─ Посмотрел ваш график, Валерий Абисалович…
─ Жизненный? Последние 35 лет он почти не меняется, лишь уплотняется. Много времени провожу в поездках, гастролирую по разным городам и странам.
─ О том и речь. Не возникает желание остановиться, оглянуться?
─ Я ведь работаю с несколькими музыкальными коллективами ─ в Петербурге, Лондоне, Мюнхене и не только там. Дирижирую, руковожу большими оркестрами. Это отличный способ переключиться, посмотреть как бы со стороны на то, что делаешь.
─ Просыпаясь утром в очередном отеле, сразу вспоминаете, где заснули накануне?
─ Надеюсь, ум за разум не заходит, я все еще в трезвой памяти… Если пожелаете, могу последовательно перечислить города, в которых выступал с концертами за последние месяцы. Правда, даже список стран получится длинным: Россия, Финляндия, Казахстан, Англия, Германия, Монако, Япония, Швеция, Китай, Италия, Швейцария… В середине сентября в голландском Роттердаме прошел мой двадцатый, юбилейный фестиваль, посвященный на этот раз музыке Сергея Рахманинова. За три дня на концертах побывало более 12 тысяч зрителей… На любой площадке выкладываемся на сто процентов. Это само собой разумеется. Зрители, приходящие на концерт знаменитого оркестра и известного дирижера, должны получать максимальное удовольствие. А для этого мы должны постоянно двигаться вперед.
Для нас даже 90-е годы оказались плодотворными и успешными. Инстинктивно я попытался тогда создать из театра некий Ватикан, мини-государство со своим уставом, чтобы защититься от внешних рисков. Мы же помним, какие непростые времена переживала страна, трудности, с которыми пришлось столкнуться в экономике и не только в ней.
─ Значит, провозгласили себя Папой?
─ Это фигура речи, вы же понимаете… Я не мог обнести Мариинку крепостной стеной. Театральная площадь открыта со всех сторон, вот двенадцать наших подъездов, заходи в любой… Да, я хотел, чтобы мы жили по собственным законам, требовал подчинения принятым внутри правилам. Если кто-то нарушал договоренности, выбивался из строя, я замораживал отношения с этим человеком. Мне нужны были соратники, единомышленники, на которых можно опереться. Кое-кто старался использовать Мариинку, чтобы, выступив в ней несколько раз, зацепиться за какой-нибудь контрактик в Дюссельдорфе, Вене или Лондоне. Силой я не удерживал, но и дальнейшие контакты прерывал. Надо было думать не о перебежчиках, а об оставшихся, о том, как сохранить труппу, выжить. Эту задачу решить удалось. В нулевые стало полегче, сейчас пришлось столкнуться с новыми вызовами, но, уверен, из этих испытаний тоже выйдем с честью и достоинством.
─ Откуда такая убежденность?
─ Говорю же: мы получили хорошую закалку в прошлые годы. Видимо, из меня вышел неплохой кризис-менеджер. Грош была бы нам цена, если бы внешние обстоятельства отражались на качестве работы коллектива.
Да, проще не давать ежегодно концерты в десятках городов России, не мотаться по миру, а спокойно сидеть на даче под Ленинградом, репетировать, медитировать, рассуждать о судьбах цивилизации, в конце концов, заниматься собственными детьми…
─ Ленинград ─ случайная оговорка?
─ Это название ─ часть моей жизни. Образование я получал в Ленинградской консерватории, студентом ходил на концерты в Ленинградскую филармонию, на работу попал в Ленинградский театр оперы и балета имени Кирова… Мне кажется, в Ленинграде всегда оставался Петербург, а в сегодняшнем Петербурге есть Ленинград. Не берусь судить, хорошо это или плохо, все зависит от угла зрения. Осенью 1962 года великий Стравинский спустя почти полвека приехал в родной город. На вопрос, что ему особенно понравилось в Ленинграде, Игорь Федорович ответил изумительно емко: "Санкт-Петербург". Этому городу нет оснований стыдиться какого-либо периода своей истории. Вот и нынешний Мариинский театр по праву считается преемником и продолжателем традиций Кировского. Достаточно сказать, что в советские времена определение Kirov ballet служило синонимом совершенства.
─ Но все-таки не заслоняло Bolshoi.
