Премьера вагнеровского «Кольца Нибелунга» должна стартовать 23 ноября в парижской Опере Бастилии, а потом переехать в Дом Радио. Цикл продолжительностью 18 часов 15 минут состоит из четырех произведений — «Золото Рейна», «Валькирия», «Зигфрид», «Гибель богов» — и завершится 6 ноября. Он прозвучит без публики и будет транслироваться радиостанцией France Musique. В оперном марафоне примет участие российская певица Екатерина Губанова. Накануне запуска проекта она рассказала «Известиям» о том, что в стенах парижской Оперы витает «призрак коронавируса», самые строгие меломаны живут в России, а Моцарт и Верди пришли бы в ужас, если бы увидели современные постановки.
— Насколько я понимаю, дирекция театра не исключает того, что в случае форс-мажора «Кольцо Нибелунга» в последний момент снова придется отложить до лучших времен?
— Такой перенос с точки зрения обиженных артистов выглядит очень грустно. Но с позиции общественной это можно понять, потому что в нынешней ситуации никакие предосторожности не будут излишними. Если театр сделает какой-то неверный шаг, ему могут вообще всё запретить. У нас должно пройти два цикла «Кольца Нибелунга» — один в Опере Бастилии, а другой — в Доме Радио. Но не знаю, что будет, если ковид-тест одного из артистов вдруг окажется позитивным.
— Некоторые ваши коллеги не находят себе места и близки к отчаянию. Как вы провели долгие месяцы карантина?
— В моем возрасте я уже понимаю, что жизнь довольно коротка. Поэтому печально от чего-то отказываться. Но если мои близкие здоровы и благополучны, почему я должна грустить? Живу, как получается, стараюсь выйти из карантина в лучшей форме, чем в него входила — занялась йогой и здоровым питанием, похудела. Получилось держать режим. Великолепно себя чувствую. Все мои тесты на коронавирус были отрицательными.
— Тем не менее «призрак коронавируса» незримо витает в парижской Опере?
— В начале пандемии я следила за его графиками и кривыми, всем интересовалась, всё читала, смотрела новости. Потом устала, когда поняла, что, слежу я или нет, ничего не изменится. Что же касается репетиций в парижской Опере — у нас регламентированная рассадка с соблюдением полутораметровой дистанции. Певцы на сцене, а оркестр в яме. Никакой опасности. Многие давно не пели, страшно соскучились, и, говоря современным языком, во время репетиции мы отрываемся по полной программе и получаем сказочное удовольствие.
— Какая атмосфера царит сейчас в парижской Опере?
— Везде чувствуется подавленность — здание на площади Бастилии стоит пустое. Всюду расставлены антисептики, развешены напоминания о масках, предупреждения о том, что делать нельзя. Всё это может навести тоску даже на такого закоренелого оптимиста, как я. Особенно если прокручиваешь в Facebook воспоминания прошлых счастливых лет, когда выступления собирали полные залы. Сейчас всё изменилось. Но я уверена, что хорошая жизнь — помяните мое слово — обязательно вернется.
— Разве могут артисты сохранять форму, не участвуя в спектаклях? Вы это на себе почувствовали?
— Как и немногим моим коллегам, мне в этом отношении очень повезло. Первого августа после затяжной паузы я ухитрилась спеть свой первый концерт в античном амфитеатре Арены-ди-Верона, потом в Ареццо, четыре раза в миланской Ла Скала, в Ярославле и в Москве, где мне вручили премию Casta Diva как «певице года». Как бы там ни было, я всё время держу себя в форме. Хотя первые полтора месяца после объявления карантина я не пела вообще. Устала, занималась только домом. Раньше я в нем никогда не проводила столько времени. И мне стало хорошо.
— Парижская Опера оказалась на коленях, заявил после серии забастовок в разгар пандемии тогдашний директор Оперы Стефан Лисснер, которому пришлось недавно уйти в отставку. Вас не беспокоит, что оперная публика из года в год стареет?
