Владимир Павлович Эфроимсон – известный советский генетик, по судьбе которого не раз прошлась репрессивная машина сталинских лет. Перед вами – уникальная биография Эфроимсона, представленная в первую очередь в воспоминаниях самого учёного. Во второй части – о лысенковщине в советской науке и борьбе Эфроимсона с ней.
В 1936 году В.П. Эфроимсон начал работать в Среднеазиатском институте шелководства в Ташкенте, где за полтора года сделал несколько основополагающих открытий в области генетики и селекции тутового шелкопряда (корреляция признаков при искусственном отборе, вольтинность и др.).
В 1937 году был изгнан из института якобы за «неэффективность научных работ»; на самом деле – за то, что разделял взгляды «менделистов-морганистов». Весь селекционный материал (чистопородные линии тутового шелкопряда) был уничтожен по приказу руководства института. Книгу «Генетика тутового шелкопряда», принятую в печать в издательстве Академии наук, рассыпали в наборе.
«Но я возвращаюсь к 1935 г. Я уехал в Куйбышев. Там прожил два месяца у своего дяди Наума Марковича Кроля, профессора психиатрии (так называемый «малый Кроль», потому что был еще один Кроль – очень крупный психиатр, его однофамилец). За эти два месяца как-то удалось договориться о том, что я поеду в Ташкент, в Среднеазиатский институт шелководства, на место Бориса Львовича Астаурова (1904-1974), который к тому времени переезжал в Москву. У меня были кое-какие соображения и идеи (изобретательские) по поводу шелкопряда и я имел готовую программу работ.
До меня в этом же институте работал Николай Константинович Беляев (1899-1937). Они вместе с Астауровым составляли великолепную упряжку первоклассных исследователей. Беляев был блестящим экспериментатором. Вклад Н.К. Беляева и Б.Л. Астаурова в советское шелководство неоценим. В Ташкенте была создана прекрасная база с великолепными лаборантами, тщательно отобранными Астауровым. К сожалению, они через год разбежались.
Я работал там по 16–18 ч в день. Ни о чем не думал, ничего не подозревал, не имея, к счастью, никаких знакомств в городе, и почти никуда не выходя с территории института, за исключением находившейся метрах в ста военной столовой, где я обедал, ужинал, забирал продукты на завтрак.
О событиях 1936–1937 гг. практически не имел никакого представления, потому что тогда не читал газет, знакомых не имел и бешено работал. Однако события шли своим чередом.
К 1936 г. в Ташкенте собрался большой кворум ученых – Среднеазиатский государственный университет, несколько всесоюзных институтов. Они в совокупности представляли мощную научную организацию. Но так получилось, что в 1936 г. я оказался единственным человеком в Ташкенте, который решительно выступил в защиту «менделизма-морганизма», уже тогда отвергаемого и втаптываемого в грязь.
В 1937 г. в Тбилиси был арестован и расстрелян Н.К. Беляев. В том же году мне совершенно неожиданно объявили, что я снят с работы и что весь свой материал я должен сдать комиссии. Это было в августе 1937 г. Приказ содержал мотивацию: «Полная неэффективность работ на протяжении полутора лет».
Месяца через 2–3 после снятия, за которым последовало объявление меня врагом народа, я сел писать книгу по генетике и селекции тутового шелкопряда. Тогда же, в 1937 г., я ее и окончил. Однако, снятый с работы с порочащей характеристикой, я должен был еще полтора года искать работу, добиваться реабилитации, подвергаясь преследованиям лысенковцев.
Вся эта затея с моим увольнением была, конечно, диким беззаконием. Весь институт знал, что я работаю по 16–18 ч в сутки, а ни один идиот не будет столько работать, если перед ним не стоит какая-то очень интересная задача. Идея моего увольнения была простой: Лысенко стал хозяином ВАСХНИЛ, и можно было очень крупно ему угодить, выгнав из отраслевого института одного из последних менделистов-морганистов.
Когда меня с треском и позором выгнали из института, я ведь понятия не имел, что кругом происходит. И увидев, что добиться справедливости никак не удается, я отправился в... органы! Меня там приняли два майора. Я сказал, что уволен с формулировкой «полная неэффективность работ». Формулировка идиотская, в чем можно убедиться элементарно – в институте все знают, как я работал и что из этого получилось. Если за полтора года человек дает кроме большого количества экспериментальных работ еще и полкниги, то он наверняка не бездельник.
Я просил их сказать мне, не может ли моя предыдущая судимость по 58-й статье быть основанием для подобного обращения со мной. Если это не так, то я буду драться. Оба майора, глядевшие на меня с некоторым изумлением, ответили, что предыдущая судимость тут не при чем. Один из них спросил, не думаю ли я, что мое увольнение является актом вредительства. Я ответил, что это ни в коем случае не вредительство, поскольку мое начальство просто понятия не имеет о значении моих работ. Тогда мне еще не было ясно, что вся эта затея со мной была нужна только для того, чтобы выслужиться пред Лысенко.
