В прокате — драма «Непрощенный», основанная на реальных событиях история о трагедии в жизни осетинского архитектора Виталия Калоева. В 2004 году он убил авиадиспетчера, который стал виновником столкновения пассажирского самолета с грузовым Boeing. В авиакатастрофе погиб 71 человек, среди них — жена и двое детей Калоева. Главную роль в картине исполнил Дмитрий Нагиев. Накануне премьеры «Известия» встретились с артистом и телеведущим.
— Последние несколько лет вы снимались в комедийных фильмах. «Непрощенный»— серьезная драматическая работа...
— Речь о перестроении не идет. Если ты знаешь свою профессию (а ты должен ее знать), то заходишь в кадр и работаешь над конкретным материалом. Мне действительно повезло: я немного понимаю юмор и с удовольствием работаю в комедиях. Мне нравится палитра этого жанра: если куда-то повело в кадре, то, как правило, импровизация может прийтись ко двору. Когда я согласился на съемки в этой истории, то отодвинул подальше от себя всё смешное — мне казалось, что это мне помешает.
Я думал, что был готов к съемкам, но длилось мое заблуждение до первого съемочного дня. Я что-то себе напридумывал, нафантазировал, как Андерсен, а все мои придумки разрушились к середине пятого дубля. Я понял, что не туда «тёр мыло». Штампы вроде грустного лица и сдвинутых бровей здесь не работают. Не получится по-легкому срубить деньжат. Так началось мое усердное самокопание, тягучая кропотливая работа...
— По поиску месседжа, как сейчас принято говорить?
— Я просто хотел рассказать историю в силу своих способностей и честно сделал свое дело. Опасно отождествлять себя с героем или пытаться навязать свою точку зрения на очень сложную жизненную ситуацию. Но если после просмотра у зрителя возникают вопросы, если люди задумываются, значит, что-то нам удалось. Хотя многое и не удалось тоже.
— В картине ярко показана людская циничность. Неужели в погоне за всемогущим долларом мы действительно забыли, что такое сострадание, ценность человеческой жизни?
— Мы с вами живем в мире, который сами себе построили. Мы просто должны переболеть. Я уже как проповедник начал говорить... Но мы, правда, должны переболеть этим периодом, этими изломанными и убогими отношениями. Это всё рано или поздно должно закончиться. Если не закончится, то закончимся мы — существовать в таком векторе развития дальше просто невозможно.
То, что происходило тогда между дирекцией авиакомпании и пассажирами, потерявшими свои семьи и близких, было еще страшнее и еще циничнее. Никто никому там не улыбался и не разговаривал с людьми. Им приходили письма, что «бабки» за своих мертвых родственников вы можете получить там-то и тогда-то. Но мы все-таки делаем художественное произведение, поэтому не стали отражать в картине весь ужас произошедшего.
— Откуда вы доставали страшные эмоции? Ковыряли собственные болячки?
— Я не вчерашний выпускник театрального института, у меня за плечами достаточно большой отрезок жизни, много наблюдений и опыта. Всё зависит от количества таланта на сантиметр твоего бренного тела. Я много варился сам с собой: сидел и думал, представлял, анализировал. Это не всегда видно зрителю, но крупицы моих собственных переживаний и метаний, наверное, проскальзывают в картине.
Еще вчера я бы, наверное, не смог это сыграть. Но сегодня в своем весьма недалеком умственном развитии и в развитии своего микроскопического таланта я подошел к тому, что разрешил себе прикоснуться к такому материалу. Я не думаю, что у нас много артистов, которые смогли бы сделать это так, как получилось в итоге у нас. Тяжелая история.
— Зрители по-разному относятся к тому, что делает Сарик Андреасян. Вам не страшно было идти в серьезный драматический проект к режиссеру с неоднозначной репутацией?
— Давайте не забывать, что Сарик снял «Землетрясение» — серьезную режиссерскую работу, снял в Голливуде «Ограбление по-американски» с Эдриеном Броуди. Я вижу, что этот парень растет. Всё это при том, что он не пишет сценарии под себя, а снимает то, что ему дают снимать. И делает это в общем честно. Когда материал изначально плохой, режиссер не может вывести его на уровень, условно говоря, «Криминального чтива».