— Еще 100 лет назад говорили, что опера умирает, а она по-прежнему жива. Ее публика во всем мире всегда была возрастная. Это потому, что только с годами можно прийти к ее пониманию. Да и сама я лучше чувствую многие роли, чем 10 лет назад. Другое дело, что сейчас особенно страшно за людей пожилых, жизни которых больше всего грозит коронавирус.
— Ваши потери в нынешнем году оказались болезненными?
— Прежде всего, я снова пропустила вагнеровский фестиваль в Байройте — в прошлом году из-за сломанной ноги, в этом году из-за пандемии. Очень жалко было потерять и Метрополитен-оперу, где должна была петь в «Русалке» и «Тристане и Изольде». В нью-йоркском Карнеги-холле, как я и думала, отменили «Песнь о Земле» Малера с моим участием.
— Помимо творческих вы понесли и финансовые потери? Некоторые певцы теперь судятся с парижской Оперой, требуя компенсации за спектакли, которые отменили не по их вине.
— Метрополитен-опера, как и другие американские театры, ничего никому не заплатили. Немецкие и французские — малую толику. Но и за это спасибо — не чувствуешь, что от тебя просто просто-напросто отмахнулись. Я же фрилансер, мне никто ничего не должен. Нет, я не из тех, кто идет в суд. У нас с мужем были накоплены деньги на дом, и мы, слава Богу, не начали его строить. Нам хватает на жизнь, положение не отчаянное в отличие от коллег, на которых висит ипотека. Фиг с ним, с домом. Я не такой человек, который от хорошего хочет лучшего. Вот ради своих детей я бы пустилась во все тяжкие.
— Если бы Моцарт или Верди сидели сегодня в зале, говорит новый директор парижской Оперы Александр Неф, они бы не сразу узнали свои произведения. Дело могло дойти до потасовки. Как великие композиторы отреагировали бы на то, что сегодня происходит на сцене?
— Кто я такая, чтобы их судить? Конечно, если этих величайших композиторов просто перенести в настоящее время, не дав им прожить в нашем мире год-полтора, они бы пришли в ужас от увиденного.
— Вы хорошо знаете Александра Нефа. Это важно для получения новых партий?
— Мы с ним познакомились еще в 2004 году, когда я дебютировала в парижской Опере. Тогда он был одним из ассистентов директора Жерара Мортье. Замечательный человек, большой знаток музыки. Не знаю, как сейчас сложатся наши отношения. Старые знакомства не гарантируют новые роли. Так или иначе, с парижской публикой на протяжении всех этих лет у меня были хорошие отношения. Она меня всегда замечательно принимала.
— Какой из оперных домов для вас самый крутой?
— Для меня престижно петь Вагнера в Байройте или Берлине, а Верди — в Ла Скала. Раньше было круто выступать в Метрополитен. Важно и то, какой проект, с кем ты поешь. Я очень довольна, что мне удалось добиться больших высот в Вагнере.
— А где интереснее всего выступать с точки зрения финансовой?
— Раньше — в Метрополитен-опере, которая была самой богатой. Не знаю, что будет сейчас.
— Удается ли избегать рутины, если вы исполняете одну и ту же партию в сотый раз?
— Если бы я пела какого-нибудь Россини, то, наверное, уже от тоски повесилась бы (смеется). Тогда как в вагнеровском репертуаре поражает глубина, в которую я только заглянула. Поэтому ни о какой рутине не может быть и речи.
— Где самая строгая публика, которая ничего не прощает?
— Думаю, что в России. По крайней мере, для меня лично, потому что у нас любят большие голоса, которые льются. Я, к сожалению, таким не обладаю. Чтобы иметь дома успех, я должна буквально вывернуться наизнанку. А очень хочется выступить красиво — это моя Родина. Я только что подписала контракт с агентством Berin Iglesias Art, которое работает в России и представляет Анну Нетребко, Ольгу Перетятько и многих других звезд. Надеюсь, теперь в России у меня будет больше выступлений. Это агентство мне уже устроило концерт в Ярославле.
— Можно ли сегодня артисту обойтись без агентства-посредника?
— Разве что в России. Я не представляю, как можно самой добывать себе роли, вступать в переписку с администрациями театров, заниматься билетами или гостиницами.
— Оперные премии помогают в карьере, открывает новые горизонты?
