- Каким он был педагогом? Необычным, - говорит Ирина Константиновна. - Его методом был показ. И мы за ним повторяли. Нас даже называли "маленькие евстигнята". Потому что если ты хочешь сыграть, что называется, талантливо, ты должен представить себя в роли своего любимого артиста и подражать ему. И мы, подражая Евгению Александровичу, идя вслед за ним, в итоге выруливали в какую-то собственную органику, и каждый к концу работы над ролью приходил к какому-то индивидуальному решению.
читайте также
Но ведь в учебной "Женитьбе Белугина", после которой вы близко познакомились, у вас была женская роль. Он вам и тут показывал, как играть женщину?
Ирина Цывина: Конечно, показывал мне, какой должна быть эта Елена Кармина - аристократичной, высокомерной, ироничной. Он так выучил многих, его учениками были те же Игорь Золотовицкий, Алексей Гуськов и другие блестящие актеры. Он умел красиво подсказать - невзначай, спокойно, не нервируя, не поучая, не давя, и никогда не делал замечаний, не ругал. А вот хвалил часто.
Он, наверное, и в жизни был таким - неназойливым, непубличным, не любил говорить о себе...
Ирина Цывина: У него было табу на рассказы о личной жизни. Он был замкнутым, много переживал внутри себя, о том, что его мучает, не говорил, поэтому и проблемы с сердцем были. Это был человек советский, правильно воспитанный, соблюдавший все этические нормы, не выплескивавший эмоций наружу. При его огромной популярности он еще был абсолютно лишен тщеславия и оставался очень скромным человеком, отказывался от всех должностей. И говорил мне, что ему противно видеть художников, выходящих на трибуну и вещающих, как надо жить, что есть добро и зло... Скрытный и скромный - так будет, наверное, правильно его называть.
Утешитель
Но при этом все говорят, что у Евстигнеева была куча друзей!
Ирина Цывина: Начнем с того, что у него не было ни одного врага! И я ему говорила: какой ты счастливый, у тебя нет людей, которые тебя не любят, которые тебе завидуют. Их и вправду не было. Его все обожали. Мне муж рассказывал, что когда МХАТ был на гастролях в Японии, к нему в номер отеля заходили и артисты, и осветители, и постановочная часть - просто поговорить, со своими бедами, как к священнику на исповедь. Потому что он был "могила"! Дальше него ничего не шло, он всех утешал, помогал, случалось, и "пробивал" людям квартиры...
А помимо театра у него были друзья?
Ирина Цывина: У него была своя компания, два-три человека, свои в доску, - он дружил с Сошальским, с Любшиным, с Терентьевым, каскадером, мы все к нему в гости ходили. А кроме театрального народа у него был еще, скажем, Семен Моисеевич Зельцер, с которым его познакомил Никулин, это был замдиректора знаменитого гастронома-"кишки" на Горького. Зельцер в начале 90-х помогал актерам доставать продукты, вещи, лекарства. Кроме того, он был начитаннейшим человеком, ходячей энциклопедией, знал все, что происходит в киношном и театральном мире. Евгений Александрович мог позвонить ему: "Сем, расскажи, что там у нас в театре", и Семен рассказывал ему обо всех мхатовских интригах, особенно в то время, когда театр делился, кто там в каких группировках.
Он, наверное, ко времени раздела уже устал от всего этого...
Ирина Цывина: Да, он очень устал к тому времени, скажу больше - он был тогда в очередном предынфарктном состоянии и даже попросил Олега Николаевича оставить его на год доигрывать только старые спектакли, не репетировать ничего нового, чтобы он мог отдохнуть. А Ефремов-то без него жить не мог!
Ну еще бы, они ж всю жизнь вместе...
Ирина Цывина: И Олег Николаевич вспылил, и сгоряча жахнул ему: "Тогда иди на пенсию". А Евгений Александрович в свою очередь вспылил, взял и написал такое заявление. Правда, потом Олег Николаевич звонил, и один раз муж сыграл даже Фирса, заменил Виктора Сергачева, поскольку знал эту роль.
