Композитор и пианист Антон Батагов сыграл в зале «Зарядье» в одной программе с Шубертом и Глассом собственную музыку к спектаклю Ивана Вырыпаева «Волнение», придуманному для Алисы Фрейндлих. Премьера в БДТ назначена на 17 апреля, спектакля еще нет, а музыка уже есть: саундтрек сыгран на сцене и издан на лейбле Fancymusic.
В антракте первого сольного концерта Антона Батагова в «Зарядье» на стойке с дисками лежали сразу два новых релиза — театральное «Волнение» и дуэтная запись Батагова с Надеждой Кучер, звездой Пермского оперного театра. Специально для нее создан песенный цикл «16+» на стихи поэтесс разных эпох. «16+» должен был стать дебютом Батагова в «Зарядье», а вырыпаевская музыка с добавками стояла в планах на следующий сезон. Но вышло иначе, релиз обнародован формально до времени, и все выглядит так, словно акценты в отношениях драмы и музыки «Волнения» смещаются — звуки приобретают больший вес. На деле прикладная музыка Батагова всегда самостоятельна: так она пишется, исполняется и издается.
Самая первая его служебная работа — нежно-торжественная фортепианная «Музыка для декабря» — вообще была написана задолго до одноименного фильма Дыховичного, став для него импульсом и основой. Потом Батагов активно менял представления о прикладных возможностях академического композиторства: как ему быть с другими видами искусства, преодолевая герметичность и при этом не теряя лица. Кино в этом поиске стало флагманским направлением не для него одного, но он сделал идею принципиальной двусмысленности новой коммерческой серьезной музыки персональной художественной стратегией. И завело это его довольно далеко: к примеру, до музыки для телекоммуникационной банковской системы — оперы «Диалог». Или эстетских заставок для центральных телеканалов. В кино Батагов разборчиво писал музыку к десяти картинам, из них пять саундтреков пришлись на фильмы Дыховичного, включая «Женскую роль» и «Копейку». Последний — страшноватый и немного грибоедовский «Вдох-выдох» — стал в 2009 году первой живой программой пианиста в Сиэтле после 12-летнего концертного поста.
Теперь регулярные выступления — основа авторского расписания, и заказная вещь для Вырыпаева — редкое исключение. Но благодаря ему композитор впервые полноформатно выступил в театре. Где тем временем начался бум изощренной композиторской музыки: сегодняшняя театральная эстетика немыслима без Раннева, Невского, Хрущевой, Курляндского, Маноцкова и других. Новый театр звучит по-новому. Он дышит, шелестит, хрустит и шепчет, его интонационные и временные структуры приобретают партитурное измерение. И «ламповая» по духу музыка Батагова — сделанная вручную, хотя иногда при помощи цифровых технологий, из органических веществ, фраз, тональностей и нот, написанных для музыкальных инструментов в форме цикла миниатюр,— выглядит подчеркнуто старосветской. Зато, в отличие от музыки, например, «Грозы», «Алисы» или «Аустерлица» того же БДТ, ее можно сыграть для публики в концертном зале или включить в наушниках. И тогда услышать, что в пьесе с многозначительным названием «Миф — это реальность» гуляет ветер Дебюсси, а в блюзовых ракурсах «Интервью» проглядывает профиль Пуленка или что вся история от прозрачных «Слов» до «Еще одного варианта правды» светится отраженным светом «Отражений» Равеля. Услышать некий призрачный, условный Нью-Йорк (примерно таким его всегда слышали европейские композиторы), а также вполне реальные живые чувства (которым, очевидно, будет посвящен спектакль). Или услышать, как при помощи цепи отчетливо неповествовательных, лишенных развития эпизодов — любимого батаговского формата — рассказывается насквозь нарративная история разве что не событий, а взаимоотношений героев.
По-человечески нормальная повествовательность, хоть и не бетховенского, а минималистски накопительного толка, еще могла кого-то удивить в муаровых звучаниях премьерной вещи Гласса «Distant Figure», написанной специально для Батагова. Но только не в покрое его собственных композиций, комфортных, носких, но при этом с вшитым жестким формализмом, идущим от их родовой пианистичности и производящим некоторый холодок откровенностью фактурных конструкций,— так рассматривают винтажную вещь за стеклом витрины. Музыка Батагова сделана из избранных материалов, винтиков и шпунтиков фортепианной музыки — не из тем или образов, а из самого ее устройства. Поэтому она так прозрачна, драматична, сентиментальна, и, кажется, иногда две ноты играются в три руки.
Важным дополнением к «Волнению» был Шуберт — две поздние пьесы (№1 и №2 из Drei Klavierstucke, D.946) окружили Гласса. И хотя первую закашляла публика, в ней было слышно особенное волнение: скованное формальной красотой и тихой небрежностью антилинейного повествования, естественной печалью фраз и многомерной, темной краской звука, оно пронизывало форму с первой до последней ноты, особенно и отдельно в последних тактах перед репризой. И не в обиду никому, включая композиторов обеих премьер, будет сказано, но это батаговское исполнение двух шубертовских пьес все-таки лучшее не только в этой программе, но, может быть, вообще в сезоне.
Юлия Бедерова
