Когда мы научаемся быть честными с собой? Когда первоклашками убегаем от скуки с урока? Когда очередной раз не хочется выставлять себя плаксой перед приятелями, и мы прячем слезы? Когда скатерть облита супом, но мы яростно защищаемся от обвинений, хотя не уверены в своей правоте? Может быть, когда до нас доносится казнящий внутренний голос: «Остановись, посмотри на себя». Тогда мы и становимся подростками.
«Портрет дамы» (Ван дер Вейден, около 1460) и автопортрет Альбрехта Дюрера (1498)
Мы вырастаем, словно цветы. Наш внутренний стебель крепнет, а корни просят больше воды. Нам нужно что-то более значимое, чем слова. Наши руки и ноги хотят почувствовать тяжесть, испытать натиск этого мира, столкнуться с людьми и вещами так, чтобы они дали сдачи. Этой энергией юности наши воспоминания будут поддерживать огонь любопытства, разожженный когда-то случайной дракой или яркой влюбленностью.
Наивная, доверчивая натура наша, будто обнаруживая противоречие с миром впервые, открывает в себе этот страшный вопрос: «Почему никто не видит меня в том, что я делаю?» В Европе пятнадцатого века Ян ван Эйк и Рогир ван дер Вейден, Пико делла Мирандола и Лоренцо Валла, Эразм Роттердамский и Николай Кузанский стали своим творчеством бросать вызов миру, природе и Богу. Они вопрошали, как мы когда-то в юности, одиноко стоя перед зеркалом: «Если это я живу, понимаю ли я себя?» Нам нужно было понять, где заканчивается воспитание и начинается наша собственная ответственность.
Искусство и мысль
Средневековая философия была ребенком, полностью зависящим от духовного наставника, она не спрашивала себя, откуда у нее мысли, чувства, голос. Как обычно, культура все свои эмоции оставила за кулисами, но искусство — это публичное представление внутреннего театра культуры. Оно позволяет увидеть сценарий, который написало общество, взволнованное своей участью. Подростками, чтобы вылить слова, застрявшие в горле, мы афоризмами своих чувств замарывали страницы дневников. Искусство Возрождения — это первый дневник юноши, борющегося с миром и собой.
Мы робко рассматривали свои неказистые длинные руки, корчили странные рожицы непропорциональным лицом, все сильнее отдалялись от родителей и закипали от их попыток с нами поговорить. Нам так хотелось наконец узнать, что там внутри такое, что заставляет бросаться в омут чувств, но даже школьные анатомия и физика своими ответами не могли полностью нас удовлетворить. Так и художник Возрождения стал писать автопортреты, он изучал: ломал старые перспективы, как Пьеро делла Франческа, ставил эксперименты с зеркалами, как Ян ван Эйк, добавлял символическое и бытовое, а не религиозное значение работам, как Иероним Босх.
Мы придумывали когда-то подпись для паспорта, мечтая о романтической строгости взрослого себя из будущего. Это была попытка сломанным голосом доказать всему миру, что мы что-то да значим. Конечно, мы не сразу стали увереннее, потребовалось несколько лет, чтобы мы хотя бы набросали схему того, кто мы такие. Так, один из первых психологических портретов Возрождения, портрет дамы Рогира ван дер Вейдена, запрещает нам показывать ее быт — фон остается темным и плотным, нам нельзя видеть ее эмоции, она словно фарфоровая, руки ее покорно сложены. Художник даже не дал взглянуть нам в ее глаза!
Но в конце того же века Альбрехт Дюрер уже дал отпор правилам средневековой живописи, он отстоял цельность и самодостаточность своей личности, как мы когда-то. Он написал самого себя, уверенно, даже с гордостью смотрящего на зрителя, его руки сложены почти так же, но больше нет ощущения, что эта фигура может быть покорна. Нет, это не просящий прощения христианин с первых сюжетных портретов пятнадцатого века, где цари и генералы, папы и герцоги были изображены на коленях перед Мадонной. Нет, этот человек вполне принял свое место в светском мире, он богат, за ним пейзаж покоренных гор, и — что важнее всего прочего — он оставляет свою печать творца, свою подпись. Это он, Дюрер, водил маслом по дереву, а не Бог. Так заканчивался спектакль Средневековья. Пришло время творить человеку. Это был сигнал о том, что скоро Богу нечего будет делать, — мы справимся сами.
Осознание мысли
Самым важным открытием Возрождения было появление личности и ценности этой личности. Если бы мыслители и дальше боялись смерти, они бы не смогли бороться с природой, истязать ее ради знаний. Подростковое время всегда казалось романтичным. Мы представляли себя героями, у которых есть важное предназначение. Так мысль снова начинала свой полет — наивная, роковая, дерзновенная. Пятнадцатый век сулил перемены, он был веком бунта мысли против божественной догмы и страха, который она вызывала.