Вообще лысенковщину не понимали и не хотят понять до сих пор. Лысенковщина была совершенно наглой, нахальной авантюрой, построенной на бесчисленных фальсификациях, очковтирательстве, понятном элементарно подготовленному биологу, начиная примерно со второго или третьего курса.
Я совершенно авторитетно заявляю, что не было ни одного образованного биолога в тридцатые и сороковые годы, кто мог бы вполне серьезно воспринимать весь лысенковский бред. Если грамотный биолог стоял на позициях Лысенко – он врал, выслуживался, он делал карьеру, он имел при этом какие угодно цели, но он не мог не понимать, что лысенковщина это бред!
...Очень часто отождествляют разгром советской биологии с именем Лысенко, но лысенковщина – это не только он. Это явление, корни которого нужно искать не в самой науке, а в обществе, в системе. Тоталитарная система в тридцатые годы порождала собственные матрицы – тоталитарную же (или, как иногда мягче это называют, – авторитарную) систему управления наукой, образованием, культурой, всеми областями жизни. Было достигнуто огосударствление, обюрокрачивание науки, полное подчинение ее тому, что теперь мы называем административно-командной системой.
Казарменные методы, коими пытались и пытаются по сей день руководить наукой, – это гибель. Они, эти методы, по существу и являются главной причиной деградации науки. Руководство науки, руководство страны проявило в этом деле невероятное невежество, тупость, дикую самоуверенность, которые еще десятки лет будут давать себя знать.
Дело в том, что в период лысенковщины выросли, позанимали посты, приобрели степени десятки тысяч научных работников, которые не могли не понимать абсолютную негодность лысенковщины, а с другой стороны, тысячи малограмотных и полуграмотных людей, исповедовавших лысенкоизм. Людей, которые «слепо верили»... Но ведь тогда они уж никак не ученые...
Ни о какой философской или научной подоплеке лысенковщины говорить не приходится. Тот, кто говорил и пытался объяснить «теории» Лысенко какими-то дефектами генетики – угрозой социал-дарвинизма, расизма, «буржуазной» евгеники, – или не хотел понимать ничего, или просто-напросто врал. Лысенковщина – это бидистиллированная афера. Произошло самое страшное – были подорваны нравственные основы, без которых наука перестает быть наукой.
...Никакой он (Лысенко) не гений. И не фанатик, как некоторые хотят его изобразить. Он был, безусловно, умным человеком и великолепным «придворным», знавшим, когда какое «открытие» надо преподнести. Но в своей деревне Карловке еще в 1918 г. он был известен как выдающийся холуй по отношению к местному помещику и как выдающийся хам по отношению к зависимым от него людям. Ведь есть документальные свидетельства его односельчан! Они были уже в 1954 г.!
Ужасно то, что и до сих пор не понимают, что лысенковщина – это не ошибка, а всем очевидная уголовщина. Фальсификация. В следующем году в журнале «Вопросы естествознания и техники» будет публиковаться во всех четырех номерах мой труд, показывающий всю эту уголовщину. Труд, впервые написанный еще в 1948 г. и переданный в Отдел науки ЦК, а затем восстановленный в 1955 г. и вновь переданный в ЦК и Генеральному прокурору СССР. Все желающие смогут его прочесть спустя сорок лет после написания.
Если бы не появился Лысенко, мы бы сейчас говорили те же самые слова о каком-нибудь другом персонаже. Свято место пусто не бывает. Посмотрите, что написано в книге «За материализм в отечественной науке», выпущенной в 1931 г.(!!!) Коммунистической академией. Вот отрывок из выступления на собрании Общества биологов-материалистов Бориса Петровича Токина – впоследствии Героя Социалистического Труда, профессора, заведующего кафедрой Ленинградского университета: «Уже встает во всю величину проблема планирования, рационализации работ в области биологических наук в связи с социалистической переделкой деревни, в связи с тем, что мы уже вступили в полосу социализма. Старые, индивидуалистические способы работы, одиночность, кустарничество ученого, отсутствие коллективного плана, отдельные профессорские школы и направления, подчас конкурирующие между собой, как в любом добропорядочном буржуазном государстве, разобщенность различных кругов биологов, теряющихся в отдельных лабораториях... – весь этот наш быт, все эти старые формы работы уже тормозят развитие науки».
«Пусть тип старого кабинетного запыленного ученого будет чучелом и пугалом для всех биологов!» – так заканчивает свое выступление Б.П. Токин, которого на этом заседании выбрали главой Общества биологов-материалистов...
Программа была очерчена весьма ярко и недвусмысленно. И что страшно – программа эта в значительной степени воплощена в жизнь. Старые, седые кабинетные ученые были уничтожены. А вместе с ними исчезли и те отличительные черты, носителями которых эти «пугала» являлись. Из научной среды стали исчезать уважение к личности, чувство собственного достоинства, сомнение в собственной правоте и внимательное отношение к оппоненту, бескорыстие, осознание себя прежде всего слугой науки, стремление отдать все силы, всю жизнь одной цели – постижению истины...
