В конце 1958 года, распрощавшись с Московским университетом и работой каменщика в «Ремстройтресте», Венедикт Ерофеев приезжает в город Славянск Сталинской (ныне Донецкой) области, Украинской Советской Республики. Его сестра Нина Фролова живет на самой окраине города, и когда уже под вечер Венедикт находит ее дом, в подворотне на него нападают трое неизвестных. Они избивают его и, угрожая ножом, обирают… В никуда уплывает его холщовая сумка, а вместе с ней и записные книжки, и потертое Евангелие, и первый паспорт, полученный в Кировском ОВД в 1955 году. Об удивительной истории, связанной с Веничкиным паспортом, и пойдет у нас речь.
Сестра устраивает Веничку грузчиком в отдел снабжения местного ремонтного завода. Ее муж начинает хлопотать в паспортном столе милиции о новом документе для пострадавшего «родственника».
А по вечерам Ерофеев активно штудирует произведения классиков марксизма-ленинизма и прочих идеологов соцреализма, которых в местной библиотеке нечитаное множество. Дома он делает выписки и наброски для своей, надо думать, будущей «ленинианы». О судьбе записных книжек того времени с цитатами из творчества «главного чекиста», «всероссийского старосты» и других деятелей советской власти его друзья вспоминали позднее, говорили, что где-то в середине 1970-х они были сожжены женой Венедикта, Галиной Носовой: «Как уж слишком антисоветские», за которые «далеко упрячут и ее саму, и мужа-писателя». О характере этих «антисоветских» замыслов Ерофеева можно судить и по его позднейшим выпискам и афоризмам, щедро рассыпанным по дневникам и записным книжкам разных лет:
«Служу антисоветскому союзу.
Стороны той государь,
Генеральный секретарь.
Идешь направо — дурь находит,
Налево — Брежнев говорит.
Бить депутатов Верховного Совета можно, они боли не чувствуют.
Венок у мавзолея Сталина: «Посмертно репрессированному от посмертно реабилитированных».
«Конституция советская? Советская. Для советских людей? Для советских. Какой же советский человек станет пользоваться правами, предоставленными его, советской конституцией, чтобы вредить самому себе? Советский человек не станет. А кто станет, тот не советский человек. А для него советская конституция не писана. Ясно?» (А. Беленков)
Ефим Эткинд: «Когда Марина (Цветаева. — В. Б.) в 39-м приехала в Москву, она нашла застывшую, бюрократическую, бесчеловечно-монументальную сталинскую империю — тоталитарное чудовище, которое до того задушило и любимое ею крестьянство, и вскормившую ее интеллигенцию, и обожаемую ею поэзию».
Лозунги к 60-летию Октября. Почтовые отделения: «За связь без брака». На сталелитейном: «Наша сила в наших плавках». «Каждому по шапке» (меховой комбинат). «Каждому пассажиру по мягкому месту» (транспорт).
Русский народный юмор о наказании: «15 лет расстре?ла и каждый день до смерти».
И вот — я неповинен. Я стрелял только глазами, я вешал только полотенца и свою голову. Жег только дрова и бума?ги, бил только баклуши и т.д.
«Всякий режим, который запрещает право каждому из граждан говорить о нем то, что он о нем думает, — тем лишает себя всякого юридического основания и силы» (Папа Иоанн XXIII).
«Коммунистом стать можно лишь тогда» (Ленин).
О! До чего же горька была участь женщины-узбечки до Октябрьской революции!
Проект постройки газопровода слезоточивого газа.
Любопытно, какое место в мире мы занимаем по из?готовлению колючей проволоки в погонных метрах?
Снятся людям иногда голубые города, у которых компартии нет. И т.д. и т.п.
В 1960 году, вновь находясь в Славянске у сестры Нины, Венедикт Ерофеев получает в местном ОВД долгожданный паспорт.
1960-е и начало 70-х — самые продуктивные годы в жизни и творчестве Венедикта. Именно гражданином с настоящей «паспортиной в штанине» были написаны главные его книги. 6 марта 1971 года действие паспорта закончилось. Жить без прописки, без военного билета да еще с просроченным паспортом становилось все опаснее. Именно с надеждой выхлопотать себе новый документ весной 1974 года бесприютный Ерофеев отправляется на сезонную работу лаборантом-паразитологом в экспедицию на трассе Южно-Голодностепского канала. По словам самого Венедикта, за всю жизнь это была единственная работа, которая пришлась ему по сердцу.
