Выпуск N 10 от 23 июля 2004
10.05.2004
Моя коммуналка
Меня слишком много. Восемь человек живут во мне, как в коммуналке. Они ссорятся, мирятся, спорят, веселятся, радуются, возмущаются. У всех разные характеры и разные цели. Кто-то уезжает в отпуск, кто-то подселяется, кто-то умирает, но обязательно кто-то рождается, а то и целая двойня. Такая куча-мала изо дня в день вертится у меня в голове: толкутся, качают права, делятся мыслями, водят хороводы.
А по ночам по очереди крутят проекторы снов. Отбой у всех одновременно, как, впрочем, и подъем. У них много общего, но со своим общим все равно так и норовят расползтись в разные стороны: слишком непохожие.
Терплю же их всех! Уж очень они забавные и интересные в этой моей коммуналке. Я одна, но меня много.
11.05.2004
Падения на короткие дистанции
Передо мною вырос белый форт, белый и непреступный. Где-то в нем скрывается редакция "Вечерней Москвы". А он огромный, настоящая дылда. И где вход, непонятно. Захожу к нему и так, и этак - не сдается форт.
Ничего себе: в метро есть буфеты. Прямо на платформе маленькая дверца, а за ней типичный советский общепит с соответствующей музыкой, макаронами с фасолью и недовольными официантками. Вот тебе и двадцать лет спустя...
Хочется упасть в театр, провалиться в него. Лететь, как Алиса по кроличьей норе, иногда выхватывая с полки банку с надписью "Апельсиновое". Сейчас падаю только на короткие дистанции: по два-три часа, пока идет спектакль.
Когда-то в далеком девяносто девятом я танцевала на сцене казино в дыму. Неоднократно после этого пыталась вспомнить, на что же похож этот дым. Сегодня, наконец, разобралась: театральный дым пахнет, как пар из ингалятора. На "Сарданапале" в театре "У Никитских ворот" этого пара хоть отбавляй. Клубится он на глубокой сцене, затянутой серебристой тканью. На ней же клубятся актеры под звуки греческих и асирийских мелодий, играя изящную и откровенную байроновскую трагедию.
Иду по темной цветущей улице. Голову дурит черемуха-однодневка. Я не видела, как распустилась моя любимая яблоня и вишня - северная сакура. Среди смеси свежей зелени с густым фонарным светом я злюсь. Злюсь, что уехала слишком рано, а вернулась слишком поздно, когда уже закрылся занавес ночи. Так запросто можно и упустить любимые дни в году, лучшую недельку, ради которой нетрудно потерпеть и холода, и слякоть, и прочую пакость.
12.05.2004
Как доем все конфетки, вернусь туда
Я все бегаю по кассам. Билеты разные покупаю в театры Москвы. Теперь бы не перепутать, куда и когда идти. Даже календарик себе составила с программой на ближайшие два месяца. Посмотрим, на сколько меня хватит.
На минутку забежала в Школу-студию. Когда я была там первый раз, мы пили чай в "домике на крыше", и Мирра угостила меня конфетками от бабушки из Украины. Две я еще не скушала. Иногда натыкаюсь на них в сумке, вспоминаю про школу МХАТ и думаю: "Как доем все конфетки, вернусь туда".
13.05.2004
Андерсон тридцатых годов
В маленьком фойе много людей и много английской речи. Все толпятся, переговариваются, словом, ждут премьеры. Не знаю, как остальные, но я понятия не имею о том, что начнется через десять минут. Ясно только одно: спектакль американских студентов Школы-студии МХАТ "Брехтовское кабаре" пойдет без перевода. Потому-то я здесь: хочу живой английской речи.
Парочка загадочных огоньков и джентльменский набор музыкальных инструментов в углу - вот изначальный антураж сцены. После непривычного звоночка затемнение в зале. На сцену высыпали сразу все актеры и запели в сопровождении чечетки, выстукиваемой Джейсном Брауном на стенке.
Спектакль состоял из отрывков пьесы Брехта, разделяемых и объединяемых музыкой и танцами. В общей сложности двенадцать фрагментов. Все они относятся к тридцатым годам ХХ века, но при всем единстве стиля сцены очень разные. Да и то, что спектакль идет на английском, сыграло решающую роль в его восприятии. Увы, я понимала не все, но уже на третьем фрагменте иностранная речь перестала казаться чем-то исключительным. Я почти на Бродвее. За все время представления только однажды было произнесено русское слово: "Молодец!"
Очаровательный в своей наивности "Шпион", горький и свойственный эпохе, динамичный отрывок "Радио час для рабочих" и пронзительно-карнавальная песня с припевом "How happy then the man with none!" - самые яркие впечатления на вечере Брехта. И конечно, язык, которого много везде, так что потом начинаются жалобы на языковой барьер к русскому.
Казалось бы, финал. Невеселый: светящаяся в полной темноте петля. Дали свет, актеры выстроились на краю сцены. Кланяются под аплодисменты. Но вдруг разворачиваются, бегут к инструментам и выдают несколько последних аккордов мюзикла.
