский возглавил (так ему казалось) операцию «Преемник», начались попытки использовать канал в политических целях. У меня к тому времени было 37,5 процента акций. Ровно столько же было у Березовского. Но финансовый и политический ресурс у него был, конечно, больше. Речь шла о том, что я мешаю Борису Абрамовичу ковать светлое будущее России. А я хотел, чтобы ТВ-6 оставался семейным, молодежным каналом. Он предложил мне продать ему свой пакет акций. Я сначала отказался. Вторым акционером ТВ-6 был «ЛУКОЙЛ». И они очень хотели сохранить канал в том виде, в котором он существовал. Готовы были выкупить акции, подставить плечо. Они понимали, что, когда речь идет о таком ресурсе, начинают «говорить пушки, музы молчат».
— То есть вы испугались?
— Нет, меня было бы сложно запугать. Был другой разговор — политический, который убедил меня отказаться от акций. К этому времени я уже понял, что оказаться вне схватки по-любому не получится. В результате я продал свои акции Березовскому. Тогда у меня было ощущение, что я делаю что-то полезное для страны. Другой вариант — идти в эту бойню. А для меня было важно не потерять лицо, свою репутацию. Надо было уйти в сторону. И я решил, что уйду, получу то, что честно заработал, и уйду. Конечно, по нынешним меркам те деньги, которые я получил, просто смешны. Но я никогда не думал, что взял мало. Наоборот. Был момент, когда я очень пожалел, что у меня появились эти деньги.
— Это почему?
— Ну, потому что я стал чувствовать, что деньги на меня плохо влияют. Деньги дают массу удовольствий, тем самым искушая тебя. Когда я в какой-то момент проснулся и понял, что не я управляю деньгами, а они мной, подумал, что начинаю трансформироваться. Поэтому свои деньги я старался использовать не только на себя. Недавно, например, вложил в проект своего сына — уникальный реабилитационный центр для лечения наркоманов, алкоголиков и зависимых людей. Все это он создавал как настоящий православный человек — по благословению одного из величайших старцев нашего времени, схиархимандрита Илия, духовника патриарха. Это удивительный человек, сейчас я вам покажу его фотографию.
(На фотографии строгий старец с проникающим в душу взглядом.)
— Ого!
— Вот это «Ого!» обязательно должно войти в интервью. Для нас было огромным счастьем, что он приезжал освятить клинику сына. Надо было видеть, как он это делал. Это большое здание, много комнат, четыре этажа. И этот на первый взгляд худенький немощный старец дважды обошел все помещения, освятил, окропил, помазал, молился. Мой сын Миша очень верит в силу молитвы старца Илия.
— Вы снимали фильм об Оптиной пустыни, насколько я знаю. Так и познакомились?
— Да, нынешняя фаза моей творческой жизни состоит в том, что я сделал за последние годы семь фильмов о духовных людях. Несколько из них об Индии. Один — об Оптиной пустыни. Он называется «Оптина пустынь. Воины Господа». Старцы, живущие там, это воины, потому что не может быть просветления без колоссальной внутренней силы и борьбы. Четыре из этих фильмов прошли по ТНТ и сейчас пойдет пятый.
— Странный выбор канала…
— Для меня — огромный кайф, потому что это снова разговор с молодежной аудиторией, которую я люблю и, как мне кажется, понимаю. Это работа с генеральным директором ТНТ Романом Петренко, с которым мы очень дружны. Мало кто знает о его духовной жизни, о его биографии. Это ведь человек, который на рыболовецком судне дважды обогнул земной шар. Меня, к примеру, поразил его рассказ о том, что, когда после этого путешествия сходишь на сушу, за первые пятьдесят метров в кровь сбиваешь ноги. Потому что другая походка, другая среда после того, как ты полгода или год жил в океане.
— А что за канал «Психология21»? Вы ведь там художественный руководитель?
— Я хотел назвать его просто «Психология», но Андрей Битов подсказал, что лучше назвать «Психология21», чтобы было понятно, что это психология ХХI века. И я там веду еженедельную программу. Она называется «Разговор о главном».
— И что же, по-вашему, главное?
— Главное — карабкаться к той самой вершине, о которой я упоминал. Это путь к внутренней свободе, или Путь воина, как говорил об этом Дон Хуан у Карлоса Кастанеды. Это напряжение всех духовных сил, чтобы оказаться на стороне сил света, а не тьмы, как говорят об этом оптинские старцы. Это недвойственность. Это достижение тотального чувства любви ко всему и всем, включая себя как Божье создание. На эти темы я беседую со многими замечательными людьми. И все больше понимаю, что главный завет мудрецов всех времен и народов — внимательно слушать свое сердце и поступать, как оно подскажет. Вот я и стараюсь изо всех сил слушать свое сердце, пусть даже иногда оно начинает давать перебои.
Алина Ребель
