Кино — визуальное искусство. Некогда радикальное, авангардное, оно по-прежнему считается молодым, хотя давно уже стало классикой. В рождении кино участвует так много людей и так много искусств: сценаристы пишут сценарий, художники мастерят декорации, оператор прокладывает траекторию камеры и расставляет с осветителями свет, режиссер с актерами репетируют сцены. А на выходе все тот же одинаково белый экран и бесконечное многообразие — не кадров, а образов. Их нельзя исчерпывающе описать в тексте — то есть адекватно заменить один вид искусства другим. Но их можно попытаться сохранить. Музей кино — это и есть музей образов. Начиная от пожелтевших афиш, фрагментов сценариев, личных дневников, фотографий со съемок, готовых платьев или всего лишь кусочков парчи, сохранившихся от костюмов к «Ивану Грозному» Сергея Эйзенштейна, — и заканчивая самими фильмами, позитивами и негативами. И не меньше, чем экспонаты, в защите нуждаются и те, кто за ними смотрит.
Как есть история кино, так есть своя история и у его музеев. Сегодня в это трудно поверить, но первый из них был основан именно в Советском Союзе — в 1926 году при Государственной академии художественных наук. Открыл его знаменитый киновед Григорий Болтянский. В фондах музея хранились первые камеры братьев Люмьер, коллекция дореволюционных плакатов, фотографий и сценариев. Но в 1932 году сверху было спущено указание: музей закрыть. Отдельные экспонаты перекочевали во ВГИК и НИКФИ, но большая часть коллекции попросту исчезла. Так, знамя старейшего из ныне действующих музеев кино переместилось из Москвы в итальянский Турин, чей музей отсчитывает свою историю с 1941 года. Его основатель — знаменитая коллекционер и меценат Мария-Андриана Проло, которая еще в 1920-е годы начала собирать артефакты докинематографической эпохи: стробоскопы, «волшебные фонари».
Туринская башня
— Это была лучшая в Европе коллекция предкинематографа, — рассказывает бывший директор московского Музея кино Наум Клейман. — На базе ее коллекции в Турине был организован замечательный музей кино, который сначала ютился в маленьких зданиях, но постепенно рос-рос, пока ему не дали башню Моле Антонеллиана, в которой поместилась внушительная постоянная экспозиция и кинотеатр с несколькими залами.
Не последнюю роль в становлении Музея кино в Турине сыграл фашистский режим Бенито Муссолини. Точнее, сын диктатора Витторио, который очень любил кино и дружил с лучшими итальянскими режиссерами своего времени от Роберто Росселини до Витторио Де Сики. О современной кинематографической жизни Турина рассказывает кинокритик Ася Колодижнер:
— Кто не бывал в Турине, ошибочно полагает, что это промышленный, а значит, скучный, серый город, производящий автомобильную марку FIAT и напоминающий Тольятти, где в муках рождались ее бедные волжские родственники. Но Турин так же не похож на чудо отечественного автопрома, как щеголеватый «Фримонт» на «копейку». Промышленным этот город выглядеть не стремится: роскошные мощеные площади, огромные парки, собор, где хранится одна из главных христианских святынь — Плащаница. И, конечно, самый надежный ориентир в Турине — огромная башня Музея кино. Ее купол виден с любой окраины. Мудрые отцы города отдали самое красивое здание музею, а уже вокруг башни Антонеллиана расположились мультиплексы, где собираются киноманы и прогуливают занятия студенты Туринского университета. В музей попасть не так уж просто, приходится постоять в очереди, но оно того стоит. Политехнический музей здесь сочетается с миром эфирных кинообразов, строгая наука — с непилотируемой режиссерской фантазией. Те, кто произрастает под сенью Молле Антонеллиана, уж точно не станут варварами, восстающими против культуры. Музей — дело жизни директора Венецианского кинофестиваля Альберто Барберы. Его авторское присутствие — в каждой экспозиции, в каждом потайном уголке. Можно удобно разлечься на плюшевом диване в огромном круглом зале, смотреть на экран и слушать, как в изголовье уютно шелестит фонограмма. Пройти по крутому маршруту до самого купола и узнать всё про Серджио Леоне (ему посвящена нынешняя юбилейная выставка). Можно ознакомиться с новинками оптической науки или накупить кучу книг о прошлых и совсем современных властителях киноманских умов. Здесь, в Турине, коллеги первым делом интересуются: «Как Клейман? Что с ним?» — и очень удивляются, что он уже не в музее, раз в добром здравии. Здесь не принято сменять действующих профессионалов такого ранга. Профессия уникальная, узок круг историков кино, архивистов, а уж ныне здравствующих создателей киномузеев и вовсе. Клеймана в киномире знают все, его работы переведены на многие языки. Музей кино — это путешествие в духе «Быть Джоном Малковичем». Ты попадаешь в зазеркалье, созданное знатоками и исследователями кино, и путешествуешь по волнам чужой памяти. Это мир, в котором ничего не происходит случайно, важен каждый монтажный стык. Собрать коллекцию — дело жизни! Сменить экспозицию — самоотверженный труд и интеллектуальные усилия единомышленников... Понятно, что в Турине просто не может не быть своего кинофестиваля. Понятно, что специалисты здесь первоклассные. Программный директор — рыжеволосая Эмануэла Мартини — известна в киномире эрудицией и независимостью суждений. Она дает путевку в большое кино молодым и всегда знает, по какому маршруту поедет кинопоезд из настоящего в завтрашнее. На Туринском фестивале запретов нет, разве что здесь нет места для бездарных фильмов. Похоже, что для туринцев важнейшим из искусств действительно является кино. И это во многом благодаря музею. Празднику, который всегда с ними.