Бориса Токина с сотоварищами-материалистами не устраивала «буржуазная» и даже «социал-демократическая» (да-да) биология. Самым страшным злом казался тогда индивидуализм в науке! Ученому возбранялось работать вне коллектива. Нужен коллективный план. Никакой самодеятельности – только подконтрольно, подотчетно. И ни в коем случае никакой конкуренции! Старые «индивидуалистические» формы научной работы, которые «всего-то» и смогли к тому времени вывести отечественную науку на передовые позиции даже по сравнению с «добропорядочными буржуазными государствами», провозглашались тормозом, сдерживающим новую, социалистическую науку, рвущуюся к «зияющим высотам» светлого будущего...
Это ясно очерченная программа монополизации науки! В том-то все и дело, что при допущении «конкурирующих между собой профессорских кругов» не могло быть построено здание управляемой науки! Воплощенная в жизнь, эта программа стала программой планомерного, беззастенчивого, дикого истребления отечественной интеллигенции. Ведь именно «старые кабинетные ученые» испокон веку в России оставались наиболее преданными демократическим принципам.
Именно они в знак протеста против репрессий, обрушившихся на студентов, вышли из состава Московского университета, предпочтя оказаться в тиши своих «запыленных буржуазных» кабинетов, но не на кафедрах университета, скомпрометировавшего себя полицейскими акциями.
Именно они в голод и разруху гражданской войны продолжали свой труд на благо страны.
В том же своем выступлении Токин вопрошает: «А разве у нас нет еще не разоблаченных вредительских теорий в биологии?» И поучает: «Все мы, работники теоретического естествознания и биологии, должны понять, что естествознание и биология партийны»! И конечно – «не может быть большего счастья, как работать под руководством пролетариата и его партии». А «эти мелкие буржуа создают себе индивидуалистическую иллюзию все же некоторой самостоятельности и независимости от политики».
И приводит пример: «...ученый-ихтиолог Назаровский доказывает, что «естественные законы размножения рыб таковы, что никак нельзя выполнить пятилетку в рыбоводстве». Вероятно, Токин считал, что Назаровский должен был бы по-партийному объяснить рыбам, что от них требуется?
Это можно было бы назвать скверным анекдотом, если бы авторами вредительских теорий на этом заседании в марте 1931 г. не были названы А.А. Любищев, А.Г. Гурвич, В.Н. Беклемишев, Л.С. Берг, Н.К. Кольцов, Н.И. Вавилов, И.И. Агол, С.Г. Левит, М. Левин, М.М. Завадовский, А.С. Серебровский, И. Павлов, П. Лазарев, Ю.А. Филипченко...
Но все же самое главное, что я хотел объяснить: в 1931 г. Б. Токин и иже с ними не были лысенковцами! Лысенко – агроном, а в Комакадемии велся разговор о теоретическом естествознании. Такие же «дискуссии» проводили медики, физиологи, зоологи. Я хотел бы, чтобы ясно и четко было понято следующее: под одними и теми же лозунгами разгром отечественной науки шел одновременно с разных направлений. И только через четыре-пять лет был сформирован единый, слаженный, из одного центра управляемый таран, символом которого стал Лысенко.
Лысенко оказался всего-навсего «нужным человеком на нужном месте». На его месте мог оказаться другой «борец за материализм». Но Сталин хорошо понял, что при помощи Лысенко и таких, как Лысенко, можно легко и быстро привести к полному подчинению и контролю всю советскую науку. Он почувствовал, что можно легко и быстро, натравливая на «врагов» и «вредителей» органы безопасности, расправиться со всем мало-мальски самостоятельным в науке».
В 1938 году Владимир Павлович уезжает в Харьковскую область (Украинская ССР), где сначала работает преподавателем немецкого языка в средней школе. В 1939-1941 Эфроимсон – сотрудник шелководческой станции в городе Мерефа. В это время он вторично подготовил книгу о генетике тутового шелкопряда. В конце мая (по другим данным – 18 июня) 1941 года защитил кандидатскую диссертацию в Харьковском университете. Монография по шелкопряду не опубликована в связи с начавшейся войной.
«Я купил свои классы сходу вопросом: «Пусть, кто знает какой-нибудь предмет скучнее немецкого языка, поднимет руку»... Ни один не поднял ни в одном из парных 5–8 классов... Ну вот, – говорю, – предлагаю учиться интересно... Но если хотите, чтобы был толк, придется поработать и дома... Три урока – запоминаем слова и правила. Дома повторять каждый раз. Четвертый урок – викторина...»
Продолжение – завтра
Денис Романов
Текст подготовлен по материалам:
Захаров И.А. Генетика в 20 веке. Очерки по истории.
Кешман Е.А. Интервью с Владимиром Павловичем Эфроимсоном (частично опубликовано в журнале «Огонёк», №11, март 1989 года; доступно на сайте).
Кешман Е.А. Ветвь человеческая. Набросок биографии В.П. Эфроимсона (доступна на сайте).
Шноль С.Э. Герои, злодеи, конформисты отечественной науки.