Во время заключительной овации на сцену, кроме актеров, поднялись режиссер-постановщик Адольф Шапиро, режиссер по пластике Андрей Дрознин и помощник режиссера Екатерина Фролова, которые все время представления просидели на последнем ряду.
По духу рассказы Брехта в постановке Шапиро напоминают сказки Андерсона: светлые и вместе с тем бесконечно печальные.
16.05.2004
Из музея в галерею
Рука скользит по холодной сырой стене. С каждым шагом ступеньки становятся все выше. Узенькая лестница делает последний поворот, и я оказываюсь в сердце Храма Василия Блаженного. Если бы не посетители и сувенирные лавки...
Храм абсолюта, огромный снаружи и маленький внутри с высокими воздушными башнями, но узенькими коридорами в цветочек. Собор-лабиринт с щелочками-переходами и запертыми решетками. Здесь хорошо, здесь по-настоящему.
У музея изобразительных искусств очередь. Никуда не годится.
Что же вы медлите, пойдемте дальше, эти картины можно смотреть быстрее! Нет, стоят, изучают. А я, как нетерпеливый ребенок, слоняюсь из угла в угол, по пятому разу оглядывая одни и те же картины. То же самое повторяется в следующем зале. Нашла себе развлечение: при ходьбе забавно щелкать каблуками своих ботиночек по звонкому полу.
Тащу всех в свой любимый зал Древнего Египта. Полутемный, мерцающий, с колоннами-дольками и мумией в углу. Обожаю эту мумию, египетских кошек и ушастых худых собачек.
Кроме того, есть у меня еще парочка любимых залов. Например, Акрополь - белая громада, вечный известняк, детский мелок. Когда-то мне снилось, что я стала этим залом: все росла, росла; какими же крошечками тогда казались мне люди.
И, конечно, люблю Римский зал. Он салатовый, свеженький, с тяжелым золото-расписным потолком. И везде статуи, пусть даже ненастоящие. Здесь есть движение, здесь люди выпуклые, а не плоские, как на картинах.
Что до картин, то подолгу стою возле Моне и Ренуара. Охапками ловлю их легкость, свет, нежность.
А до выставки Франко Дзеффирелии я так и не дошла.
17.05.2004
Хочется отведать клубники с грозой
Грянула первая майская гроза. Тучное небо висит низко-низко в теплом свежем воздухе. Громыхает то рядом, то вдалеке. Сплошная стена дождя лупит пощечинами по зелени и кленам. И я под зонтом. И я чувствую, что живу, что я счастливее многих, не замечающих эту грозу, что я - каждая капелька, каждая лужица, каждое зеленое пятнышко природы.
Раньше я боялась ее. Закрывала уши и глаза, забивалась в уголок. Особенно летом в Воронеже. На юге грозы сильнее. В июне бывают "воробьиные ночи", когда неделю гремят небесные литавры. Уже четыре года я пропускаю эти ночи. Так хочется скорее отведать клубники с грозой, но, похоже, и в этом году ничего не выйдет.
18.05.2004
Шарики за ролики
В театр им. Станиславского влетела вместе со звонком. К счастью, это был не третий звонок, так что осталось время осмотреться и отдышаться. Держа в руках свою колобкообразную "дамскую сумочку", захожу в зрительный зал. Место в бельэтаже. Это далеко, но так как театр маленький, все будет видно. Настроенная на приятные впечатления от "Собачьего сердца", погружаюсь в бархатное голубое кресло.
Стоит издать указ, запрещающий школьникам ходить в театр больше, чем по четыре человека. Иначе получается балаган. А рядом учительницы, в таких "культурных" выражениях объясняющие ученикам, как надо вести себя в театре, что я уже ничему не удивляюсь.
Занавес закрывает сцену по диагонали, а на доступной глазу части стоит кожаное кресло. Совсем скоро в этом кресле будут по очереди сидеть и Шариков (В. Бадов), и профессор Преображенский (В. Коренев), и самый долгожданный для меня персонаж, доктор Борменталь в исполнении Владимира Сажина. За стеклянной перегородкой в глубине сцены, в светящейся операционной, идет опыт. Он превратит добродушного пса Шарика в неисправимого пролетария Шарикова. Полиграф Полиграфович оказывается непредсказуемым и неуправляемым, переворачивая быт профессора Преображенского с ног на уши.
В антракте перебираюсь в первый ряд, желая после общего посмотреть спектакль крупным планом. Отсюда открылось много такого, чего не видно в бельэтаже. Например, глаза актеров, их мимика. Здесь гораздо крепче ниточка, связывающая зрителей с действием пьесы.
Смотрю на Борменталя, и в памяти всплывают все замечания, которые Владимир Анатольевич делал Юле и Никите на репетиции в школе-студии МХАТ. Я видела Сажина-педагога, Сажина-актера, осталось посмотреть спектакль, поставленный Сажиным-режиссером.
Каблуки чпокают по асфальту. Задают ритм. Тик-так, тик-так. А на часах уже натикало вечер.
Ваша М.А. Миронова