─ У каждого из этих театров всегда сохранялся собственный фирменный стиль. Допустим, когда Галина Уланова ушла в ГАБТ, это стало фактом биографии гениальной артистки, но не привело к краху питерской балетной школы. И позже переходы неоднократно случались. Светлана Захарова переехала в Москву и сразу начала танцевать главные партии в Большом, а Ульяна Лопаткина и Диана Вишнева предпочли остаться в Мариинском и, думаю, не проиграли. Безусловно, соперничество между двумя школами присутствует, так сложилось исторически, но не стоит придавать этому факту слишком большое значение. Ведущие артисты оперы и балета Большого и Мариинского театров всегда выступали на обеих сценах, и никто не воспринимал подобное как измену. Можно вспомнить Федора Ивановича Шаляпина, успевавшего на протяжении одной недели поочередно спеть и в Москве, и Петербурге. А тогда скоростных "Сапсанов" не было, и даже ночная "Красная стрела" не ходила. Хотя поезда курсировали…
─ Да и императорские театры тоже прекрасно себя чувствовали.
─ Это правда. Зато лет двадцать назад в полный рост встал вопрос о выживании Большого и Мариинки. Когда появилась возможность, я напрямую обратился к возглавлявшему российское правительство Виктору Черномырдину. Просил поддержать два театра-гиганта, чтобы спасти русскую оперу и балет. Ситуация была критической, я не преувеличиваю. К чести Виктора Степановича, он внимательно все выслушал и понял, что меры надо предпринимать безотлагательно.
В Белый дом я ходил с Ириной Архиповой. Знаменитая меццо-сопрано, народная артистка СССР, Герой Социалистического Труда, лауреат всевозможных премий представляла Большой театр, а я, сравнительно молодой худрук, ─ Мариинку. Виктор Степанович обращался исключительно к Ирине Константиновне. Они оба ─ выходцы с Южного Урала, поговорили о малой родине, потом Архипова плавно перевела беседу на конкурс вокалистов имени Глинки, на который требовалось найти пятнадцать тысяч долларов. Разогретый воспоминаниями о родных местах, Черномырдин с легкостью согласился: "О чем речь? Конечно, выделим". И тут же дал соответствующее распоряжение помощникам. Архипова не скрывала радости, после чего стала прощаться. Аудиенция предшествовала заседанию правительства и была рассчитана минут на пятнадцать, за которые я не сказал ни слова. Понимая, что сейчас нас возьмут под локоток и выпроводят из кабинета, я позволил себе нарушить протокол и обратился к премьеру: "Я из Мариинского театра…". Он удивился: "Вот как? Думал, вы вместе с Ириной Константиновной… У вас, наверное, те же проблемы?" Пришлось возразить: "Нет, мой вопрос серьезнее пятнадцати тысяч долларов на конкурс. Жизненно необходимо в этом году найти десять миллионов…" Воцарилась мертвая тишина.
Я продолжил: "У нас получается разговор практически на бегу, но вы должны понимать, что не мы с вами, Виктор Степанович, строили Мариинский и Большой, и не нам их закрывать. Если не сделать решительных шагов по спасению национальных культурных святынь, придется потом потратить гораздо больше усилий и средств". Черномырдин отреагировал, как умел только он: "И где же я тебе возьму десять миллионов?" Тут я и позволил себе неполиткорректное высказывание: "Так вы же, наверное, больше тратите за день войны в Грозном! Или за час". Наша встреча, напомню, происходила в начале 1995 года, в момент острой фазы первой чеченской кампании. Моя реплика явно не понравилась Виктору Степановичу, в воздухе повисло напряжение. Но премьер сдержался и уточнил: "Что-то не так со зданиями, нужен ремонт?" Отвечаю: "И это тоже, но главное в другом. У нас дела, может, чуть получше, а в Большом, на мой взгляд, совсем плохо. Проблем много ─ от организации гастролей и продажи билетов, оказавшихся в руках криминала, до репертуара и состояния трупп. Корифеи, увы, уходят на покой, а талантливая молодежь предпочитает уезжать на Запад, где ей готовы платить адекватные деньги".
─ И что Черномырдин?
─ Дальше разговор пошел на повышенных тонах.
─ С обеих сторон?
