Не знаю, так было всегда или только сейчас началось, но совершенно точно, что иронии от людей через край. Ирония захватила наши молодёжные головы, стала манипулятором мышления, частью оптической машины, сквозь которую до нас доходит информация о мире.
В синтезе с цинизмом родилась ирония постмодерна. А потом туда, где шутки являлись очевидно шутками, насмешка выглядела как насмешка, а правда лежала на поверхности, внезапно хлынула мыльная волна. Границы между правдой и неправдой размылись, затёрлись до неприятного ехидного блеска.
Вкус цинично умерщвлён. Смеяться над шуткой или над теми, кто над ней смеётся — неважно, разница условна. Грань такая же мнимая, как чеховский чёрный монах: то тут, то там, а то и нет её.
Сумбуру и беспорядку противостоит приставка «мета».
Новая искренность играет злую шутку с простыми человеческими отношениями, взращёнными на подготовленной постмодерном почве. В слишком хитрый век живём — кто знает, что стоит за добрыми словами? Доброты в них не ищут, не ждут, зато ждут обмана, удара в спину, исподтишка, ждут, пока кто-то схватит за нос — и с опаской постигают границы, голыми пятками прощупывая дно в этом мутном озере фальши.
Инсталляция метамодернистов. Источник: Альманах «Яварда»
Каждое слово бьёт, как удар по затылку, минуя знаки «СТОП». Нельзя похвалить так, чтоб похвала не сработала издёвкой. Нельзя предложить помощь, не словив косого взгляда. Нельзя открыться до конца — каким бы честным ты не был, всё равно никто не поверит. Сработает «уловка-22»: в современном толерантном и бережливом обществе знакомятся, спрашивают, интересуются, дружат только маньяки, шизики и шарлатаны.
Приличные люди молчат и остерегаются.
В таких условиях душа нараспашку выглядит как напичканный фугасом медный бак. Он дрожит, шипит, готовясь бабахнуть и залить окружающих фантомной не подразумевающейся агрессией, скрытой в пучине надуманной искренности. Чтоб не прослыть опасным, проще сыронизировать.
Правда маскируется за шутками. Из дымящихся турбин прёт облако неясности, и среди недопонятых намёков, незакрытых гештальтов и нелепых приколов я кропаю хрупкий доверительный механизм, пытаясь оставаться честным. В этот момент я особо уязвим: протянутые руки легко ломаются. Завеса путает и меня, впутывает меня в шторм затейливых язв и сомнений, но я хватаюсь за правило и выруливаю, старательно догибая свою линию.
Я — метамодерн.
Новый сентименталист, теперь уже неотличимый от ментального террориста. И пусть моя правда вызывает подозрения, она обязательно найдёт своего адресата.
Василий Исаков
