В девяностые годы прошлого века в Республике Беларусь, серьезно пострадавшей от последствий аварии на Чернобыльской АЭС, действовал ряд программ, благодаря которым дети (преимущественно до 14 лет) получали шанс несколько месяцев отдохнуть и поправить здоровье в той или иной стране Западной Европы.
С этой целью организовывались специальные автобусные туры. Как правило, их состав был следующим: пять-шесть больших двухэтажных автобусов, пара сотен детей, несколько воспитателей, переводчиков и хотя бы один врач. Принимающей стороной выступали семьи радушных европейцев.
Мне посчастливилось побывать в Испании. В 1997-1998 годах я совершил туда два продолжительных автобусных путешествия через Западную Европу, ещё не лишившуюся внутренних границ и национальных валют: увидел Польшу, Чехию, Германию, Францию, словом, всё то пространство «фаустовской культуры» от Вислы до Гвадалквивира, о котором позже читал у Освальда Шпенглера.
Несмотря на то, что этому предшествовал отдых в Болгарии, по-настоящему «другой мир» открылся мне лишь во время первой поездки в Испанию, в полном соответствии с известной советской поговоркой «курица — не птица, Болгария — не заграница».
Знакомство с большей частью Старого света было захватывающим и вместе с тем мимолетным, шапочным, будто отложенным на потом. Зато в Испании я провел два полноценных летних сезона: нажил друзей, подучил язык до уровня свободного общения на бытовые темы, приобщился к местной кухне, культуре и развлечениям. Я всем сердцем полюбил эту далёкую страну на краю мира, щедро одарившую меня радостью и счастьем, обрёл с ней прочную связь.
В Испании мне стало предельно ясно, что любое обучение так или иначе связано со стыдом, страхом, неловкостью, саморазоблачением. По этой причине в большинстве школ античного мира ученик непременно занимал подчиненное, почти униженное положение по отношению к учителю. Он не смел возражать, уклоняться от исполнения приказаний, порой даже говорить, как это было заведено у пифагорейцев. Цель подобных практик заключалась не в подавлении личности ученика, а в развенчании того образа самого себя, с которым он явился на порог.
Страх и стыд — замечательные учителя. Переживая их, человек запоминает болезненный опыт надолго, а то и на всю жизнь. Я вовсе не хочу сказать, что обучение непременно должно строится на третировании, поскольку сам гораздо восприимчивее к поощрениям, чем к порицаниям. Речь о внутреннем переживании ошибки, неудачи, нового вызова, своего несовершенства. Только признав собственное незнание, можно его преодолеть. Тот, кто полагает, что знает, на самом деле заблуждается, а тот, кто думает, что не знает, имеет шанс научиться. Так считал Сократ и всю свою жизнь доказывал это, приводя в смятение самых опытных и умудренных граждан Афин. Поэтому испанский стыд, о котором говорю я, — самый настоящий, шкурный, за себя любимого, а не за другого, как это предполагает расхожее выражение.
Там, на чужбине, впоследствии ставшей мне второй родиной, я рос с взрывной силой. Оторванный от родителей, их покровительства, привычной обстановки, понятного уклада жизни, я взрослел. Мне было всего двенадцать лет. Сложно представить более подходящее время для первого почти самостоятельного путешествия, полного метаморфоз и открытий. Те две поездки стали для меня временем ценнейших духовных приобретений. Они позволили увидеть другую сторону вещей и, главное, впервые столкнули меня с самим собой. Как апулеевский осёл Луций, я вынес из той поры ряд ценных уроков, о которых и пойдёт речь.
Евгений Большаков