─ Так получилось… Но в ключевой момент я произнес фразу, переломившую ход беседы. Спросил: "Виктор Степанович, когда вы в последний раз были в Мариинке?" Черномырдин, который сразу перешел на "ты", усмехнулся: "Дорогой друг, ну какие театры? Вокруг столько дел! Когда мне по ним ходить? Я же газовик и привык пахать. Знаешь, как у нас в отрасли дела решают? Назначил директора, если не справляется, голову отвернул и выбросил, другого на его место посадил… Нет времени ждать! Но ты меня убедил. В следующий приезд в Петербург обещаю прийти в твой театр, а пока давай ─ рассказывай". Мы вернулись к столу и еще минут сорок разговаривали. Досталось и референтам, плохо подготовившим Виктора Степановича к встрече. Я говорил о мизерных зарплатах, которые получают выдающиеся артисты и музыканты, о неподвижной очереди на жилье, о плачевном состоянии технических служб…
─ В итоге пришел Черномырдин к вам?
─ Честно? Потом мы неоднократно виделись в Большом, где проходили торжественные заседания и концерты по случаю важных дат, несколько раз встречались в Петербурге, был я у Виктора Степановича и в Киеве, где он работал послом России. Даже на дачу к нему ездил, с женой познакомился… Наши отношения с годами переросли в дружеские, я бы сказал, сердечные.
─ И все же, Валерий Абисалович? Не ответили на вопрос.
─ Допускаю, Черномырдин так и не посмотрел ни одного спектакля в нашем театре, но он выполнил другое данное мне в 1995 году обещание, государство выделило десять миллионов долларов на поддержку Большого и Мариинки. По тем временам сумма весьма внушительная! В результате нам удалось в переломный момент сохранить замечательную молодежь ─ Нетребко, Бородину, Галузина, Путилина, которые очень усилили оперную часть труппы. Уж что, а вовремя заметить талантливых певцов я умею. Аналогичным образом дела обстояли и с балетом.
Словом, личное вмешательство и твердая позиция Черномырдина сыграли положительную роль в судьбе современного российского музыкального театра. По крайней мере, я буду это помнить.
─ Вы всегда умели находить помощников и защитников...
─ Не думайте, будто у меня все легко и просто получается. Считаю, сегодня по-настоящему важно любой ценой объяснить, а может, даже под прессом общественного мнения заставить два профильных министерства ─ образования и культуры ─ вернуть уроки музыки в общеобразовательные школы. Пока не могу убедить…
Зачем разрушать то, что существовало и прекрасно работало? Мы же в детстве все пели, в каждой школе обязательно был хор. Спрашивается, кому они мешали? Сломать, а потом заново собирать ─ наша любимая забава… Да, нам удалось создать сводный детский хор России. Ребятишки прекрасные, изумительные, но это капля в море, этого неизмеримо мало!
─ К слову, про детство. Родились вы в Москве, школу окончили во Владикавказе, а взрослую жизнь связали с Питером. Где ваш отчий дом, маэстро?
─ Мой папа в июне 41-го курсантом ушел на Великую Отечественную войну, закончил ее майором в Германии, стал кадровым офицером. С мамой и сестрами мы немало поколесили следом за ним по разным гарнизонам. Даже пару лет провели в Молдавии, смутно помню город Бельцы… Да, в паспорте в графе "место рождения" у меня значится Москва, но жил я в ней лишь в раннем детстве. Если не ошибаюсь, квартировали мы в районе Добрынинской, в памяти о том периоде почти ничего не осталось… Карьера отца складывалась успешно, он окончил военную академию, командовал полком, впереди светила генеральская должность, тем неожиданней было его решение уйти в отставку в 1958 году. Я никогда не спрашивал об этом, но думаю, он сделал выбор в пользу семьи. Когда началась война, отец уже носил погоны. Домой вернулся через девять лет лишь для того, чтобы сыграть свадьбу и тут же увезти молодую жену к месту службы. От кочевой жизни и казенных квартир немудрено устать…
Мы переехали во Владикавказ, отец много занимался моим воспитанием, но, к несчастью, рано умер. Мне было четырнадцать лет. Излишне говорить, как я любил его. Далеко не все успел спросить, узнать… На фронте отец получил тяжелые ранения, в последний год жизни болел, тем не менее его смерть оказалась совершенно неожиданной, она потрясла меня до глубины души.