Столица синефилов
Один из главных символов любителей кино всего мира — Парижская синематека. Основанная в 1936 году усилиями энтузиастов Жоржа Франжю и Анри Ланглуа, она, в отличие от Туринского музея кино, поначалу собирала, хранила и реставрировала только фильмы. Сегодня это также крупнейший в мире архив любых документов и экспонатов, связанных с кино. Среди них: плакаты к фильмам Льва Кулешова, рисунки Сергея Эйзенштейна, личные вещи Всеволода Пудовкина и Александра Довженко. Начавшись как личная инициатива ее создателей, Парижская синематека до сих пор сохраняет статус частной организации, при этом получая внушительные (более десяти миллионов евро в год) дотации от государства. А также просторное здание на улице Берси в Париже.
Правда, так было не всегда. Навсегда вошла в историю попытка французского министра культуры Андре Мальро сместить Ланглуа с поста директора синематеки в 1968 году. Это вызвало резкий протест кинематографистов со всего мира, в том числе режиссеров так называемой новой волны, пришедших в кино как раз благодаря синематеке. Благодаря ей же синефильское движение постепенно захватило не только Францию, но и всю Европу.
— Свои музеи появились в Голландии, Бельгии, — рассказывает Наум Клейман. — В Германии их четыре: в Берлине, Дюссельдорфе, Франкфурте и Мюнхене. Движение синефилии пошло по всему миру. Даже американцы, у которых кино всегда было делом частным, студийным, а государственной политики в сфере кино нет в принципе, делают теперь американскую синематеку в Лос-Анджелесе. Свой киноотдел появился в MoMA в Нью-Йорке. Так же как отдали под кино часть музея современного искусства в Токио. В Пекине — огромный Китайский музей кино, один только фасад в полкилометра длиной. Сейчас строится второй — в Шанхае. Вскоре появятся музеи в Южной Америке: ведется активный разговор об этом в Сан-Паулу, в Рио-де-Жанейро. Это всё абсолютно неизбежные процессы. Кино долго считалось новаторским, но сегодня его воспринимают как балет, литературу и прочие благородные виды искусства.
Еще один символ — недавно восстановленный самый старый из ныне действующих кинотеатров мира «Эдем», расположенный в маленьком французском курортном городке Ла-Сьота. Аккурат напротив вокзала, на который в 1896 году прибыл тот самый поезд братьев Люмьер. Построенный в конце девятнадцатого века, пару лет назад он был полностью отреставрирован за счет мэрии и общественных организаций. Теперь здесь идет своя хоть и скромная, но активная киножизнь: с постоянным прокатом, фестивалями и концертами.
Можно ли не дышать?
Синефильское движение в России тоже не ограничивается Москвой.
— Помимо 22 научных сотрудников нашего музея, есть свои специалисты в музейных объединениях внутри киностудий, — говорит Клейман. — «Мосфильм», «Ленфильм», «Союзмультфильм», Свердловская киностудия — каждая из них имеет при себе некие музейные образования, такие прамузеи. Там тоже работают люди, которые описывают фотографии, плакаты, создают каталоги. Кроме того, по всей России попадаются замечательные энтузиасты, например, на Дальнем Востоке или на Алтае, которые по собственной инициативе собирают свидетельства регионального кино. А это огромный феномен! Потому что мы своего кино не знаем. Мы не знаем даже то кино, которое создается в Москве, а уж то, что делают в Екатеринбурге, Ростове-на-Дону, Якутии, Казани, — и подавно!