Нажать на клавишу
Вы как-то помогали ему в работе?
Ирина Цывина: Да, мы много работали вместе. Я ему помогала с текстом, скажем, когда он учил роль во мхатовских "Чеховских страницах", да и когда играл профессора Преображенского, я с ним в Питер ездила, помогала осваивать текст роли, реплики подавала, ему так было удобно, нужно.
Говорили за Шарикова?
Ирина Цывина: Да за всех. У него же были проблемы с памятью в принципе. Когда он читал пьесу, то, дочитывая, закрывал последнюю страницу и говорил: "Ну все, осталось только выучить текст". А как играть, он уже знал с первого прочтения. Он не прорабатывал роли дотошно, скрупулезно. Высочайший уровень актерской техники позволял ему все. Например, мы играли у ЛеонидаТрушкина "Вишневый сад", Евгений Александрович был Фирс. И я видела, как он сидел за кулисами на стуле, отдыхал, отходил куда-то, а потом встал, вышел на сцену, обвязанный по-стариковски шерстяным платком, вынул платок из кармана и - зарыдал! Это был отдельный спектакль, которого нет у Чехова, но есть у Фирса-Евстигнеева. Его актерский инструмент был отлажен идеально: нажал на одну клавишу - плачешь, на другую - смеешься.
А почему он не хотел играть профессора Преображенского?
Ирина Цывина: Так Евгений Александрович просто не читал "Собачьего сердца", оно же было запрещено. Я прочла это в школе, под партой, в распечатке, а он не читал, и уж когда увидел этот толстенный сценарий... Уговорила я его!
А были у него роли, о которых не любил вспоминать?
Ирина Цывина: Нет, он любил все свои роли, даже самые маленькие, говорил, "это мои дети", хоть большая роль, хоть маленькая - это все было любимое. И никогда не мечтал сыграть что-то, что еще не сыграл, никаких несбывшихся Гамлетов у него не было. Хотя... Все же был один случай. Он очень хотел сыграть в картине "Зимний вечер в Гаграх", ведь там джаз, его тема! И Евгений Александрович просто по пятам ходил за Кареном Шахназаровым, как маленький мальчик просил, говорил, это мое, это только я должен играть. Он был этой ролью болен.
Только из-за джаза?
Ирина Цывина: Нет, не только. Там был в сценарии момент, где его Беглов говорит "я не умер, я не умер, я жив", помните, в телефонной будке? Ему важно было это тогда сказать. И еще его герой там много говорит про свою дочь герою Панкратова-Черного, помните - "у меня есть дочь!" Это все было будто бы из Жениной жизни, и я знаю, что он это говорил про свою Машу.
Евгений Евстигнеев - о профессии, о времени и о себе
читайте также
- Я прежде всего любопытный. И хотя всех людей любить невозможно, интереса к ним художник терять никогда не должен. Это первая моя заповедь.
- Мне не нравятся ложь, фарисейство, не приемлю хамство, кликушество. Восстаю против дурного вкуса во всем: в политике, экономике, культуре. Обеспокоен тем, что мы стали похожими друг на друга - нет своеобразия мыслей, оригинальных точек зрения.
- Для себя я выработал правило: не ходить с протянутой рукой, ни от кого не ждать похвал - ни от зрителей, ни от коллег.
- Уверен, что доброта должна идти изнутри человека и общества. Приказать быть добрым нельзя. Меня порой удивляют громкие призывы быть добрыми, милосердными, человеколюбивыми. Все это игра слов. Разве может быть милосердным общество, где каждый, кто близок к распределению жизненных благ, пользуется ими прежде всего сам, где действует негласный призыв - больше отдай мне!
- Мое любимое чтение - детективы. Я ловлю себя на том, что факт убийства обычно не воспринимается трагически, наоборот, появляется даже какая-то тайная радость, азарт предчувствия. Причин тому много. Во-первых, особенность искусства следить за процессом переживания, за логикой борьбы. Важно не как задушена Дездемона, а почему.
Из книги "Евгений Евстигнеев - народный артист"