…Конечно, моя малая родина ─ Осетия. Впервые попал туда в пятилетнем возрасте, и это многое предопределило. Традиции, историю, культуру народа надо впитывать в детстве, потом может быть поздно. Здесь все важно ─ и знание родного языка, и уважение к старшим, и умение вести себя в компании, в обществе взрослых. Мы часто выезжали на природу. Даже в будни. Родители, друзья отца, мамины братья. У нас была "Победа" салатного цвета. Пятнадцать минут на машине ─ и ты в предгорьях Кавказа, где все совсем по-иному. Высокие ущелья, бурные и мощные горные реки, в которых мы с удовольствием купались. Хорошая закалка и мощный заряд адреналина!
С удовольствием жил бы в Осетии, но ведь Мариинский театр с собой не заберешь. Давно мечтаю построить во Владикавказе хороший концертный зал, такой проект есть…
─ Кому вы обязаны увлечением музыкой?
─ "Виноватых" надо искать в семье. Говорят, отец хорошо танцевал.
─ А вы?
─ Раньше пробовал... Предпочитаю использовать свои сильные стороны, поэтому сопровождаю балетные спектакли в качестве дирижера. Это лучшее, что связывает меня с танцем. "Весна священная", "Ромео и Джульетта", "Золушка", "Жар-птица", "Конек-Горбунок", "Петрушка", "Свадебка", "Анна Каренина", весь "балетный" Чайковский… Список далеко не полон.
Возвращаясь же к вопросу о пробуждении интереса к музыке, скажу, что заслуга мамы несомненна. В детстве я увлекался только футболом. Это была совершенно неистребимая страсть. Мог с утра до ночи гонять по двору хоть мяч, хоть консервную банку. Какая музыка, о чем вы?! Но мама сумела добиться нужного результата без криков, давления и скандалов. Безмерно обязан ей за то, что ощущаю себя счастливым человеком и состоявшимся профессионалом. Моя обожаемая мама до сих пор здравствует. У нее была непростая жизнь, достаточно сказать, что мама росла в семье, где родилось двенадцать детей, из которых войну пережило четверо…
Ну и, безусловно, мне невероятно повезло с первыми педагогами. Зарема Лолаева с семи лет учила игре на фортепиано, а Анатолий Брискин в пятнадцать начал знакомить с азами дирижирования. Вспоминаю их с теплом не только для интервью.
В Питер я приехал в неполных девятнадцать. Не скрою, страшился неизвестности, но Анатолий Аркадьевич сказал как отрезал: "Ленинградская консерватория!" Я планировал поступать на фортепианный факультет, хотя готовился и к дирижированию. В итоге попал туда. С первых дней учебы зверски работал, подолгу уединяясь с партитурами Прокофьева, Шостаковича, Стравинского, Моцарта, Бетховена, Брамса, Брукнера, Вагнера… Основа того, что делаю сегодня, заложена в студенческие годы. Обожал заниматься по ночам, когда никто и ничто не отвлекало, но иногда приезжал в консерваторию рано-рано утром, чтобы найти класс с инструментом. Порой уже в шесть часов не оказывалось свободных аудиторий! До девяти репетировал самостоятельно, потом начинались официальные занятия. И так ─ день за днем, год за годом. Я постоянно думал о музыке, понимая, что остальное ─ карьера, деньги ─ приложится.
Еще во время учебы в консерватории съездил в Свердловск и получил предложение стать вторым дирижером местной филармонии. Согласился и, выкраивая окна между занятиями, периодически летал на Урал. Я участвовал во Всесоюзном конкурсе дирижеров в Москве, а затем попал на престижный международный конкурс Герберта фон Караяна в Берлине... И то, и другое было большой удачей. Накануне московского финала мне исполнилось двадцать три года, я оказался едва ли не самым молодым участником, продолжал учиться в консерватории, а соперничать пришлось с профессиональными дирижерами из Таллина, Киева, Алма-Аты... Конкурс был беспощадно жестоким по уровню конкуренции, и мой любимый педагог, создатель ленинградской дирижерской школы Илья Александрович Мусин мягко пытался отговорить меня от участия, считая, что через несколько лет я созрею до соревнования на равных. Но свердловская филармония дала рекомендацию, и я решил рискнуть. Не прогадал…
Очень важно уметь вычленять главное, не отвлекаясь на пустяки. Став худруком Мариинского театра, я долго делил кабинет с двумя помощниками. Для приемной попросту не было места. И ничего, нормально работал, принимал гостей самого высокого ранга ─ Пласидо Доминго, Питера Устинова, Иегуди Менухина и многих других. На первом плане стояло дело, а потом уже личный комфорт и прочие второстепенные вопросы.