— Casta Diva очень важна для меня именно в России. Но после премии как певица я не стану ни лучше, ни хуже. Это как с конкурсами. Некоторые думают, что победил — и карьера обеспечена. Совсем нет. Нужно всё время карабкаться вверх. В свое время я поездила по конкурсам более или менее удачно. Знаю певцов, которые выиграли 10 раз подряд, а карьеры так и не сложились.
— Остались ли у вас пока непокоренные музыкальные вершины?
— Их очень много. В основном они опять-таки связаны с Вагнером. Освоить его новую партию — огромный, трудный путь. Сейчас я должна дебютировать в роли Ортруды в «Лоэнгрине» в Берлине. Вопрос в том, состоится ли спектакль или нет. Хочется исполнить партию Кундри в «Парсифале».
— Италия — по прежнему главная оперная держава?
— Конечно, нет. Она свой пик давно прошла. Я бы назвала Германию, в которой огромное количество театров, публика по-настоящему любит оперу и умеет ее ценить.
— Певец Евгений Никитин, который в этом году тоже получил премию Casta Diva, говорил, что в Германии редкая постановка обходится без демонстрации гениталий. Такой перформанс помогает лучше постичь замысел автора?
— Эта тенденция, слава Богу, немного пошла на убыль. Сейчас в Берлине мы готовим «Лоэнгрина» с режиссером Каликсто Бийето, который как раз этим и был знаменит. Теперь он сам шутит на сей счет. Тем более что при коронавирусе даже близко нельзя подойти к коллегам, не говоря уже ни о чем другом. Бийето дает певцам абсолютную свободу, к которой я уже на данный момент готова. В этом смысле он, как Валерий Абисалович Гергиев, исходит из того, что ты можешь предложить. То есть с ним я создаю и получаю невероятное удовольствие.
— Вы с мужем-итальянцем живете в местечке Сан Джинезио. Где это?
— Если вы посмотрите на итальянский «сапожок» и ткнете пальцем в его середину, то он находится именно там. У нас несколько лет назад случилось землетрясение, которое обрушило многие строения. Наш дом относительно уцелел — нам повезло немножко больше, чем другим. После полугода восстановительных работ мы туда снова въехали. Я из тех людей, кого удары судьбы только закаляют.
— Роль хозяйки дома стоит заглавной партии?
— Она совсем не хуже. Петь заглавную партию — огромный стресс. Поэтому гораздо приятнее быть хозяйкой дома. Хотя стресс всё равно присутствует, когда готовишь на целую семью. А мне обязательно надо, чтобы все умирали от восторга — как вкусно! Дома я себе ставлю так же высоко планку, как и на сцене. За столом нас собиралось обычно трое — муж, сын и я, а иногда еще приезжали две наши дочери. Итальянцы — тонкие знатоки еды, настоящие гурманы. Из русского меню предлагаю им пельмени, которые они называют русскими равиоли. Из итальянских блюд — спеццатино — мясо с овощами и картошкой, запеченное в горшочке, а также торт крустато, который я навострилась готовить чуть ли ни лучше итальянок (смеется). Приятно готовить для любимых людей и видеть, что им нравится.
— Вписаться в итальянскую семью было непросто?
— Ведя кочевой образ жизни на протяжении многих лет, я привыкла вписываться в разные культуры. Мне повезло и с мужем, и с семьей. У меня никаких проблем не было.
— Говорят, что итальянцы и русские похожи. Знакомый журналист из Рима утверждает, что они и мы одинаковые разгильдяи, но они веселые, а мы грустные. Так оно и есть?
— Действительно, мы похожи — в частности, своим разгильдяйством. Думаю, на русский характер накладывает отпечаток и пейзаж, и зимы, и весь климат. Но, чтобы не стричь всех под одну гребенку, скажу, что я никогда грустной не была.
— Почему русские женщины кружат итальянцам голову?
— Прежде всего, они привыкли за собой следить, всегда остаются женщинами, в то время как итальянки — особенно молодое поколение — невероятно эмансипированы и независимы. Так или иначе, наши женщины нравятся всем, а не только итальянцам.
Юрий Коваленко