Я изначально понимал, что режиссер, который взялся за такой материал, как «Непрощенный», точно должен знать, как и о чем он будет снимать. Сарик очень умный человек и тоже понимал, что в этом проекте не может себе позволить промахнуться. Все пропускал через себя. И такая тишина стояла на площадке… редкостная.
Когда я готовился войти в кадр, все замолкали. И вот в этой тишине раздавался тихий-тихий голос режиссера: «Дима, скажешь, когда будешь готов». И даже хлопушка трескала вполсилы. Поэтому для меня это был очень приятный опыт с точки зрения работы, но неприятный с точки зрения эмоциональных нагрузок.
— Насколько вы требовательны, когда находитесь на площадке? Есть артисты, при которых команда пикнуть лишний раз боится.
— Ну нет, я все эти настроения быстро развеиваю. Я на самом деле очень хороший парень, добрый, пытаюсь всех поддерживать. Мы ведь по 24 часа проводим вместе. Если мы будем говорить только о работе и соблюдать субординацию, то ничего хорошего у нас в итоге не получится. Я верю в то, что на съемочной площадке должна быть какая-то семейственность, теплота… Поэтому я всегда стараюсь предельно корректно общаться.
Но бывает, что партнер как человек мне неприятен. Случается, что начинается халтура или проскальзывает пренебрежительное отношение ко мне, членам съемочной группы. Есть артисты, которые грешат этим по отношению к костюмерам, режиссерам, гримерам… Я стараюсь такие моменты как минимум сглаживать, как максимум и вовсе не прощать.
— Кстати, в своих интервью вы нередко противопоставляете себя своим коллегам.
— Я говорю о том, что некоторые поступки, слова или манера поведения мне претят. От противопоставления я, к счастью, далек. Может быть, в силу возраста и разных пережитых мною в жизни ситуаций.
Но есть моменты, которые вызывают у меня улыбку. Например, когда артист серьезно рассказывает о том, как он готовился к роли, какую глубокую мысль он хотел донести до зрителя. Я никого не хочу учить своими работами. Я себе когда-то давно придумал, что я — художник. И просто делюсь тем, как я вижу то или иное событие, человека. Это моя личная точка зрения.
— Что дальше? Хотите продолжить развиваться в драматическом жанре?
— Я не хотел бы ограничивать себя каким-то одним амплуа. Я хочу развиваться как артист. Я еще не наигрался съемками, а может быть, просто не могу без этого жить. Хочу сниматься. Сразу после «Непрощенного» снялся в комедии, скоро она должна выйти. Мне всё это очень нравится, а когда выясняется, что за это еще и могут заплатить, — так вообще сказка (смеется).
— Многим вашим поклонникам вы представляетесь брутальным, крутым, очень уверенным в себе…
— Прошу вас, не разочаровывайте их, не говорите, что я щуплый и глупый. Мои домашние знают, что в обычной жизни я другой. Но пускать зрителя в свой узкий, весьма выборочный и замкнутый круг я бы не хотел. Умные люди понимают: всё, что я делаю в телевизионных программах, в картинах, сериалах, мягко говоря, не совсем я, а грубо говоря, — совсем не я.
Наверное, здесь можно усилить эффект, чтобы убедить зрителя: «Ребята, да, я очень хороший. Всё это саморисование мне в принципе не свойственно — это лишь образ, который я создал, и заложником которого я, наверное, являюсь». Но как человек я не очень хочу раскрываться. А вот если бы мне почаще выпадали возможности раскрыть себя актерски, было бы здорово.
— В одном из интервью вы назвали себя патриотом. Что вы вкладываете в это понятие?
— Я просто люблю место, в котором я родился, люблю совершенно искренне, с чувством благодарности. Я ненавижу лозунги — мне кажется, что они затягивают нас куда-то не туда. Всё, что связано с лозунгами и криками, таит в себе какую-то агрессивность. Я просто люблю. От того, насколько я люблю, растет мое переживание за всё, что здесь происходит. Я патриот, но не крикун.
— Что должен делать патриот?
— Что-то вокруг. Хотя бы по чуть-чуть. Нас ведь много: если каждый вокруг себя сделает чуть чище, красивее, добрее, лучше, из этого непременно начнет вырастать что-то хорошее. Банальные слова, но иначе не произнести
