Василий Александрович Антипин родился в 1905 году на прииске Белогорье Иркутской области в семье горного инженера. После окончания совпартшколы в г. Канске направлен на север Забайкалья для организации колхоза в п. Тунгокочен. В 1937 году переведён в п. Калакан и назначен помощником первого секретаря Витимо-Олёкминского окружкома компартии. В 1938 г. репрессирован. Реабилитирован посмертно в 1996 г. С 1940 года связал судьбу с журналистикой. Его дочь, журналист Тамара Пенягина, поделилась воспоминаниями отца о зверствах хорхоринцев* в годы репрессий.
* Григорий Сергеевич Хорхорин (1900-1939) — майор государственной безопасности, депутат Верховного Совета РСФСР. Входил в состав особой тройки НКВД СССР. С 1 октября 1937 г. — начальник Управления НКВД по Читинской области, начальник Особого отдела НКВД Забайкальского военного округа. Этот период отмечен вхождением в состав особой тройки, созданной по приказу НКВД СССР от 30.07.1937 № 00447[2] и активным участием в сталинских репрессиях.
В северный таёжный посёлок Тунгокочен прибыл новый секретарь райкома партии Семёнов. И сразу начал удивлять северян разными «чудачествами».
Перво-наперво водрузил над входом в здание огромную вывеску: «Тунгокоченский районный комитет Коммунистической партии (большевиков). Секция Коммунистического Интернационала».
Все стены завесил несуразными лозунгами.
Повелел построить мост через болото прямо к крыльцу его квартиры, соорудить два кресла в клубе перед сценой – для него и жены.
А когда умерла его двухмесячная дочь, приказал повесить на избах приспущенные траурные флаги, собрал всех на похороны и произнёс речь:
– Наша революционная семья скорбит о потере безвременно ушедшей дочери...
Поначалу его сумасбродство смешило людей, потом стало не до шуток. Он начал зачитывать на бюро и собраниях анонимные письма, как потом выяснилось, сочинённые им самим. Якобы какие-то враги завелись в посёлке, грозят разорить колхоз, а коммунистов перебить.
Чем дальше, тем больше. Однажды он поставил всех охотников в караул. Пришла, мол, анонимка с сообщением: в окрестностях бродит грозная банда, делает предупреждение:
Все русские коммунисты уезжайте, откуда явились, а эвенки – в тайгу подальше. Иначе смерть вам будет.
Зачитав письмо, Семёнов таинственным голосом добавил:
– Из Нерчинской тюрьмы бежало 300 арестованных, идут в Тунгокочен. И с Юмурчена подходит банда в 50 человек.
Схватились мужики за берданки, в 40-градусный мороз рыщут по тайге, по ночам патруль выставляют. Самые опытные следопыты не могли отыскать нигде никаких следов, кроме звериных. Да и на что позарится кто-то? Колхоз хилый, люди бедные. Богатеи давно угнали тучные стада в таёжную глушь, их днём с огнём не сыщешь. Много позже в центральных газетах писали: нашли в 1948 году род эвенков в тайге, которые не знали, что в стране советская власть, думали, всё ещё живут при царизме. Вот как можно укрыться в краях за Байкалом.
Месяц бедовали мужики на холоде, потом плюнули: «Да у нас сроду банд не бывало!».
Разговорился как-то председатель колхоза Антипин с техническим секретарём райкома Карепиным. Они с ним дружили. Тот по большому секрету рассказал, что Семёнов завёл чёрный список. В него заносит неблагонадёжных коммунистов, передаёт кому-то. Приезжают какие-то люди, наводят справки, склоняют соседей, знакомых писать компромат, заводят дела на подозреваемых, а потом их тайно арестовывают и увозят. В конце Карепин добавил: «И ты в том списке». Посоветовал искать правду в Калакане, в окружкоме партии.
Первый секретарь Костенко всегда был расположен к Антипину, внимательно выслушал его, сказал, что уже не одно заявление поступило о головотяпствах Семёнова, пообещал разобраться. Предложил Антипину перебраться с семьёй в окружной центр, а работать его помощником.
