Новый год от рождества Христова грозит обновлением и свежестью. Это ощущаешь физически, хотя рассудок давно не допускает возможность кардинальных перемен. Всё меняется, как оказалось, медленно и постепенно. И только так. Даже если гремит гром, и небо проваливается ливнем на землю, изменения не будут такими же резкими, как то, что их способно мотивировать. Так, я уже пять лет вроде бы в одной поре — и жду, будто вот-вот начнётся новая, забывая о том, что время не терпит надрывов и только плавно течёт. У Господа нет срывов, нет дедлайнов. У Господа всё вовремя.
источник: Unsplash.com (Florian Siedl)
Ложное ощущение грядущего, как большого и фатального, только усугубляет усталость, которая разлита по всем членам и булькает по ним беспомощно жидка. Стыдно признаваться в своей усталости людям: близким, далёким. Стыдно даже не потому, что жаловаться не по-мужски или не хочется демонстрировать слабость (как будто у кого-то ещё сохраняются иллюзии относительно человеческой силы), — а потому что устали уже вообще все, и это более-менее очевидно. И никому до чужой усталости действительно дела нет, потому что в чужую усталость не верится. Я, например, не верю в чужую усталость. Мне представляется, что все немного преувеличивают и драматизируют, потому что все — как ни крути — озадачены чуть меньше меня, нагружены чуть меньше. И даже тот мужик, что почти два года стоял в 7 утра возле метро «Котельники», предлагая одноразовые наушники по сто рублей. Зимой он был красный от мороза, летом — чёрный от солнца. В один момент он пропал. Я вспомнил о нём только сейчас. Так вот: даже он, мне кажется, ничего не знал об усталости в сравнении со мной. Как и прекрасные родители маленьких детей, труд которых сложно переоценить, — даже они наверняка задолбались, но не до такой степени, как я.
Утрирую немного, конечно, но мозг именно так и работает. Рационально всё понимая, я не могу отделаться от мысли, что никто не может оценить степень моей загруженности, степень моего выгорания, тяжесть моей ноши. Потому что в моих глазах большая часть людей живут односложную жизнь (в редких случаях — двусложную, это про родителей маленьких детей). А моя жизнь состоит из целого набора тяжеловесных блоков, каждый из которых требует существенных затрат — физических и душевных. В моём случае оба ресурса на нуле.
А дело то, честно говоря, в том, что я довольно ветреный и импульсивный человек, который при этом старается быть степенным и долгоруким. Это и составляет основной предмет усталости, откровенно размышляя, — внутреннее несоответствие. Длинная воля — это личностная черта, необходимость которой я сознаю более чем, но при этом испытываю существенные трудности с её в себе развитием. Мне трудно длить намерения и интенции на значительных жизненных отрезках. За время обучения в аспирантуре я дважды менял тему своей диссертации — сначала сузил, затем расширил. За время работы на нынешней должности я неоднократно загорался и перегорал, горел и выгорал. Сейчас эта работа мне более в тягость, потому что составляет предмет ежедневной рутинной заботы, но у меня не хватает духа оставить её. К тому же — я не уверен, что я всё. Хотя всё внутри подсказывает, что всё. Но здесь требуется какое-то соломоново решение. Я же привык решать совсем не так. Никакой мудрости в большей части моих жизненных решений не было. Была только сладкая, но иногда томительная, как свист в чреслах перед решительным манёвром, горькая инерция предопределения — совершенно ясного и неотменимого, так что я сделался фаталистом, но не составил привычки относиться к судьбе спокойно и ровно, безропотно.
А мне бы хотелось стать безропотным и бесстрастным. Предвкушая естественное и обязательное, я чувствую, что этих качеств мне не хватает особенно. Как и уже упомянутой длинной воли. Впереди не великий прорыв и не новая жизнь, но простое продолжение пути, и это страшнее всего. Корней Иванович Чуковский сказал, что в России надо жить долго. Сейчас я будто бы понимаю, что это значит.
Талгат Иркагалиев