В последний год ведется активная работа по созданию еще одного центра кинематографической жизни — на этот раз в Петербурге. Инициаторы этого проекта планируют на базе кинотеатра «Родина», находящегося в собственности города, построить полноценную синематеку, которая будет заниматься не только кинопоказами, но и учебной и воспитательной деятельностью, а также организацией лекций, встреч и выставок — как постоянных, так и временных. Проект синематеки активно поддерживают ведущие кинематографисты Петербурга, в частности, Александр Сокуров:
— Парижская синематека закрепила национальное самосознание и сформировала французских кинематографистов. Помогала многим обрести профессию и свое место в кино. Мы в России предрасположены к кинематографу. Кинематограф — наша национальная страсть, национальная игра, в отличие от футбола. Мы умеем делать кино, знаем, как его делать и про что. И потому существование синематеки в Петербурге — это не прихоть, не каприз, а необходимая форма общественной жизни. Мы опираемся на помощь города, это принципиально. Мы создаем не частную структуру, а общественно-государственное учреждение. И мы очень надеемся, что это будет общедоступная открытая культурная площадка. Петербург — в большей степени студенческий город, чем культурная столица. Нам надо стать рядом с новым поколением, у которого есть силы, вдохновение и надежды на лучшее. Оно нуждается в подобной синематеке больше, чем кто бы то ни было.
Продюсер Сергей Сельянов на этот счет высказывается еще более категорично:
— У меня только один вопрос: почему это не сделали еще в 90-м, в 95-м году? Не сделали до сих пор? Как говорила моя тетя: зла не хватает. Странно, что этот вопрос обсуждается. В Петербурге есть Эрмитаж: жемчужина города, жемчужина России. Но он был создан 250 лет назад. Давайте что-нибудь создадим сегодня? Кинематографический Эрмитаж классического и актуального киноискусства. От этого в том числе зависит возрождение «Ленфильма». Не от железа, а от людей — ужаленных кино, узнавших, какой это волшебный мир. И вместо того, чтобы давно уже организовать в Петербурге синематеку, собирается куча людей и какой-то бесспорный вопрос обсуждает. Все равно, что обсуждать: будем мы дышать воздухом или поживем без него? Вот и мы без синематеки жить — не будем.
Огонь для Жанны д'Арк
История Наума Клеймана на 25 лет совпала с историей Центрального музея кино, но ею не исчерпывается. Происходящее с ним в последние годы (и особенно в последний год) — очередная вариация классического сюжета «Человек против государства». Причем каждый раз государство принимает разные обличья. Если в 2005 году Музей кино попросту обменяли на квадратные метры «Киноцентра», то события 2014 года имеют под собой более глубокую подоплеку. На этот раз у государства — не конкретного министра, а всей государственной машины — нет никакого весомого повода. Намеки на нецелевое расходование средств смешны и абсурдны — особенно на фоне миллионов, выделенных Минкультом на куда более эфемерные вещи. Все слова о модернизации, оптимизации, наведении порядка на самом деле направлены на то, чтобы скрыть главное: государство понятия не имеет, почему делает то, что делает. Но и прекратить (или хотя бы развернуться в другую сторону) — не в его власти.
Стоило кому-то когда-то случайно произнести вслух мысль о реорганизации Музея кино, как начался долгий процесс его уничтожения. Вместо того чтобы решить давние проблемы: найти помещение, разобраться с фондами, восстановить постоянную экспозицию и регулярность кинопоказов, государство добавляет к ним новую, лишая музей его головы и сердца. Несправедливо обвинять в сложившейся ситуации как старое, так и новое руководство музея. Как одни не виноваты в том, что их сбросили со счетов, так другие не виноваты, что вынуждены с нуля и в кратчайшие сроки вникать в работу, которую налаживали без них более 25 лет.
Ближе всех к описанию устройства российской государственной машины подобрался Андрей Звягинцев, ставший режиссером во многом благодаря походам в Музей кино. Его фильм «Левиафан», который российский зритель сможет увидеть не раньше февраля следующего года, это прямая экранизация афоризма «Благими намерениями выстлана дорога в ад». А также подробное описание того, как государство медленно лишает воли любого. Так что у каждого, кому не повезло попасть в сети российской судебной системы, шансов вернуться к мирной жизни не больше, чем у раба на галерах. И все же Наум Клейман — герой другого кино. Как бы ни развивались дальнейшие события, ему уже не суждено просто сгинуть, как герою Серебрякова в «Левиафане».
Один из главных шедевров фильмотеки Музея кино (и истории кинематографа в принципе) — драма Карла Теодора Дрейера «Страсти Жанны д'Арк». Больше всего в ней поражает не сила режиссерской мысли, визуальное совершенство или актерская игра, а то, насколько буднично и безучастно творится несправедливость — при тщательном соблюдении всех законов. Инквизиторы с самого начала знают, что Жанна виновна. Остальное время они лишь старательно подгоняют ее показания под правильный ответ. По их мнению, Жанну ждет костер, но мы-то знаем, что ее ждет бессмертие.
Времена нынче другие. Инквизиция никому не грозит (максимум — двушечка). Но государство по-прежнему подгоняет показания отдельных людей под заранее известный ответ. Вместо того, чтобы дать им и дальше творить (сохранять) историю.
