В интервью «Известиям» Тилль Линдеманн рассказал о приоритетах в литературе, стихах, написанных кровью, и о своей бабушке.
— Вы приезжаете в Москву зимой. Для Пушкина осень была любимой порой. А для вашей поэтической души какое время года лучше?
— У меня такого нет. Каждое время года хорошо по-своему, в каждом можно черпать вдохновение. Многие люди ошибочно полагают, что жить в тропиках, где всегда светит солнце, — замечательно, но я не вижу в этом ничего позитивного. Когда всё время тепло или холодно, нет изменения природы. Каждый день солнце? Скучно (напевает Sonne. — «Известия»). Каждое состояние погоды, даже дождь — очень важно: за дождем будет солнце. Всегда, всегда ожидайте чего-то хорошего.
— Ваша поэзия напоминает мне Бодлера, «Цветы зла». Она такая же кровожадная, местами злая, насмешливая и нежная.
— Это высший комплимент, который вы могли мне сделать. Очень приятно.
— А кто для вас ориентир в поэзии?
— Целая палитра писателей, поэтов. Не могу назвать кого-то конкретного. Но выделил бы Гессе и Рильке.
— Вы считаете себя серьезным поэтом?
— Как ни назови… Ну, не важно. Я просто пишу стихи в надежде, что кто-нибудь, например, издатель (и не только) прочтет их, а потом решит опубликовать.
— В предисловии к сборнику Герт Хоф сравнил вашу поэзию с поэтическим суицидом. Видимо, он не сулил вам долгой жизни в этой сфере.
— Мой друг Герт Хоф умер от рака в 2012 году. Он был близким мне человеком. Я по нему очень скучаю. Мастер слова, он очень любил драматические выражения, эта эффектная метафора вполне в его духе. Для меня это too much. Но как дань уважения к нему, я это оставил.
Герт умел делать шоу. Он был светотехником, часто приезжал в Россию, даже делал на Красной площади световое представление на День Москвы в 2003 году. И еще он создавал шоу для Rammstein.
— Когда я читала вашу книгу, показалось, что за показной мрачностью прячется…
— ... Ангел? Ну, нет, я скорее Квазимодо.
— Если бы вы не красили глаза черным и не делали ирокезы, были бы белым и пушистым. Брюнет с голубыми глазами. Образ лирика.
— Нет, Квазимодо! Я не прячусь за имиджем.
— Очень личные стихи посвящены вашей бабушке.
— Я обнажаюсь в своих стихах, и в этом нет ничего постыдного (пауза). Вы меня растрогали, вспомнив о бабушке. Знаете, она очень болела, находилась в доме престарелых. Я решил забрать ее оттуда. У меня был минивэн, я переделал его, чтобы инвалидное кресло могло заезжать. Нас сопровождала сиделка. Когда мы приехали домой, она сказала: «Я сейчас уйду, а ты должен заботиться о бабуле. Сможешь?»
Ну а куда я денусь? Я решил для себя: как бабушка заботилась в детстве обо мне, так и я буду ухаживать за ней. Врачи говорили: «Не давай ей сахара, алкоголя, мяса и жирной пищи». Я делал всё ровно наоборот. Давал всё, что она хотела. Бабушка плакала от счастья, что смогла провести свои последние дни так, как ей хотелось. Она уходила такая счастливая...
— Вы плачете? Но как при такой любви она попала в дом престарелых?
— В Германии так принято. Пожилых людей отправляют в дома, где за ними есть надлежащий уход. Но я не хотел, чтобы она оставалась там. С одной стороны, это прекрасно, что я мог ухаживать за ней до последнего дня, но с другой стороны, наблюдать, как уходит твой родной человек, как он страдает, — ужасно. В своих стихах я отражаю эту неприглядную сторону жизни. В ней есть место как прекрасному, так и отвратительному. И, вот парадокс, эти сферы могут существовать одновременно.
— Как звали вашу бабушку?
— Зигги, Зигрид. Она звала меня: «Мой Тилли. Ох, мой Тилли». А я ее: «Моя Зигги». Она была очень крупная женщина с большой грудью. Такая дородная основательная Зигрид. Поэтому я люблю женщин с большой грудью.
— Вы похожи на бабушку?
— Похож. Моим добрым, большим сердцем.
— Вы не только хороший внук, но и прекрасный отец. Это заметно по стихам и колыбельным, посвященным дочке Неле. А какой вы дедушка?
