24 февраля в Россию на гастроли прилетает Лионский национальный оркестр во главе с дирижером и скрипачом Николаем Шепс-Цнайдером. Для него каждая поездка в Россию, где он выступает более двух десятилетий, — это возвращение домой. Его педагогом был Борис Кушнир, а «крестным отцом» в дирижировании — Валерий Гергиев. В преддверии турне Николай Шепс-Цнайдер рассказал «Известиям» о том, почему считает Россию особым музыкальным миром.
— Вы отправляетесь на гастроли в Россию, во время которых вместе с сотней музыкантов вам предстоит преодолеть около 10 тыс. км по маршруту Лион–Москва–Екатеринбург–Пермь–Петербург–Лион. Что вы ждете от этой поездки? Расстояния не пугают?
— Для меня каждая поездка в Россию — большое событие. Это как возвращение домой. С ней связана моя жизнь больше двух десятилетий. Я выступал не только в Москве и Петербурге, но и в Перми, Нижнем Новгороде, Екатеринбурге, Казани и даже во Владивостоке. В течение десяти лет я был главным приглашенным дирижером оркестра Мариинского театра. Россия — особый музыкальный мир. Ужасно счастлив, что именно она станет первой страной, в которую я еду во главе Лионского национального оркестра.
— В программе ваших гастролей — увертюра к вагнеровской опере «Тангейзер», Фортепианный концерт Грига и Первая симфония Малера. Почему нет ни русской, ни французской музыки?
— Я об этом не думаю. Потому что для меня главное — хорошая музыка, неважно, где она написана. К счастью, искусство не знает границ.
— Какие ваши главные впечатления от России?
— Ощущение тепла, с которым меня встречали везде, где бы я ни выступал. Случалось, что в Петербурге дирижировал дважды в день одной и той же оперой, которые шли с аншлагом, и одновременно в другом переполненном зале исполняли другую оперу. Для россиян важна и музыка, и искусство в целом. За эти годы я приобрел множество друзей в самых разных областях. Когда хорошо знаешь русского человека, тебя с ним связывают не поверхностные отношения, а глубокая искренняя симпатия.
— В вашей музыкальной биографии судьбоносную роль сыграл маэстро Валерий Гергиев. Вам повезло?
— Он был моим боссом и одним из первых великих дирижеров, который предложил мне, скрипачу, встать за дирижерский пульт в его театре. Именно в Мариинском я впервые дирижировал и оперой. На протяжении почти 20 лет мы вместе с Гергиевым и его оркестром гастролировали по России и другим странам.
— Словом, в какой-то степени Валерий Абисалович — ваш крестный отец?
— Можно сказать и так. Как бы то ни было, он меня всегда поддерживал.
— Как человек бывалый, хорошо знакомый с нашими реалиями, что вы советуете музыкантам перед полетом? Большинство из них никогда не были в России. Захватить с собой шапки? Перед концертом пропустить для куража рюмку водки?
— (Смеется.) Об этом пока не думал. По крайней мере они должны быть готовы к морозу. Главный же совет, который я им дам, — попробовать узнать страну и ее людей. Не сидеть в гостиницах, а погружаться в атмосферу — ходить по городу, посещать музеи, знакомиться, смотреть, пробовать русскую еду и выпивку. В России так интересно — уверен, она им понравится!
— Надеюсь, французские музыканты не останутся равнодушными и к нашим девушкам, которые славятся своей красотой и шармом.
— Действительно, русские девушки привлекательны, хорошо образованны, умеют себя держать. У молодых женщин сильный характер, им присуще чувство собственного достоинства. На меня это всегда производило впечатление.
— В России вас вначале узнали как скрипача?
— Да, в 1997 году. После падения коммунизма прошло не так много времени, и тогдашняя Россия была совсем не похожа на нынешнюю. Я наблюдал за ее возрождением. Сегодня почти невозможно узнать Москву или Петербург.
— Некоторые мои соотечественники, как и в былые времена, по-прежнему ходят на концерты как в храм. Вас это удивляет?
— Я особенно ценю, что музыка для них нечто святое. У меня самого такое же к ней отношение. Если меня спросите о моей главной религии, я отвечу: «Музыка». Поклоняюсь ей, верю в ее абсолютную силу и в то, что она может творить добро.
— Какие, на ваш взгляд, русские музыкальные пристрастия?
— Вкусы, разумеется, у людей разные. Русскую музыкальную традицию всегда отличали романтизм и сентиментальность. Надо сказать и о том, что ваша музыкальная школа — пианистическая и струнных инструментов — исключительно сильная. Поэтому и уровень исполнения феноменально высок. Одновременно я чувствую определенные изменения, связанные с тем, что многие русские музыканты теперь учатся в Германии, в Италии, в Америке, где испытывают иные влияния. Так или иначе, существует русская исполнительская манера с особым звучанием, которого больше нигде нет. И я хочу, чтобы ее использовали оркестры, с которыми работаю. Для меня важно разнообразие интерпретации, но главное — сохранять традиции.
— Публика в Москве и в Петербурге более взыскательна, чем в российской провинции?
— Не думаю. Где бы я ни выступал — от Перми до Владивостока — повсюду чувствовал прекрасное понимание музыки. Думаю, это связано с федеративным устройством страны: в каждом большом регионе есть сильный центр, который занимается и культурой. На концерты ходит подготовленная публика. Но для меня уровень тонкого понимания музыки не так важен. Я знаю, что красоту музыки можно ценить не только на интеллектуальном, но и на духовном уровне, ощущать ее прямое воздействие. Любой человек в состоянии понимать творения Баха.
— Каковы ваши собственные музыкальные предпочтения?