Всё устраивалось как нельзя лучше. Да, видать, от судьбы не уйдёшь. В Ленинграде произошло загадочное убийство С.М. Кирова. Слухи об арестах врагов народа докатились до далёкого Калакана. Запестрели газетные страницы описаниями их злодеяний. В стране объявлен красный террор.
Выискивать и уничтожать врагов в таёжном краю из центра направили и назначили начальником окружного отдела НКВД Калинина, его помощником Шикова. И заработала «машина».
Арестовали председателя окрисполкома Кабакова. Костенко взяли в Москве во время командировки. Начали хватать других членов окружкома партии, прихватили и группу строителей. Рабочих тут же расстреляли лично Калинин и Шиков без суда и следствия. Скоро все коммунисты посёлка, в том числе и Антипин, были в тюрьме.
Когда его со связанными руками и под наганом привели туда ночью и втолкнули вовнутрь, он чуть не задохнулся. В комнате размером не более 30 кв. метров находилось 40 человек. Его обступили знакомые, все – калаканцы. Были там его друзья Арсентьев и Домашевский.
– Давай рассказывай, что творится на воле!
Они расспрашивали его о детях, жёнах, о том, что пишут в газетах, говорят по радио. А потом сами рассказали о пытках, которые учиняют садисты Калинин и Шиков, чтоб признавались, что они враги народа.
– На днях они прикончили начальника геологоразведочной партии Мордасова. А какой умница был! Он недалеко от Калакана молибден нашёл, залежи имеют промышленное значение. А Калинин его принуждал во вредительстве расписаться. Десять суток без сна человека держали, били, чуть живым в камеру забросили. Он так ничего и не подписал. Его увели на очередной допрос. Он не вернулся. Дежурный милиционер Глызин сказал, что его прикончили те палачи.
Антипин обратил внимание, что все сокамерники чем-нибудь занимаются: кто фигурки лепит из хлебного мякиша, кто нитки на конце полотенца выдёргивает и в кисточки заплетает для красоты, кто топчан починяет. Это старший по камере Павлов приобщил всех к делу, безделье, говорит, всех губит, а сам то книги Джека Лондона пересказывает, то поэмы Пушкина наизусть читает.
Почтительно обратился к нему новенький: «Посоветуйте, чем мне заняться?». Тот посоветовал: «Ты, я вижу, грамотный, попробуй стихи писать». А ведь верно! В юные годы он любил их сочинять. Товарищи поделились тонюсенькой папиросной бумагой, он нарезал её маленькими листочками, оторвал язычок от ботинка, сделал переплёт. Нашёлся и маленький графит от карандаша.
Свою книжицу он спрятал в крошечный коробок из-под спичек. Были в ней стихи о «шпионах»: безграмотной старушке, не знавшей русского языка эвенке, враче Ядвиге, поэма о всей тюремной жизни, этапная песня.
На первый допрос Антипина вызвали неожиданно в 12 часов ночи. Следствие вёл сам Калинин.
«У нас есть неопровержимые доказательства, – начал он, – что ты являешься членом контрреволюционной организации. Кто завербовал тебя и кого завербовал ты?». – «Никого, никогда». – «Ах так! Дежурный! Поставь его на стойку».
Подскочил милиционер Закорюкин, провёл его в дежурку, поставил лицом к стене: «Вот тут и стой. На стену не опирайся, на пол не садись, а то получишь прикладом по башке».
Так простоял он, изнемогая, первые двое суток. На третьи под утро, когда работники отдела после трудов «праведных» разошлись по домам, краем глаза заметил, что караульный уснул в кресле, он присел на корточки, немного поспал. Проснулся – храпит его караульщик.
«Вот она, воля! – мелькнуло в голове у Антипина. – Взять ружьё, перебежать дорогу к реке, сесть в лодку и прощай... А что же дальше? Сбежал – значит виноват. Чтобы жить, нужны продукты, боеприпасы, документы».