В конце августа загорелый, но без желанного документа Ерофеев возвращается в Москву из Узбекистана (в трех паспортных столах, куда он обращался, требовались непомерные деньги). Несколько месяцев он мотается по Москве в поисках зимнего пристанища. Кто-то из друзей передает ему записку от одной его хорошей знакомой — Нины Козловой о том, что на некоторое время он может поселиться у ее подруги Г. Носовой (впоследствии выправившей ему и военный билет, и паспорт, а заодно… и ставшей ему женой). У самой Нины в это время тяжело болела мать.
И вот уже Ерофеев со своим невеликим скарбом (в основном дневники и записные книжки) поселяется в квартире Галины Носовой. Ерофеев с гордостью пишет сестре в Кировск, что в его подъезде, в проезде МХАТа, жил некогда композитор Прокофьев. И вот, по-видимому, не без помощи соседей из замечательного подъезда, в первых числах января 1975 года Ерофеев получает повестку — срочно явиться в милицию. Галина, имеющая связи в диссидентской среде, дает ему адреса нескольких надежных людей в Москве и Ленинграде, и Ерофеев, не простившись с гостеприимной хозяйкой, исчезает в неизвестном направлении.
Поначалу он поселяется на абрамцевской даче внука художника Грабаря, а в середине января 1975 года ленинградка Галина Д., вернувшись с работы домой, узнает от своей матери, что к ним пришел незнакомый человек, который пожелал дождаться ее появления. Этого спящего на диване в ботинках и едва прикрытого собственным пальто человека Галина и обнаружила у себя в комнате. Рядом, на полу, стояла авоська с двумя бутылками спиртного, одна из которых была почти прикончена. Женщина потрясла спящего за плечо. Не открывая глаз, человек спросил: «Это Галина Анатольевна пришла?» Та подтвердила и поинтересовалась, кто он, откуда и кем прислан. Человек ответил, что зовут его Веня, приехал он из Москвы, где у них есть много общих знакомых. Пообещал, что, когда проснется, расскажет все поподробнее.
После двукратного энергичного приглашения на ужин Веничка открыл глаза, улыбнулся и сообщил Галине, что адрес ему дала тоже Галина, но только Носова, и что она рекомендовала этот дом как «то место, куда всех пускают и можно немного пожить».
В этом гостеприимном ленинградском доме Венедикт пробыл около месяца. По утрам перед уходом на работу они с Галиной завтракали, а в течение дня Ерофеев неутомимо и методично обследовал роскошную домашнюю библиотеку. Многие книги он просматривал, не покидая стремянку, но часть книг отбирал и читал их, лежа на диване. Это была библиотека отца Галины — репрессированного перед войной известного кавказоведа, лингвиста, историка и этнографа.
А еще Веничка любил полистать старые (с 1917 г.) газеты, изданные не только в Петрограде, но и в Сухуми и Баку. Особенно привлекали перепалки партийных лидеров с деятелями литературы и искусства. Как вспоминала мать Галины, иногда он от души над чем-то смеялся, иногда кое-что конспектировал.
«О, наивный простак Максим Горький. В конце ноября 17-го г. он пишет: «Горло печати ненадолго зажато «новой» властью, которая позорно пользуется приемами удушения свободы слова. Скоро газеты снова заговорят, и, конечно, они должны будут сказать, что необходимо знать всем нам в стыд и в поучение наше».
Он же: «Заставив пролетариат согласиться на уничтожение свободы печати, Ленин и приспешники узаконили этим для врагов демократии право зажимать ей рот: грозя голодом и погромами всем, кто не согласен с деспотизмом Ленина — Троцкого…».
Он же: «Лишение свободы печати — это физическое насилие».
Вдохновляемый общим вниманием, Ерофеев рассказывает и о своих литературных деяниях, о ставшей уже легендарной поэме «Москва — Петушки» и многосложностях московской жизни.
За все время пребывания в Ленинграде Ерофеев почти никому не звонил и его никто не беспокоил. Несколько раз он посещает Волково кладбище. Пару раз гостит у Глеба Горбовского. О чем они беседовали, у Горбовского в памяти не отложилось. Помнит он лишь, что, «изрядно посидев», они отправились к Кушнеру, а затем к Константину Кузминскому (автору восьмитомной антологии новейшей русской поэзии «У голубой лагуны», изданной в США в 1980 г.).
Кузминский позднее вспоминал: «Приезжает Веничка. Сел. Высокий, седой, с невероятной синевы глазами. Сидит так мрачно и рассказывает: «Просыпаюсь я как-то с дикого бодуна, с похмелюги. А вокруг меня сидят какие-то девочки из Тартуского университета. И эти девочки спрашивают меня: а вот концовка «Москва — Петушки» у вас не Кафкой навеяна? А я этого е…го Кафку и в глаза не читал!»
