Чаепитие с Муаммаром Каддафи, загадочные встречи с лидером Rammstein Тиллем Линдеманном, участие в режиссерской реализации Михаила Ефремова... Всё это факты биографии Ивана Охлобыстина. О них и о многом другом актер, режиссер, писатель и драматург рассказал «Известиям» накануне премьеры спектакля «Дюма», который театр «Современник» ставит по его одноименной пьесе.
— Расскажите в нескольких словах, о чем пьеса?
— Это моя версия булгаковского «Театрального романа». Честно скажу, эту книгу я долго не понимал. С юности с ума сходил по «Мастеру и Маргарите», хотел идти по лунным дорожкам за Понтием Пилатом, но вот это произведение никак не давалось. Мне казалось, это хаос, какой-то поток событий, которые никак не увязываются друг с другом.
А потом я посмотрел спектакль в «Мастерской Фоменко» и впервые понял, о чем писал Булгаков. Он смог уловить саму атмосферу театра. И в своей пьесе я попытался сделать что-то подобное, рассказать метафорически про «дзен» театра.
По сюжету это трагикомедия о людях, которые годами живут в несуществующем мире, он для них реальнее, чем мир за окном. В маленьком провинциальном театре три заслуженных артиста четверть века играют один и тот же спектакль — «Три мушкетера». Констанции меняются, Миледи приходят и уходят, а они 25 лет на сцене.
И за это время судьбы актеров так переплелись с судьбами персонажей, что человеку со стороны их поведение кажется абсурдным. Даже в жизни они называют друг друга Атос, Портос и Арамис. И вот однажды на роль Д'Артаньяна вводится новый актер...
— Говорят, вы написали «Дюма» специально по просьбе Михаила Ефремова. Это так?
— На самом деле я имитировал эту просьбу, вынудил его попросить. Миша — мой кум, крестный дочери Анфисы, я перед Богом чувствую ответственность за него и поэтому хочу, чтобы он вернулся на академическую сцену в качестве режиссера. И мне очень приятно, что Галина Борисовна Волчек постановку утвердила. Она, конечно, великая женщина, очень обаятельная личность, такая «бабушка, которая курит трубку» — ничего не боится. Даже не верится, что ей недавно исполнилось 85 лет.
А если для истории — дело было так. Мы были в Кремлевском дворце на вечере в честь 90-летия со дня рождения Олега Ефремова. Миша вместе с Мазаевым (лидер группы «Моральный кодекс». — Известия») вышел на улицу покурить, и я с ними. И там мне Миша сказал, что хочет поставить спектакль: «Может, пьесу мне напишешь?»
Я согласился, немного подумал и тут же говорю, что в принципе уже написал. Набрал на телефоне первые строки и придумал заглавие. Как вы знаете, иногда в конце книги пишут даты и названия мест, где она создавалась. Теперь эта история дает мне возможность в будущем, когда пьесу напечатают, поставить на последней странице: «Москва, Кремль» (смеется).
— Вы недавно выпустили «Запах фиалки» — провокационный роман, соединяющий боевик, сатиру и фантасмагорию. По сюжету это история о столичном журналисте, который отправляется освещать события в Сирии. Что в ней правда, а что вымысел? Например, действительно ли, существует бомба, которая «предупреждает» о взрыве запахом фиалки?
— Так говорят. По-моему, Эдуард Анатольевич Пичугин, гендиректор «Ленфильма», мне и рассказал об этом впервые. В Афганистане были ракеты, которые распыляли тяжелый газ — он уходил вниз и вызывал взрыв. И бытовала легенда, что на протяжении нескольких секунд — от распыления до взрыва — в воздухе явственно пахло фиалкой. У меня сразу возникла масса ассоциаций — такой нежный цветок и такая страшная смерть. Потом мне предложили написать сценарий фильма о Сирии, и всё вместе сложилось в такой сюжет.
— Почему же в итоге написали роман?
— Возможно, что и фильм еще случится. Что-то сейчас застопорилось, и я подумал: сюжет хороший — почему бы не сделать из сценария книгу? Тем более что прежде чем написать сценарий, все равно сначала пишешь киноповесть, а потом обрезаешь все описания. Часть этих описаний я вернул. Многим, правда, пришлось пожертвовать в угоду динамике.