— Откуда вы знаете, что я дед? Да, у меня есть внук Фриц, ему 11 лет. Недавно брал его на Амазонку. Мы путешествовали, рыбачили. Так что для внука я скорее не дедушка, а друг.
— Начинается ваш тур по России. Раньше вы собирали стадионы, а теперь это будут клубные камерные шоу. Какую аудиторию вы ждете?
— Мне всё равно, кто придет, — ценители поэзии или музыки. В клубах проще создавать особую рок-н-ролльную атмосферу. Всё будет ближе. Можно посмотреть в глаза друг другу. А на стадионе сцена далеко, артиста не видно. Бегает какой-то маленький человечек вдалеке...
— На вашу московскую автограф-сессию два года назад пришло столько поклонников, что велась прямая трансляция в интернете. К вам стояли, как в советские времена в Мавзолей к Ленину. Было что-то подобное в вашей карьере?
— Очереди часто бывают, но обычно менеджер группы отводит на автограф-сессии не более трех часов, и неважно, сколько людей стоит. Просто он всегда ставит автограф-сессии до концерта. И через три часа — хочешь не хочешь — нужно идти на сцену. Работа не ждет.
А в позапрошлом году в Москве был первый и последний раз, когда я общался с людьми до последнего фаната. И это длилось больше шести часов. Подписывал книги и диски, давал автографы до ночи. Такого с группой не было никогда. Мне искренне было жалко людей, которые стояли на эту автограф-сессию. Они мерзли, и я сказал, чтобы всех запустили. В итоге все ушли с автографом.
— Вы трепетно относитесь к своим фанатам.
— А они ко мне. В одну из поездок в Москву поклонники узнали, где я остановился. Мы сидели в отеле с друзьями, выглянули в окно, а там толпа. На улице холод. Я махнул им рукой и сказал подниматься. Мы заказали водки, вина и классно посидели.
А если уж вы заговорили про Ленина, смотрите, какой подарок мне сделали (помощник подает Линдеманну бюст Ленина. — «Известия»). Хороший. Ленин был кумиром моего детства. У нас в школе везде висели его портреты. Даже в автобусе он был. Мы выросли на культе Ленина.
— Вы в Мавзолее были?
— Однажды. Он там такой маленький лежит в темноте. Время идет, всё меняется, в том числе и отношение к Ленину. Но для своего времени он был действительно кумиром. Я сравнивал его с Фиделем Кастро. Сейчас его высмеивают, могут даже осуждать. Несомненно, он был диктатором. Но то, что он тогда сделал на Кубе, для своего времени было важно. Ленин поменял многое в стране и мире. Ленин в СССР — всё равно что Мартин Лютер Кинг в США.
— Есть версия, что Ленин был немецким шпионом и его заслали в Россию, чтобы разрушить страну. Как вы относитесь к этой теории?
— Нет, нет, нет. Я в это не верю.
— Не могу не спросить про оформление книги. Кроме страшных иллюстраций, у вас еще и кровь на каждой странице.
— Это выбор издательства.
— Кровь настоящая? Ваша?
— Кровь моя. Знаете, как это было?
— Вы вены резали и брызгали кровью?
— Да. Вон рука до сих пор не зажила. Мы с издателем, моим другом Глебом Давыдовым засиделись почти до утра в отеле, пили водку. И вдруг ему пришла идея окропить кровью гранки книги. Стали искать нож. И, как назло, в отеле не было острых ножей. Все тупые. Еле нашел нормальный. Сделал небольшой порез. Глеб открыл листы со стихами, и я на них брызгал кровью. И так на каждый разворот.
— Страсти-мордасти.
— Книга должна быть реальной. Написана кровью. В итоге все гранки были в крови.
— Решили повязать себя с читателями кровью? Да вы мистик.
— Не было какого-то особого, сакрального смысла. Сделал это просто по приколу. Но охотно разрешаю вам сделать из этого драму (хохочет).
— Почему бы вам не написать книгу светлых стихов, основанных на приятных воспоминаниях?
— Я всегда наслаждаюсь интервью, которые даю в России. Русские журналисты задают такие неожиданные и веселые вопросы. Да и беседа выходит непринужденной. Я впервые так откровенно рассказывал о своих близких. О бабушке никому не говорил. Оставьте это в интервью. Отнеситесь к моим словам бережно...
Зоя Игумнова