Есть такое слово, которое теперь считается немного провокационным в философии, — гуманизм. Не будем рассуждать про его скучную этимологию, но скажем, что оно похоже на то, как мы в первый раз думаем о своем собственном доме, как мы будем выстраивать быт в нем, какие в нем будут цвета и формы. Философы, то есть гуманисты, начали спорить о том, каким они хотят видеть человека, каким должен быть его дом. Лоренцо Валла по-настоящему представлял Возрождение: он переводил античные тексты, занимался поиском исторических доказательств подлинности трудов разных авторов. По сути, гуманизм начинался в центре Европы как попытка вернуть значимость человека, которая была у него до наступления христианской эпохи. Книги Валлы запрещали, его преследовала инквизиция, но его филология выстояла благодаря его хитрости и политической изворотливости. Он будто хотел сказать нам: «Посмотрите, какие были люди тогда, как они жили, какой у них был красивый язык, неужели вы не хотите быть, как они?»
Наши гуманитарные науки начали тогда свое становление. Но не только филология и история, нет. Человека искали, искали многие и в совершенно неожиданных местах. Все мыслители хотели либо освободить его от слоев почвы, достать, как Атлантиду, как утраченное «Государство» Платона, либо найти как цель, к которой можно прийти, меняя себя. Мы знаем второй вариант в виде проекта Просвещения, но до него еще далеко, а пока Пико делла Мирандола, например, читал Каббалу (источники философии бывают самыми разными!) и вдохновлялся ею. Он тоже испытывал на себе порицание со стороны богословов и властей за крамольную еретическую мысль, но суть эпохи Возрождения как раз и была в том, чтобы энциклопедисты, первые историки, филологи и монахи, типа Эразма Роттердамского, наконец открыли глаза и увидели, что вокруг огромное множество путей, по которым может пойти человек.
Наука и мысль
Но, чтобы человек стал целью, чтобы у творцов и мыслителей получилось показать ценность личности и воззвать к личностям других, им нужна была идея прогресса. В Античности не знали будущего, было вечное и неизменное бытие, циклы жизни и смерти, вечные боги. Если Аристотель и спрашивал в своем трактате, будет ли завтра морское сражение, то это не был вопрос про развитие цивилизации, это был вопрос о том, что даст нам новое настоящее. Пико делла Мирандола говорил, что человек сам себя формирует в веках, противореча и Античности, и Средневековой эсхатологии, уже заранее ведавшей, что ждет человечество, внушая ему ужас Страшного суда.
Если в древнем мире не было будущего, то в темную эпоху будущее было предопределено. Возрождение, в этом смысле, — это возрождение веры в свободу выбора человека, веры в себя. В какой-то момент мы всегда стояли на своем, добивались самостоятельности и независимости: снимали шапку по дороге в школу или вовсе не надевали ее, курили сигареты в тайне, чувствуя себя взрослыми и готовыми к столкновению с проблемами, которые эта детская взрослость приносит. Мы были уверены, что мы знаем лучше, что нам нужно.
Есть разные смыслы у слова «знание». В конце Средних веков и в начале Нового времени знание было очень колким словом. О знание расшибали лбы (в поклонении Богу), за знания казнили (первые естествоиспытатели часто горели на кострах), знание стало настоящей силой (светская власть победила божественную именно с ее помощью). Почти все мыслители, упомянутые мной, получили образование. Они не были людьми, проводящими в досуге свою жизнь. Университеты стали местом, где знания накапливались, передавались и развивались, там же они могли перемешаться и преобразоваться. Поэтому именно Европа стала местом рождения и источником гуманистического, обращенного к человеку и из человека исходящего знания.
Pro et contra
Но не будем забывать про скептиков, например, про консерватизм общества, всегда воспринимавшего перемены в штыки. Многие считают, что события, произошедшие с нами в подростковом возрасте, коренным образом сказываются на нашем будущем и на характере. Возможно, Возрождение было таким переломом. Мы совершили подъем, и теперь предстоял спуск. Мысль с дискомфортом признает, что антропологическое путешествие Возрождения является эпохой, но мне думается, что отчаяние подростка, который не знает, кто он, который пробует взяться за все науки сразу, который смотрит на звездное небо и спрашивает его, зачем же он здесь, — это главная эпоха. Здесь мы нашли себя, растущего, как самый слабый в природе тростник, но увидели в нем величие мысли, силу знания, как заметит спустя два века Паскаль.
И мы попытались подчинить себе эту силу мышления. Мы были эмоциональны, мы кидались во все тяжкие, мы прибегали к самым странным и запрещенным способам достижения своих целей. Стоило ли оно того? Если человечество институционализировало почти все отрасли своей деятельности, общество устремлено в будущее и исходит из идеи прогресса, а каждый индивид развивает свою личность, значит, гуманизм победил, значит, подростковый бунт увенчался успехом, а мысль Возрождения научила нас быть честнее с собой.
Роман Ливаров