Врет он. Читал он Кафку. Но как бы и не читал. Дело в том, что вся поэтика и эстетика Ерофеева противостоит кафкианскому видению мира. Это раблезианское видение — абсолютно. В XX веке есть два восприятия: Гашек и Кафка. Между ними только-то общее, что жили они в одно время и в одном месте.
А Кривулин рассказывал, что, уезжая из Питера, Веничка изрек: «В Ленинграде мне понравились две вещи. Волково кладбище и Кузминский. Ну, Кузминский мне очень хотел понравиться. И он мне понравился».
Кстати, совершенно алкоголическое построение фразы. Егорий Телов, архитектор, говорил так: «Я лимон не люблю. Поэтому я его и не ем. Вот если бы я его любил, тогда б мне пришлось его есть. А я его не люблю». Это стопроцентная алкоголическая логика — в отличие от пелевинской наркоманской. Наше поколение было воспитано сплошь на бухалове, дай бог, был один процент наркоманов.
Меня же в Веничке больше всего поразила безумная синева глаз. Такую синеву я видел еще раз только у Сережки Курехина. Такая невероятная пронзительность. Синева неба».
Отголоски этого ленинградского вояжа Венички обнаружились и в стихотворном сборнике Александра Кушнера «Кустарник». Стихотворение, посвященное В. Ерофееву, заканчивалось весьма примечательно:
…Году в семьдесят пятом в Ленинграде
ко мне зашел не выпить, бога ради
не думайте, что выпить, — поболтать
москвич-прозаик с гамсуновской челкой,
высокий, если сравнивать, то с елкой
его, снежком покрытой, рюмок пять
мы выпили, а начал со стакана
он — лучшего про выпивку романа
и в Штатах никому не написать!
Не помню я, о чем мы говорили,
наверное, стихи мои хвалили,
и Розанов, конечно, мракобес
превозносился нами до небес
в его невероятной обработке.
Мой тенорок, смешок его короткий
порхали за столом — страна чудес
стояла за окном: дворцы, театры,
обкомы, школы — с нами психиатры
не справятся, уж если кто-то пить
рожден — зачем страну свою винить?
(Кстати говоря, давая оценку питерским писателям и поэтам, Веничка как-то заметил одному своему московскому товарищу (В. Бармичеву), что больше всего ему тогда понравился Андрей Битов — принес на квартиру к Кузминскому целую авоську полных бутылок, а вот Кушнер совсем не понравился — ничего не принес!)
Как-то хозяйка дома поинтересовалась у Венички, известно ли Галине Носовой о его отъезде в Ленинград. И Ерофеев дал какой-то задумчиво-неопределенный ответ, что побудило Галину позвонить своей московской подруге. Носова сразу же спросила, не приезжал ли кто-нибудь к ней в гости, и, услышав интересующие ее подробности, сообщила, что очень скоро сама появится в «колыбели революции», а пока наказала гостя никуда далеко от себя не отпускать.
И уже через день она заявилась собственной персоной с целью немедленно увезти Ерофеева в Москву. Веничке совсем не хотелось покидать столь гостеприимный Питер, но, узнав, что теперь его повезут «погостить» в Абрамцево, на дачу академика Делоне, тихо прекратил сопротивление. Перед отъездом Ерофеев весьма застенчиво высказался в том смысле, что очень хотел бы «продолжить изучение библиотеки», на что немедленно получил всеобщее добро.
А в заключение этой истории следует сказать, что просроченный Веничкин паспорт несколько лет спустя был обнаружен Галиной Д. в пухлом томе «Вопросы ленинизма», посреди статьи «Головокружение от успехов». Паспорт был переправлен в Москву, но с новой женой, которой стала Галина Носова, он Ерофееву был уже и не нужен. Так он и пролежал невостребованным в одной из московских квартир почти три десятка лет. И хочется надеяться, что скоро эта реликвия найдет свое место в экспозиции кировского музея* Венедикта Ерофеева при Центральной городской библиотеке.
* Десять лет назад на здании первой кировской школы была установлена и торжественно открыта мемориальная доска: «В этой школе с 1952 года по 1955 год учился писатель Ерофеев Венедикт Васильевич (1938—1990)». В том году Ерофеев был единственным, кто окончил школу с золотой медалью. А еще год спустя в Кировске был открыт и единственный в мире музей Венедикта Ерофеева.
Валерий Берлин, редактор альманаха «Живая Арктика»