— Они связаны с музыкой Австрии — Моцарт, Бетховен, Малер, Штраус. Возможно, это потому, что я учился в Вене, куда попал еще тинейджером, и провел там 12–13 лет. Да и сама Вена, в которую приезжали люди разных культур, оказалась плавильным котлом. Столица Габсбургской империи, она испытывала влияние Восточной Европы, Балкан, других регионов Старого континента. Но это не значит, что мне не интересны остальные композиторы. Люблю Чайковского, Рахманинова и вообще русскую музыку.
— Одним из ваших учителей в Вене был русский скрипач Борис Кушнир, который отмечал блестящие способности своего ученика.
— Кушнир — выдающийся педагог, которому я многим обязан. Он родился на Украине, получил образование в Москве и со своим колоссальным музыкальным багажом приехал в Вену.
— Как случилось, что вы, известный скрипач, встали за дирижерский пульт? Вопрос престижа?
— Некоторые всю жизнь могут играть только на скрипке с одним и тем же репертуаром. Мне же мало одного инструмента — он для меня слишком «тесен». Стремлюсь расширять горизонты. Занялся дирижированием, когда увлекся симфоническим и оперным репертуаром. Дело не в расчете, а в эмоциях. Главное, что я обожаю классику во всех ее ипостасях.
— Вы продолжаете давать скрипичные концерты?
— Конечно. Перед российскими гастролями играю циклы бетховенских сонат в Копенгагене и в Вене.
— Некоторые именитые скрипачи на концертах солируют на своем инструменте и одновременно дирижируют смычком. Это не ваш случай?
— Я делаю это крайне редко, потому что дирижировать и при этом играть самому — трудно. Не могу сказать, что мне это доставляет большое удовольствие. Передо мной, дирижером, стоит психологическая задача добиться единства оркестра, который должен следовать общей линии.
— Как дирижер вы ищете общий язык со своими музыкантами или вам проще взять на себя роль диктатора?
— Леонард Бернстайн говорил: цель дирижера не в том, чтобы заставить оркестр что-то делать, а в том, чтобы он сам этого хотел. Нужно показать музыкантам, что вы им доверяете, и тогда они ответят взаимностью. Вы можете предоставить им определенную свободу. Это труднее, но зато приносит наилучшие результаты. Вы вместе интерпретируете то или иное сочинение. Наверное, дирижер может выступать на репетициях не только лидером, но и немного полицейским, указывающим «жезлом», что можно и что нельзя.
— «Не исполняй никогда одно и то же произведение одинаково, — советует Валерий Гергиев. — Для этого приучай музыкантов к импровизации». У вас это получается?
— Для этого дирижер должен доверять своему оркестру, который понимает ответственность. Здесь я с ним согласен на сто процентов.
— Римский-Корсаков считал дирижирование «темным делом». Геннадий Рождественский с присущим ему юмором повторял, что оно благодатная почва для мошенничества. Такое случается?
— Так бывает. Дирижирование — это нечто абстрактное. Если музыканты играют каждый на своих инструментах, ты ни на чем не играешь, не извлекаешь никаких звуков. «Темное дело» — потому что непонятно, как ты передаешь эмоции, становишься катализатором творческого процесса. В этом и есть главный вызов для дирижера.
— «С выдающимся дирижером деревенский оркестр звучит, как венский, а с плохим — венский, как деревенский», — утверждал Вильгельм Фуртвенглер. Вы согласны со знаменитым маэстро?
— В какой-то степени. Он нарочито преувеличивал. В некоторых частях музыкального произведения Венский филармонический оркестр с любым дирижером будет звучать великолепно. Но, как я сказал раньше, полицейские функции порой необходимы. И задача дирижера в достижении общего баланса, единства и гармонии. Фуртвенглер, видимо, имел в виду, что хороший дирижер, добиваясь результата, заставляет музыкантов слушать друг друга. У плохого это не получается.
— Некоторые ваши коллеги убеждены: они с годами становятся лучше еще и потому, что имеют дело с великой музыкой.
— Да, потому что Бах, Моцарт и другие сотворили величайшую музыку. Совершенствуясь в исполнении шедевров, мы сами достигаем новых высот. Но мы, дирижеры, никогда не будем соответствовать их уровню. Даже Фуртвенглер не был достаточно хорош для Бетховена.
— Владимир Софроницкий ненавидел записи и называл их своими трупами. У вас же богатая дискография. Вам чужд его подход?
— Разве вы не чувствуете себя счастливыми, слушая записи великого музыканта? Это незаменимый исторический документ, который позволяет знакомиться с исполнением гениев, на чьи концерты мы никогда не попадем. У нас есть возможность слушать, как на фортепиано играли Брамс или Малер. Записи полезны и для самосовершенствования. Мы понимаем, как звучим на самом деле. Однако ни одна запись не заменит живого концерта, потому что произведение создается для нас в тот момент, когда мы сидим в зале. Оно никогда полностью не повторится, ибо никогда не звучит одинаково. В этом магия живого концерта.
— Но разве сегодня абсолютное большинство меломанов не ходит на концерты, чтобы слушать звездных музыкантов, а не выдающиеся произведения?
— Возможно. Наша «работа» исполнителей в том, чтобы представлять музыку. Мы в некоторой степени медиумы, связывающие материальный и духовный миры. Музыка нуждается в нашей индивидуальности. Конечно, порой существует опасность, что высокомерный исполнитель поставит себя на первое место. Это снижает величие музыки и ее творца.
— С вами на гастроли едет титулованный французский пианист Жан-Ив Тибоде, который неоднократно выступал в России.
— Он яркая личность, потрясающий искрометный пианист и замечательный человек. Такой игре нельзя научиться. В ней есть нечто божественное. Это дар свыше.
Юрий Коваленко