И хорошие отношения с коллективом мне помогло сохранять именно это. Люди видели: я не жалел себя, вкалывал наравне с другими, если не больше. Так было всегда. И везде. Раз 70-80 за год выступаю за рубежом. С удовольствием возглавляю фестиваль в Роттердаме, около десяти лет руковожу Лондонским симфоническим оркестром, изумительные коллективы в Вене, Амстердаме и Берлине, время от времени работаю с американскими музыкантами, сейчас вот получил пост главного дирижера в Мюнхене… Да, я избалован предложениями с Запада, тем не менее Мариинский театр всегда стоял и стоит на первом месте, это даже не обсуждается.
Мы не продаем оперу и балет, как газ или нефть (не в обиду никому будет сказано, у Мариинки много друзей среди газовиков и нефтяников), но, полагаю, весьма эффективно работаем на престиж государства. Наш оркестр проехал свыше пятидесяти регионов страны ─ от Калининграда до Владивостока. Известно, что артисты Мариинки уже давно трудятся активнее коллег. Как в девяностые годы взяли бешеный темп, так и не останавливаемся. Впереди непростые времена, поэтому и дальше придется работать с удвоенной энергией.
─ А Цискаридзе, интересно, ваша креатура?
─ Николай уже доказал, что на посту ректора Академии русского балета имени Вагановой работает лучше предшественников. У меня была одна просьба к Коле: подольше не давать никаких интервью и развернутых комментариев. Слова вырвут из контекста, исказят… Мы ведь не на кухне выясняем отношения, нельзя опошлять великое искусство мелкими страстями.
…Конечно, кандидатура Цискаридзе согласована со мной, и я ее поддержал. От того, насколько успешна и эффективна будет работа Николая, в немалой степени зависит и будущее балета Мариинского театра. Так что у меня кровный интерес, можно сказать. А если серьезно, то поддержку молодых талантов я всегда считал важнейшей задачей. Оттого и конкурсу Чайковского уделяю столько внимания. В этом году потрудиться пришлось изрядно…
─ Вас не смущает, что среди скрипачей вновь, как и в 2011-м, никому не присудили первую премию?
─ Бывают такие периоды, никуда не денешься. Главной обязанностью как сопредседатель оргкомитета я считал приглашение авторитетных, профессиональных и максимально не ангажированных членов жюри. Думаю, с этим справиться удалось.
Проблема с молодыми скрипачами стоит острее, чем с пианистами ─ это общая тенденция в мире. Может, не все выдающиеся исполнители последних десятилетий хотят преподавать и растить учеников, готовить смену, но это дело добровольное. Ничего страшного, подождем.
─ Зато среди пианистов публику очаровал француз Люка Дебарг, удостоившийся лишь четвертой премии.
─ Мог получить и шестую. Был высочайший уровень соревнования, жестокая конкуренция. За бортом финала осталось несколько сильных пианистов, которых, не сомневаюсь, ждет хорошая исполнительская карьера. А лауреаты конкурса уже сейчас дают концерты по всему миру. Стокгольм, Миккели, Роттердам, Эдинбург, Римини, Токио… Тот же Люка 8 сентября играл с оркестром Мариинского театра в итальянском Мерано, днем ранее в Милане с нами выступил получивший вторую премию виолончелист Александр Рамм, накануне ─ Даниил Харитонов. И это только начало! Ребята вышли на орбиту. Пусть вращаются, набираются опыта.
Да, дистанция конкурса получилась длинной, почти никому не удалось ровно, без спадов пройти все туры. За исключением, пожалуй, певца из Монголии Ганбаатара Ариунбаатара. Я воспользовался своим правом и именно ему присудил Гран-при в размере ста тысяч долларов. В потенциале Ганбаатара нисколько не сомневаюсь, а баритоны в опере всегда востребованы. Особенно такие ─ рослые, статные, с хорошим голосом, врожденным артистизмом и природной харизмой.
─ Словно про Дмитрия Хворостовского рассказываете.
─ Между этими исполнителями определенно есть нечто общее, но монголу еще расти и расти до Димы. К сожалению, Хворостовский сейчас болеет, но он сделает все, чтобы победить недуг. Мы давно дружим, и я знаю его сибирский характер. Он не сдастся… Дмитрий уже заявил, что в конце сентября планирует выйти на сцену Metropolitan Opera. Не исключаю, что в те дни окажусь в Нью-Йорке. Обязательно постараюсь побывать на спектакле, чтобы пообщаться в спокойной обстановке, обсудить разные темы.
