Тема насилия и, в частности, насилия в школе — одна из самых острых в литературе и особенно в кино. Во многом потому, что сюжеты часто черпаются из жизни. С пугающей периодичностью то тут, то там появляются сенсационные заметки о трагедиях, произошедших в школах. Обычно все списывается на маньяков-психопатов или же на какую-то банду подростков, терроризирующих детей и учителей. Вскрываются социальные причины насилия, расовые, национальные противоречия. Значительно реже — морально-педагогические аспекты. В этом смысле показательна книга английского писателя Саймона Лелича «Разрыв», книга-дебют, сразу вызвавшая живое обсуждение и дискуссию.
Автор расследует мотивы преступления, произошедшего в обычной английской школе. Во время беседы директора с учениками в актовом зале учитель истории расстреливает нескольких учеников и учительницу, после чего там же кончает жизнь самоубийством. Но писатель выносит свой обвинительный приговор не убийце, а... жертвам.
В уголовном кодексе есть статья о доведении до самоубийства. Но может быть и «доведение до убийства». Именно об этом роман «Разрыв».
* * *
Невзрачный, замкнутый молодой учитель приходит в школу на подмену уроков истории. Ему трудно найти общий язык с учениками, его сторонятся большинство учителей, над ним зло подшучивает разбитной учитель физкультуры, с ним надменен директор. А группка старшеклассников, которым всегда все сходит с рук, просто откровенно издевается.
Учитель растерян и откровенно ищет помощи. Но находит или непонимание и равнодушие коллег, или их презрение.
...Женщина-детектив, расследующая дело, старается понять, что же произошло на самом деле. Ведь по всем отзывам этот учитель совсем не производил впечатления человека, способного на убийство, наоборот, был застенчив, робок, подчеркнуто вежлив со всеми, что некоторыми даже воспринималось как высокомерие.
Стараясь восстановить его состояние в последние недели, следователь, которая сама подвергается издевательствам в своем полицейском участке, понимает — человека довели. И несмотря на то, что учитель не раз просил о помощи, ему не помог никто: ни коллеги, ни авторитетный директор школы, которого все боялись. Тот лишь требовал от него самого контроля и наведения порядка на уроке.
Человека довели, он не знал, что делать, и от отчаяния решил мстить.
Стало ясно, что старшеклассник-садист застрелен намеренно, остальные случайно. И все же, кто был главной мишенью?
Следователю приказывают закрыть дело. Для городских и полицейских властей все ясно: учитель — маньяк, сошел с ума и расстрелял детей. Но она считает, что все не так просто. С учителем что-то случилось. И именно здесь, в школе.
Тут выясняется еще одна подробность: недавно рядом со школой был жестоко избит один из ее учеников, покончивший с собой после выхода из больницы. По поводу этого ЧП директор собирает учеников школы на профилактическую беседу о недопустимости насилия. На этом собрании и происходит расстрел.
Следователь связывает два происшествия — самоубийство и убийство — воедино. И продолжает расследование уже на свой страх и риск. В результате она приходит к окончательному выводу: мальчик был избит теми же, кто травил учителя. А директор знал об этом, но скрывал. После этого ей становится понятно: главной мишенью был именно директор школы. Тот самый человек, кто отвечает за порядок и безопасность на вверенном ему пространстве и кто своим авторитаризмом посеял в школе культ силы. Кто несет ответственность за ту атмосферу черствости и жесткости, в которой невозможно ни выжить, ни найти поддержку.
Фактически отстраненная от службы, детектив убеждает родителей мальчика в том, что в его гибели виновата школа, и те подают на нее и директора гражданский иск в суд...
* * *
Когда я читал книгу, мне вспоминались и роман «Ярость» Стивена Кинга, и английский фильм «Если», и эстонский «Класс», и французский «Последний урок». И еще «Догвилль»: насилие, если ему не препятствовать, распространяется, как эпидемия, и низводит людей до звериного состояния. Где у затравленной жертвы не остается ни единого выхода. И выбора. Но в глазах закона жертва тут же превращается в преступника. А ханжеская, подлая «добропорядочность» торжествует и занимает удобные места среди любопытствующих в зале суда.
Что такое насилие в школе — моральное или физическое, знают на самом деле многие. Многие испытали его на себе.
То учитель строг до ужаса, то местные хулиганы прохода не дают, то издеваются над слабым, то над глуповатым, то над слишком умным. Хуже всех — странным. Лучше других живется в школе лишь середнячкам. И то — без гарантий.
Часто учителю кажется, что его строгость — почти синоним справедливости, дисциплины, необходимое условие получения знаний. Я и сам какое-то время упивался тишиной на собственных уроках, бравировал и бахвалился перед друзьями звенящей тишиной, когда в преддверии опроса никто не решался поднять голову. Пока не осознал, что мое самоутверждение жестоко, что это насилие над психикой ребенка.
Но при этом сам я никогда не спускал другим насилия в школе. Испытав в детстве, как и большинство, насилие по отношению к себе, будучи учителем, делал все, чтобы такие, как я, или тем более дети из «группы риска» — слабые, робкие по характеру или воспитанию — не стали изгоями и париями. Я не доставлял удовольствия хулиганам, чтобы их жертва сбежала в другую школу — скорее, наоборот.
Но, уйдя из школы, был вынужден перевести не одного из мальчиков, сыновей моих друзей, в другие школы, после того как жизнь в их прежней альма-матер становилась невыносима. И что характерно, всегда директор, учителя говорили одно и то же: правильно, что забираете, надо переходить, здесь уже ничего не изменить, пусть попробует начать все сначала там, где его не знают и где не выработались стереотипы отношений. Все время хотелось спросить: а что сделали вы сами, чтобы эти стереотипы не сложились, когда обнаружили непорядок, что сделали для предотвращения этого теперь неизбежного перехода-бегства?
Ведь речь шла даже не о «плохих» или особо некоммуникабельных детях, даже не об индивидуалистах-воображалах, которых обычно не любят, а об обыкновенных ребятах. Только чуть полноватых, немного заикающихся, не умевших постоять за себя.
Но вместо того чтобы помочь ребенку преодолеть трудности, изменить атмосферу в классе, поменять сомнительную традицию, школа выписывает «больного», переводя из одной больницы в другую: где, может, еда получше, нянечки добрее и врачи компетентней. Но главное — другие больные. Поспокойнее.
* * *
В своем романе «Разрыв» Лелич бескомпромиссно обвиняет школу. Школу как институт. За то, что не смогла создать ни системы безопасности на вверенном ей пространстве детства, ни атмосферы нетерпимости к насилию, ни уважения к личности.
Писатель обвиняет тех, кто мог предупредить насилие, мог что-то сделать — вовремя вмешаться, смягчить ситуацию, усмирить страсти, но не сделал. И не важно, что тут сыграло главную роль — их лень, равнодушие, робость. Или даже простая невнимательность. Ведь обычно такие вещи на поверхности. Все их знают. Все очевидцы. И все соучастники.
Анатолий Берштейн