Мысль, что придётся скрываться как преступнику, претила. Он всё ещё верил, что с арестом его и товарищей произошла какая-то ошибка, что их упрятали в тюрьму настоящие враги, которых разоблачат, вот напишут они письмо Сталину...
Семь суток его терзали на стойке. Четыре раза он терял сознание. Его отливали водой. Наконец, сказал: «Пишите. Всё скажу». – «Раскололся!» – радостно подпрыгнул Калинин, отвёл его в свой кабинет, дал лист бумаги и ручку. – «Потом... дайте поспать».
Его отвели в дежурку, уложили на стол. Когда проспался, снова сунули в руку ручку, положили перед ним лист бумаги. Он быстро набросал: «Никогда ни в какой контрреволюционной организации не состоял, никого не вербовал». Его подхватили и увели в кабинет начальника. Там полупьяные Калинин и Шиков, засучив рукава, избили его и бросили в камеру.
Когда он немного оправился от побоев, засунули в каменный пенал, где ни повернуться, ни согнуть ноги в коленях. А когда, через много часов, открыли дверцу, он плашмя, не сгибаясь, упал на пол.
Изощрённо издевались изверги над «врагами народа». Кого-то раздевали донага, распинали на дереве как Христа, привязав ремнями. Освобождали от пут, когда мошка заедала так, что тот готов был подписать смертный приговор себе. Если кого-то вызывали после часа ночи с вещами, тот не возвращался. По решению «тройки» его расстреливали. Случалось, на рассвете группой гнали в сосновый лес за посёлком, ставили на высоком яру спиной к Витиму, чтобы тела расстрелянных падали прямо в реку...
Душой сокамерников всё больше становился Кручинин. «Не унывайте, ребята, – говорил он. – Рано или поздно все умрём. Но не надо прежде смерти умирать. Давайте организуем какие-нибудь занятия. Среди нас много специалистов. Вот Кухтин, он геолог, расскажет о строении Земли. Командир танкового батальона Грушин объяснит нам, как устроен двигатель внутреннего сгорания. Будем учить электротехнику. В жизни всё пригодится».
Вспоминали то, что изучали в школе, в учебных заведениях. Лекции слушали под щёлканье во всех углах камеры – заедали вши, их с остервенением давили. Каждый, кого водили на допрос, старался стянуть из кабинета начальника газету. Её прочитывали всем миром, потом она переходила из рук в руки, наконец, её разрывали на маленькие кусочки, свёртывали в комочки и передавали в соседние камеры через отверстия, просверленные через стены проволокой.
Допросы, избиения, пытки продолжались. 15 дней упорствовал Антипин. Сколько раз уже говорили ему товарищи: «Подпиши, что они хотят от тебя. Ведь замучают как Мордасова. Мы подписали, а там что будет, то и будет».
На очередном допросе после избиений он попросил: «Покажите моё дело».
Дали.
В сфабрикованном «деле» всё было переврано: год, место рождения, назван сыном кулака из Воронежской области (!). В протоколе было сказано, что Антипин «достаточно изобличается в том, что является участником контрреволюционной правотроцкистской организации». Ему ставили в вину, что вместе с С.А. Мухиным, С.Г. Домашевским, К.Б. Пшеничниковым вербовали в свою организацию неблагонадёжных людей и вели подрывную деятельность в Витимо-Олёкминском округе Читинской области. Постановление о привлечении Антипина к ответственности по ст. 58 и ещё трём статьям подписал начальник окротдела НКВД младший лейтенант госбезопасности Калинин. Подписи самого обвиняемого не было.
– Ну как? Снова будешь запираться? Начнём всё сначала?
– Да нет. Предъявленные факты достаточно изобличают меня в принадлежности к контрреволюционной организации.
Калинин быстро подсунул ему список из 41 человека и красный карандаш: «Подчёркивай, кого завербовал». 14 фамилий уже было подчёркнуто.