─ О политике говорите?
─ Не в первую очередь, но в том числе. Наши взгляды по ситуации на Украине в основном совпадают. Братоубийственной войне нет и не может быть оправдания.
─ Вы еще остаетесь народным артистом соседнего государства или уже разжалованы и объявлены врагом украинского народа, как многие ваши российские коллеги?
─ Мое отношение к народу Украины не зависит от наличия или отсутствия персональных регалий. Культурные связи могут и должны сделать то, что порой не под силу политикам. Мы неоднократно гастролировали по уже провозгласившей независимость Украине, и нас всегда хорошо встречали. Три года назад привозили в Киев "Хованщину" с Ольгой Бородиной и Владимиром Галузиным. Меня огорчило, что из афиши Театра оперы и балета имени Шевченко напрочь исчезли русские названия. Чем провинились Чайковский, Мусоргский или Шостакович? Произведения этих великих композиторов звучат в Covent Garden, Metropolitan Opera и La Scala, а для Киева, значит, они недостаточно хороши? Неприятно было это сознавать. Я пытался в середине нулевых годов организовать на Украине фестиваль под названием "Киевская Русь". Встречался с Виктором Ющенко, который сказал, что идея ему очень нравится, и он гарантирует всяческую поддержку. Увы, фестиваль прошел лишь раз. А ведь с нами в Киев тогда прилетал и Брин Терфель, выдающийся оперный певец из Британии, он к подобному отношению не привык…
─ Однажды вы праздновали день рождения в Киеве и в числе прочих подарков получили свой портрет, выполненный из шоколада.
─ Да-да, припоминаю. Я тогда еще пошутил: "Наконец-то меня съедят!"
─ А вы в курсе, что портрет сделали на фабрике "Рошен" Петра Порошенко?
─ Знаете, я спокойно отношусь к сладкому, в этом смысле у меня с Петром Алексеевичем ничего общего.
─ Отвечаете как настоящий дипломат. Не зря же с некоторых пор являетесь почетным консулом Люксембурга в Петербурге. Это дает какие-то преференции?
─ Теоретически полагаются красные дипломатические номера на машину, но я и не думал их заводить. Ведь не ради этого соглашался, правда? Попросил великий герцог, с которым мы знакомы более двадцати лет, я не мог отказать. Для меня это звание не привилегии, а обязанность. Привык так ко всему относиться.
─ Обратил внимание, что часто дирижируете по памяти, перед вами пустой пульт, без партитуры.
─ Когда хорошо знаешь произведение, не хочется сковывать себя даже переворачиванием страниц. Но не все можно выучить наизусть, ведь в симфонии, которая звучит час, ─ сотни тысяч нот. Я и не ставлю перед собой сверхзадачу запомнить абсолютно все. Главное ─ качественно дирижировать. С другой стороны, лежащая перед дирижером партитура позволяет оркестру чувствовать себя спокойнее и увереннее. Зачем понапрасну нервировать людей? У них и без того тяжелая работа.
─ "Цветной слух" ─ это миф?
─ Существует понятие синестезии, когда зрение и слух как бы сливаются воедино. Не скажу, будто вижу цветную музыку. Есть другое: уделяю громадное внимание правильной окраске каждого инструмента в оркестре. Задача дирижера - свести все вместе. Четкость ритма и ясность музыкальной речи очень важны, но нужно чувствовать грань, чтобы не "засушить" произведение. Иначе из него уйдет душа.
─ А когда даешь по двести концертов в год, она разве не уходит?
─ Наши артисты оперы и балета знают: чтобы сделать себе имя, надо колоссально много трудиться, показывая стабильное и высокое качество. Основа основ! Если растет признание, будут подниматься и гонорары. Взаимосвязанные процессы.
Мне вроде бы никому не надо ничего доказывать, но перестану уважать себя, если остановлюсь. Недавно вот сыграл с молодежным оркестром произведение композитора Йорга Видманна. Трудное! Дважды исполнили ─ в Петербурге и в Берлине.
─ А в перерыве успели на футбол сходить.