Вообще я воспитан на Маркесе, для меня очень важна атмосфера, но сейчас ритм жизни ускорился, люди не готовы вникать в суть. А в «Запахе фиалки» мне прежде всего хотелось донести месседж. В итоге получилась, наверное, самая «облегченная» книга из всех, что я написал. Местами практически комикс. Зато следующий роман — пока он называется «Улисс. Другая жизнь» — это исследование любви очень взрослых людей, тягостное-тягостное. Я специально его сделал нудным, так чтобы кисель мог закиснуть (смеется).
— В Сирию ездили собирать материал для книги?
— Нет, не было надобности. Этот роман нужно рассматривать в первую очередь как приключение. И вместо Сирии могла быть любая другая страна. При этом местных людей немного знаю. У нас был сирийский курс во ВГИКе, помню этих ребят и примерно понимаю их психологию. И в самой Сирии уже бывал много лет назад в период студенческих обменов во ВГИКе.
Кто-то ездил в Америку, кто-то в Европу, а меня и еще нескольких ребят отправили на Ближний Восток. Я был, например, в Ливии, нас даже представили Каддафи. К слову, в общении оказался милейший человек, подарил мне свою «Зеленую книгу» (программный труд ливийского лидера Муаммара Каддафи (1940–2011). — «Известия») — она реально ядовито-зеленая. Мы сидели в его диком шатре, чай пили. Перед этим он показал нам свой дворец, чтобы мы могли сравнить, как он мог бы жить и как живет.
Самое главное, что в то время ты привозил из любой поездки за рубеж, — ощущение присутствия в иной цивилизации. Году в 1988-м я поехал в ГДР на студенческий фестиваль. Единственное, что помню: нас возили на немецкой машине, похожей на наш «батон», а еще студенческое кафе «Сковорода» в Потсдаме, где мы коротали вечера. Как-то выпили мы пива с одним дивным немцем, который немного говорил и даже что-то понимал по-русски.
Прошло 30 с лишним лет, и вот в московском клубе я опять встретил этого паренька. Снова выпили пива, поговорили. Спустя какое-то время я приехал в издательство, где выпускал книгу, и мне с восторгом говорят: «А у нас был Тилль Линдеманн из Rammstein». Показывают книгу стихов, а на фотографии — лицо этого самого немца (смеется). При этом я, как и любой нормальный человек, естественно, слушал Rammstein, сколько чувств под Mutter когда-то испытано, но почему-то никогда его не узнавал.
— Вы как-то сказали, что актерство для вас скорее необходимость, а настоящую радость вам приносят сценарии и литература. У вас большие писательские амбиции?
— Моя главная мотивация как писателя — собственное удовольствие. Мы всегда пишем то, что хотели бы прочитать сами. Я проанализировал рынок и понял, чего мне лично не хватает в большой литературе. Но в целом всё же с литературой у нас дела обстоят хорошо. Есть хороший набор персоналий, и я ориентируюсь на них. Я вряд ли достигну такого же успеха, но и задачи такой нет. Рад, что напечатал очередную книгу. И рад, что про моих детей могут сказать: они — дети писателя (смеется).
— У вас каждый год по два-три фильма в работе, большая семья — когда еще писать успеваете?
— Раньше, когда дети были помладше, я уезжал на машине с планшетом или ноутбуком, останавливался на обочине и печатал. Большая часть сценариев написано так. Или, когда нужно было закончить ту или иную большую работу, перестраивал график. Ложился очень рано, а вставал поздно, когда примерно ложилась семья. Около полуночи проводил с ними пограничный час, а когда все укладывались спать, садился и печатал до утра. Потом восемь часов на сон — так, чтобы снова успеть всех застать — и опять за работу.
Конечно, проблема не только в недостатке времени. Нужно еще животное упрямство, потому что буквально всё принуждает тебя не писать. Главное — взять себя в руки и иногда концентрироваться только на работе. Большая семья научила меня это делать, поэтому я могу воплощать идеал Станиславского — публичное одиночество в толпе.
Николай Корнацкий