– Так они уже подчёркнуты. Добавить больше не могу.
– А Радыгин и Ледуэнг? Они же японские разведчики. Вами была создана японо-польская агентура?
– Такой не припомню.
– Опять? А ну-ка поддай ему, Новиков, чтоб память освежить...
Если бы знал тот палач, что скоро и сам попадёт под арест, что точно так же будут издеваться над ним в застенках НКВД...
А пока после признаний Антипина дело его направили «тройке» для назначения меры наказания.
Скоро калаканцев погнали по этапу сначала в Нерчинскую тюрьму, потом в областной центр – Читу. Теплилась надежда: там разберутся, что к чему. Кручинин наставлял:
– Поставьте вперёд женщин и тех, кто послабее. У них шаг короче. Задним легче будет подтягиваться. Да берегите ноги! Натрёте мозоли – конец. Эти фашисты запросто пристрелят.
И показывал, как наматывать на ноги портянки.
Калинин подобрал в конвой самых отъявленных милиционеров. Они ехали верхом на лошадях. Всё время орали матом на отстающих, наезжали на людей, подгоняли прикладами: «Подтянись, контра!». На свежем воздухе от голода у заключённых кружилась голова. Многие выбивались из сил, шли, качаясь, как пьяные. Позади всех, едва передвигая ноги, шёл Горынин. Конвойный подъехал к нему, замахнулся прикладом. Собрав последние силы, арестант бросился вперёд, чтобы избежать удара, запнулся за пенёк и упал.
– Останься с ним, – приказал начальник конвоя одному из сопровождавших и многозначительно на него посмотрел.
Не прошло и десяти минут, как позади еле бредущей толпы раздался выстрел... Это случилось на переходе между падями Пурынья и Богашел. Назавтра недосчитались ещё одного между Боганией и Базаром. В одном зимовье конвой устроил для арестантов днёвку.
День был жаркий, вся охрана ушла на речку. Там конвоиры пили вино, купались. Перепившись, беспечно побросали оружие в кучу. Казалось, вот она, свобода. Хватай оружие, стреляй сволочей – и в тайгу. В партии были опытные следопыты-таёжники, знавшие северные места вдоль и поперёк. Но никому и в голову не пришло расправиться с конвоем и сбежать, подобно бандитам. С горем пополам добрались до Нерчинска, отмерив ногами почти 600 километров. Потом партию арестованных доставили на станцию Приисковую и поездом отправили в Читу.
В трибунал вызвали Антипина сначала в качестве свидетеля по делу группы товарищей, работавших с ним в окружкоме партии. Спросили: «Что вы знаете о сидящих на скамье?». Ответил: «Я знаю, что это – честные коммунисты, вместе с ними работал. Их оклеветали». Хотел он сказать всё, что накипело. Но его остановили и отвели в камеру. Через несколько дней вызвали в кабинет солидного начальника, обращался он с ним на «вы», не допрашивал, а вёл беседу. Незаметно пролетело шесть часов.
– Вы сейчас пойдёте на свободу, – сказал следователь. – А теперь взгляните сюда.
Он открыл толстую папку на первой странице. Обрадованный известием о свободе узник не поверил глазам своим. Приговор «тройки» гласил: «Приговаривается к расстрелу». Антипин ошарашенно посмотрел на следователя.
– Ваше дело лежало уже на столе у Хорхорина, – пояснил тот. – Видите, две подписи есть, а его не хватает? Не дошли руки подписать приговор – самого арестовали. Ещё бы сутки и...
Через час Антипина выпустили из тюрьмы. Он вздохнул полной грудью: свобода! Отец разыскал свою жену, мою маму, Татьяну Платоновну. Вместе они отправились в Москву за детьми. Нас с Виктором прятала в дальнем подмосковном селе Суворово Волоколамского района мамина сестра.
При встрече я очень удивилась тому, какая перемена произошла с папкой. Словно какой-то злой волшебник стёр с его лица добрую улыбку. Он был печальным и измождённым
Тамара Пенягина