─ Счастливое стечение обстоятельств! По-прежнему очень люблю эту игру, давно и преданно болею за "Зенит", отлично помню, как наши ребята разгромили "Баварию" со счетом 4:0, был еще на нескольких домашних матчах в Питере, но, увы, на стадион выбираюсь гораздо реже, чем хотелось бы. Свободного времени катастрофически не хватает. А в этом июне удачно совпало: мой концерт в Берлине пришелся на следующий день после финала Лиги чемпионов. Ясное дело, не мог упустить шанс вживую посмотреть матч "Барселоны" и "Ювентуса". Так сказать, дирижеру ─ дирижерово, а футболу ─ футболово.
─ У представителей вашего цеха, кстати, есть профессиональные заболевания?
─ Скорее, вредные привычки. Случается завышенная самооценка и чрезмерная уверенность в себе... Людям начинает казаться, что у них в руках не дирижерская, а волшебная палочка. Но мы не боги, а слуги. Композитора, оркестра, слушателя. Знаете, совсем не стыдно быть прислугой Чайковского или Моцарта.
─ Почему среди крупных, ведущих дирижеров мало женщин?
─ Может, со временем ситуация изменится, но пока все обстоит так. И дело не в мужском шовинизме. Исторически сложилось, что образ руководителя большого музыкального коллектива ассоциируется с мужчиной.
─ Но в повседневной жизни прекрасный пол отлично умеет манипулировать нами, вьет веревки…
─ Иными словами, все мужчины в той или иной степени подкаблучники? Не знаю, у каждого по-своему… Могу сказать одно: симфонический оркестр ─ особенный организм, управлять им не так просто.
─ Голос часто повышать приходится?
─ Может, иногда два-три крепких слова ─ жестких, но не грубых…
─ Плюс фирменный взгляд исподлобья.
─ Это приводит в чувство. Мы постоянно и помногу работаем, специально подгонять людей не хочется, но порой приходится. Скажем, струнная группа ─ скрипачи, виолончелисты ─ редко заменяется внутри концерта, один состав начинает и заканчивает выступление, а среди играющих на духовых инструментах есть любители ротации. Исполнил произведение и уступил место младшему коллеге. Конечно, дуть в трубу час-другой нелегко, но дисциплину нарушать нельзя. Чтобы такого не происходило, и нужен дирижер. В том числе и для этого…
У оркестрантов даже юмор специфический. Струнники показывают на ударников и говорят: "Всю жизнь дубасят по чужой коже, а потом жалуются на усталость…" На самом деле, второстепенных инструментов нет. Каждый важен. В классном оркестре не бывает слабых мест. Самое страшное, когда певец не вполне здоров или степень его подготовки, мягко говоря, оставляет желать лучшего. Такое случалось. Это повод всерьез задуматься, стоит ли привлекать данного исполнителя к работе впредь.
─ Отказывать приходилось?
─ Бывало. Если это на пользу спектаклю, ничего страшного. Хотя певцы ─ очень хрупкие существа с ранимой психикой, они легко ломаются. Но обижаться надо не на других, а на себя. Любой дирижер не ищет плохого исполнителя…
Конечно, чтобы уверенно управлять оркестром, надо обладать определенным жизненным опытом. В начале прошлого века фурор произвел юный Вилли Ферреро, который начал дирижировать, еще не зная нот и не умея читать. Как вундеркинд, он выступал во многих европейских странах, в том числе в России, где очаровал и привел в неописуемый восторг царскую семью. Но потом мальчик подрос, и оказалось, что он не Фуртвенглер, не Караян и не Бернстайн… Говорят, дирижер ─ профессия второй половины жизни. Я видел великолепные концерты 84-летнего Мравинского. Помню, как Илья Мусин, мой педагог, заглянул в кабинет после спектакля, которым я был очень недоволен. Кто-то из певцов ошибался, несколько музыкантов играли вяловато. Я поругивался, кипятился, а Илья Александрович по-отечески приобнял меня и сказал: "Знаете, Валерик… Дирижирование ─ это трудно. Особенно первые семьдесят лет". Ему тогда было далеко за девяносто, и нас разделяла громадная дистанция в полвека…
─ Сейчас она сократилась.
─ Но определенный запас времени у меня, надеюсь, все же есть. Не собираюсь сходить с дистанции, еще поработаю. Останавливать меня надо было в детстве. Сейчас поздновато…
Андрей Ванденко
